Неоконченный портрет. Книга 1

...Через день на столе президента лежала записка Моргентау, датированная 10 октября 1933 года. Все произошло именно так, как это заранее было «прорепетировано» Рузвельтом. Новое заключалось лишь в следующих строках Моргентау: «...Сквирский спросил после слов Буллита: „Это означает признание?“ Буллит уклонился от прямого ответа, сказав: „Можете ли вы ожидать большего, чем возможность для вашего представителя вступить в переговоры с президентом США?“»

...Месяц спустя, в день 16-й годовщины Октябрьской революции, в Нью-Йорк по поручению Советского правительства для ведения переговоров с американским прибыли народный комиссар иностранных дел Литвинов в сопровождении руководителя пресс-бюро НКИД Уманского и секретаря коллегии наркомата Дивильковского.

В тот же день вечером их принял в Вашингтоне президент Соединенных Штатов Америки Франклин Делано Рузвельт.

Итак, Америка узнала о признании России Соединенными Штатами...

Одни газеты прославляли дальновидность и мудрость Рузвельта. Другие снова объявляли его «красным», упрекали в союзе с «безбожной страной», хотя никакого союза еще не было, — он возникнет позже, в грозное военное время... Но сам этот союз был бы невозможен без решительного шага, который сделал он, Рузвельт, признав Советскую Россию в том далеком тридцать третьем. Признав не из любви к коммунизму, оставаясь лидером самой могущественной капиталистической страны в мире, но подчиняясь голосу рассудка, зову здравого смысла...

Тысячи, десятки тысяч писем стекались в Белый дом со всех концов страны. В одних содержались упреки, даже проклятия, в других приветствия, поздравления.

Реакционные газеты по-прежнему твердили: президент — «красный», «красный», «красный»...

Сейчас, годы спустя, Рузвельт, словно ощущая в своих руках историческую нить Ариадны, вспомнил один эпизод...

Все началось с того, что в Овальный кабинет неожиданно вошла Элеонора. Она знала: в эти часы ее муж обычно занят государственными делами. Он принимает министров, сенаторов, крупных бизнесменов... Правда, знала она и о том, что все встречи, назначенные на сегодня, были окончены и президент решил отдохнуть, в сотый, в тысячный раз разглядывая свое необозримое сокровище — альбомы с марками.

В эти часы он не ждал жену и по другой причине. Президент знал, что у Элеоноры сейчас происходит прием. Какой? О боже, разве он был в состоянии запомнить все приемы, которые почти ежедневно устраивала его деятельная супруга? Прием сторонников расширения торговли с Россией. Прием противников такого расширения. Прием деятелей Национального Фонда борьбы с полиомиелитом. Прием жен руководителей демократической партии. Ленч для жен министров. Для жен иностранных дипломатов. Для судейских чиновников. Для религиозных деятелей. Трудно было подсчитать, сколько человек перебывало на официальных и сугубо частных приемах, организуемых женой президента.

«Впрочем, — вспоминал Рузвельт, — однажды такая попытка была сделана. Кажется, в тридцать девятом году. По данным секретарей и помощников Элеоноры, ее приемы посетило около пятнадцати тысяч человек...»

Была выработана сложная процедура — приглашались только те люди, которых хотела увидеть жена президента, и те, кто непременно хотел увидеть ее...

Приемы? Переписка?.. О нет, этим далеко не ограничивалась деятельность неутомимой Элеоноры. Она вела «колонку» в газетах, писала статьи, тексты своих выступлений по радио, уверенная, что без ее помощи Рузвельт никогда не справился бы со своими многосторонними обязанностями.

В тот памятный день, когда Рузвельт остался наконец наедине со своими марками, его супруга появилась с неожиданным предложением: не согласится ли он встретиться с одним «любопытным» человеком? Чтобы встреча эта не носила официального характера, Элеонора предложила Рузвельту перебраться на ее половину, где только что закончился очередной прием.

— Но я не могу, я не в силах! — с отчаянием воскликнул утомленный президент. — Кроме того, я должен еще...

— Не хитри, Фрэнк! — энергично прервала мужа Элеонора. — Ты уже принял всех, кого хотел. А теперь намерен заняться своими марками. Но я предлагаю тебе еще одну очень интересную встречу. С человеком из тех сфер, которые ты почти не знаешь.

— С кем, черт побери?! — раздраженно спросил Рузвельт. — С очередной представительницей Общества по спасению падших женщин?

— Вовсе нет. Сегодня меня посетили представители организации помощи малоимущим студентам.

— С кем же ты хочешь меня свести? Как его имя?

— С мистером Джоном Смитом.

Для любого американца это имя вручало так же, как для русского: «Иван Иванов».

— Почему я должен с ним встречаться? — на этот раз уже с удивлением спросил Рузвельт.

— Потому что президент должен знать все, что о нем думают.

— Мне уже надоело думать о том, кто и что обо мне думает, — пошутил президент, но все-таки спросил: — Что же он, хвалит меня или поносит?

— Как тебе сказать... — после паузы ответила Элеонора. — Пожалуй, и то и другое.

— И в том и в другом для меня нет и не может быть ничего нового, — сказал Рузвельт, открывая один из альбомов.

Но Элеонора была проворнее. Мгновенно оказавшись у кресла президента, она мягким, но решительным движением закрыла альбом.

— Я прошу тебя, Фрэнк, — сказала она. — Ты услышишь нечто новое о себе. Ручаюсь! В конце концов я редко заставляю тебя присутствовать на моих приемах...

«Что же произошло дальше?..» — вспоминал Рузвельт.

А дальше было вот что: президента, оказавшегося не в силах противостоять настойчивой жене, доставили в зал, где только что кончился очередной прием, судя по еще не убранным стульям, здесь побывало человек тридцать.

Но сейчас в зале были только Элеонора, Рузвельт, следовавшие за коляской президента охранники, камердинер Приттиман и какой-то совершенно неизвестный президенту человек.

При появлении коляски с президентом человек этот энергичным движением поднялся из-за стола, сделал несколько шагов по направлению к коляске и спокойно произнес:

— Здравствуйте, мистер президент!

— Хэлло, мистер Смит! — с обычной своей приветливой улыбкой ответил Рузвельт и протянул незнакомцу руку.

Смит быстро, однако без поспешности подошел к коляске и пожал Рузвельту руку.

«Кто же он такой, этот Смит?» — подумал президент, вглядываясь в стоявшего перед ним человека. На вид ему было лег сорок пять. У него было морщинистое, узкое лицо, худое, словно после перенесенной тяжелой болезни, обветренное, как у моряка. В черных волосах пробивалась седина. Он слегка сутулился.

Рузвельт, не терпевший вялых рукопожатий, обычно пожимал руки мужчинам очень крепко, чтобы продемонстрировать свою физическую силу. На этот раз он почувствовал, что ответное рукопожатие было, пожалуй, не менее крепким, чем его собственное.

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал Рузвельт, торопливо перебирая в памяти всех известных ему лично сенаторов, конгрессменов, бизнесменов и все более убеждаясь, что никогда раньше не видел этого человека.

Смит сделал легкий поклон стоявшим за коляской президента телохранителю Гасу Дженеричу и полковнику Эду Старлингу, ведавшему в то время охраной Белого дома.

— Сейчас мы перейдем в другую комнату и выпьем по чашке кофе, — тоном, не терпящим возражений, сказала Элеонора, обращаясь ко всем присутствующим, но в первую очередь к Старлингу, который, как показалось Элеоноре, с самого начала смотрел на нее укоризненно.

— Ну, уж если речь идет о том, что надо выпить, я предпочитаю коктейль, — с добродушной усмешкой сказал Рузвельт. Ему не терпелось узнать: кто же все-таки этот тип, ради которого Элеонора заставила его отвлечься от своих любимых марок?

Рузвельта перевезли в соседнюю маленькую гостиную и перенесли из коляски в кресло, стоявшее у кофейного столика. Загадочного Смита Элеонора усадила на стул у того же столика. Через две-три минуты президент получил свой любимый «Манхэттен», а перед отказавшимся от коктейля Смитом поставили чашку кофе и крохотный молочник.