Макушка лета

Что бы ни стряслось с Верой, ничего она не утаивала от Палахи. Да и как утаивать, если после смерти Алексея Алексеевича Палаха только ею и дышала.

Когда Вера открылась, что глянется ей Антоша Готовцев, а также призналась, что могла бы ему свою судьбу отдать, Палаха попросила как-нибудь привести его. И привела Вера, и о чем только Палаха не расспрашивала Антона! Потом торжественно закляла Веру не упустить его, посколь он порядочный и умный, каким был ее Алексей Алексеевич. А еще она заклинала Веру не шибко выказывать свою любовь, посколь парни гоняются за теми девушками, какие держат себя в достоинстве и не милуются с ними допрежь свадьбы, хотя и не скрывают к ним расположения. Наравне с порядочностью Палаха ценила в Антоне то, что у его родителей есть домик, а это на ее разумение, сложит в нем доброго хозяина, который не от семьи будет тащить, а в семью.

От отчаяния, предполагаю, женился Антон Готовцев на Вере Чугуновой: попытка забыть меня. Не прошло и года, как Вера, наверняка чтобы Антон никуда от нее не делся, родила сына. Имя ему дали Алеша. Должно быть, в честь Горького? Ради прокорма Антон уволился с подстанции. Зарабатывал он с премиальными и вычетами — государственный заем, комсомольские и профсоюзные взносы, подоходный налог — триста пятьдесят рублей. Пока длилась война и был холостяком, он и думать не думал о деньгах. Тяжко, да что поделаешь: как-нибудь протянем. Вера получала больше Антона: ее цех относился к основным цехам, его — к вспомогательным. И все-таки даже одно обзаведение детским приданым далось им нелегко. К этому времени вернулся изнуренный войной и ранами отец Антона. Он и надоумил, а потом через  б а з а р н о г о [12] устроил сына рубщиком мяса на рынок. И его родители, и Палаха негодовали, когда Антон, еще совсем не оперившись, уехал в Куйбышев и поступил в авиационный институт.

Антон бедствовал там с женой и сыном и после первого курса вернулся в родительский дом. Учился в металлургическом институте. Распределили в местный доменный цех, где в ту пору разворачивал реформаторскую деятельность Вычегжанинов, считавший непременным для молодого инженера практическое освоение всех главных специальностей на доменной печи. Антон на совесть поработал машинистом вагон-весов, горновым, крановщиком, водопроводчиком, газовщиком. Затем Вычегжанинов пригласил его к себе и спросил о том, в каких, на его взгляд, преобразованиях нуждается технология цеха.

— Ввести транспортерную загрузку домен.

— Причины?

— Разные. Что особенно желательно — ликвидируется адская специальность машиниста вагон-весов.

— Прежде всего героическая специальность.

— Машинисты вагон-весов мечтают не быть героями. Их вполне устраивает труд машинистов транспортеров.

— Думаете — получится?

— Дум спиро, спэро [13].

— Укажите мне проектировщиков, которые создадут загрузочный рай.

— Моя тревога, но не моя забота.

— Идея принята. Назначаю вас мастером четвертой домны.

Через несколько лет, когда Антон занялся агрегатами прямого восстановления железа, Шахторин назначил его начальником спецлаборатории. Вместе с Шахториным они определили направление поисков, спроектировали вчерне печь «Пифагоровы штаны». Антон быстро увидел, что, хотя их замысел прекрасен и хотя на металлургическом комбинате несть числа инженерам, таких специалистов, какие требуются, здесь, по существу, нет. Нужны энциклопедисты. Взять негде. Решили с Шахториным: выбирать из тех, кто есть. В процессе поиска и находок они будут обретать мечтаемую весомость. Таких людей, не всегда с высшим образованием, но непременно талантливых, ярких, они находили и ставили перед ними серьезные задачи: каждый стремился проявить себя крупно, особенно. Так возникли в лаборатории авторитеты, пользующиеся безукоризненным доверием: механик, кристаллофизик, мастер по газовым резкам, плазмотронщик, химик, приборист. Все это не отменяло обязательства совершенствоваться до универсальности. Сложней всех приходилось Антону. Чтобы оставаться умоводителем сложившихся авторитетов, он должен был сохранять за собой непререкаемую инженерную и научную высоту.

То ли потому, что Антон с необычайной легкостью осваивал незнакомые и малоизвестные ему области знаний, то ли тут сказался психологический поджим быть самым образованным в лаборатории, всего за три года он стал знатоком сталеплавления, физической химии, атомной физики, кристаллографии (для меня непреодолимая сложность уже заключена в геометрическом восприятии форм, каких-нибудь тригональных трапецоэдров и пентагональных додэкаэдров).

Опытные печи, создаваемые в лаборатории, получались конструкторски диковинными. Они выплавляли чистое железо. Антон и его сотрудники могли бы  д о т я н у т ь  печь под названием «Крабовидная туманность» до полупромышленного воплощения, но они не удовлетворялись результатами. Возникал соблазн применить для ее улучшения самоновейшее из мировых научно-технических открытий. И тогда, казалось им, печь будет чудом двадцатого века, подобно подводному домику Жака-Ива Кусто. Однако для тех, кто оценивал или вынужден был оценивать труд в тоннах конкретной продукции, это было бесконечным топтанием на месте и расточительством.

Покамест Шахторин занимал пост главного инженера комбината, а после — директора, лаборатория была надежно защищена от участия в делах, чуждых ее назначению. Но дальше возникло бедственное обстоятельство: замечательного директора Шахторина с позором отстранили от занимаемой должности.

Самбурьев, предшественник Шахторина на директорском посту, был на вид приметным человеком. Правда, в отличие от Вычегжанинова и Шахторина, выделявшихся великанским ростом, его фигура не маячила над многолюдьем, как собор над зданиями, деревьями, фонарями. На этом внешнее различие между ними и Самбурьевым не кончалось: они были светлолицы, русы, несмотря на то, что рано поседели, он — коричнев. Волосы, маска, шея — все коричнево, за исключением глаз — горчичных, от взгляда которых его подчиненные — успокойтесь, не все — ощущали жгучее удушье. Почему «маска»? Здесь моя вина: подвержена ассоциативности. Интересовалась античным миром, узнала, что древнегреческие актеры играли в масках, отражавших свойства и состояния их героев. В более поздние времена, когда мимика стала обязательным условием театрального мастерства, понятие «актер» отождествилось с понятием «лицедей». Отсюда у меня чувство маски. Маска Самбурьева была то хмуро-грозной, то брюзгливо уничижающей, что вовсе не означает, будто под ней не совершалось богатого внутреннего лицедейства.

Но самой характерной чертой его облика был лоб. Он нависал над глазами, как скала, и мнилось человеку, едва его взгляд натыкался на самбурьевский лоб, что над ним нависла угроза обвала.

Те немногие люди, кто занимал кресло директора металлургического комбината до Самбурьева, пользуясь своей властью, еще и проявляли самовластность. Почти ничем не ограничены возможности этой должности. Они определяются не только всемогущим положением комбината для всей жизни города, но и главенствующим значением его директора среди местного начальства: как правило, человек, занявший это кресло, избирается в руководящие органы. Вместе с тем все директора комбината, осуществляя свою беспредельную волю, стремились удерживаться в пределах совести, общественных установлений, государственных законов. Все, кроме Самбурьева. Ему нравилось диктаторствовать. Он витал на небесах самовластности. Он смел оставаться таким, каким сложился: деспотичным.

Он обожал устраивать раздраи главному инженеру, своим заместителям, цеховому начальству. Произнося слово «раздрай», он испытывал удовольствие, как сладкоежка, пожирающий огненно-красный арбуз. Натура Самбурьева проявлялась не только в раздраях, но и в нетерпимости к обсуждению, пусть вкрадчивому, сопровождающемуся подчеркиванием его мудрости. Без пощады и промедления пресекал всякие, как он выражался, критические эволюции против себя. На совещании с присутствием ответственного представителя из столицы главный сталеплавильщик завода выразил почтительное удивление по поводу того, что директора мало беспокоит износ оборудования и печей, поэтому надолго откладывается замена техники и с опасным запозданием производятся ремонты. Стоило представителю покинуть город — главный сталеплавильщик был разжалован и направлен в цех на оперативную командную работу. Были случаи, молва о которых кочевала из уст в уста. Чаще всего повторялась молва о встрече Самбурьева и отставного хирурга Флешина.