Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь (сборник)

— Стой! Стой!

И видит Андрей Завулонов, как подъезд наполняется вахмистрами. Наполнился. И как эти вахмистры, держа под мышками толстые портфели, взбирались к нему по ступень­кам всё выше и выше... И он, Андрей Завулонов, всё выше... выше... и... Андрей Завулонов на пятом этаже, нагибается через перила, хохочет в пролёте лестницы.

— Хе-хе. Хе-хе.

А когда вахмистры добрались до пятого этажа и только что было хотели ему сказать:

— Не бойся, мы спецы!

Андрей Завулонов широко растопырил пальцы, приставил их к носу и выставил навстречу вахмистрам, а потом подпрыгнул — и в пролёт...

— Сто-о-ой!

...Но было поздно. Там уж, внизу, на мраморных плитах вестибюля лежало серое пятно, а вокруг него огненным венцом густые капли крови.

Лестница глухо гудела.

...А в этот день по Кузнецкому Мосту и по другим улицам к мавзолею Ленина проходили миллионные колонны рабочих и крестьян.

1924 г. Июль

Сергей МАЛАШКИН

БОЛЬНОЙ ЧЕЛОВЕК

Повесть эту посвящаю

Н. И. Смирнову и Е. И. Короткому

...Как волхвом поражённый,

Стоит недвижим; на брега

Глаза вперив, не молвит слова,

И через челн его нога

Перешагнуть уже готова.

А. П у ш к и н

I

На окраине одного уездного города, почти около самой станции, в полуподвальной пивной было пусто. Только хозяин, небольшого роста, коренастый, с удивительно угловатой головой, закинув за спину руки, прогуливался по залу. Он из-под низкого, грубо-обрубленного лба бледно-зелёными глазками, украшенными белобрысыми веками и бровями, злобно кидал взгляды под столы, стулья, на окурки папирос и цигарок, да то и дело перекатывал через толстую оттопыренную губу хриповатые слова:

— Это… А это...

Тонкий, как жердь, подросток-мальчишка метался по залу и мочальной шваброй вытаскивал из-под столов окурки папирос и цыгарок...

— Скотина,— прохрипел хозяин и взмахнул тяжёлой рукой.

Мальчишка, чтобы не получить оплеухи, дёрнулся под стол и там застыл.

В эту минуту шумно открылась дверь, и вошли два человека. Хозяин мягко прошелестел за буфет, вежливо поклонился вошедшим, и на их приветствие ласково ответил:

— Прошу садиться.

Гости прошли в уголок зала, положили под небольшой столик две корзиночки, сняв фуражки, сели друг против друга и стали обтирать вспотевшие лбы.

— Пётра,— сказал вкрадчиво хозяин мальчику и кивнул головой на гостей.

— Что прикажете? — спросил Пётр.

— Дайте парочку,— ответили оба вместе.

Пётр подал пиво. Хозяин перебирал папиросы в стеклянном шкафу. Канарейка в жёлтой клетке щёлкала конопляное семя и шелуху неизменно выкидывала на пол. Оба человека, глядя друг на друга, молчали. Только одна канарейка нарушала тишину полуподвального зала.

Так прошло несколько минут.

— Выпьем,— сказал один человек другому.

— Выпьем.

— Давно не видались.

— Да, довольно давно...

— Как это мы с тобой встретились, а? Прямо неожиданно. Я тебя считал уже расстрелянным, а ты, на — вывернулся.

Человек тоскливо улыбнулся углами губ, беспокойно взял стакан и, глядя куда-то большими синими глазами, глухо проговорил:

— Выпьем.

— Со свиданием, Андрей.

Стукнулись и залпом опростали стаканы.

— Ну, а как ты, Евгений? — всё так же глядя в сторону, спросил Андрей.

— Я? Да ничего... Ну что мне может сделаться,— ответил Евгений, и его круглое красное лицо расцвело улыбкой, и небольшие прищуренные глазки тёмно-коричневыми вишнями забегали по лицу Андрея.

— Ну, что же, давай ещё,— предложил Евгений и обратился к Петру,— ещё парочку.

— Да-а,— протянул Андрей,— ты всё таким же остался, каким и был...

— Таким, таким, ей-богу, таким... даже немного поглупел,— и снова расплылся в улыбку.

— Итак, за встречу и...

Андрей повернул голову, обежал глазами пивную, несколько минут постоял на сутулой широкой спине хозяина, разглядел с ног до головы Петра и остановился на картине. Картина изображала небольшое озеро, окруженное густым лиственным лесом. На поверхности озера жёлтыми звёздами горели ненюфары, ворохом рассыпанного серебра трепыхался опрокинутый месяц, а вокруг месяца, поднимая голубые струи воды, кружились обнажённые женщины. Было на картине шумно, весело. Из-за дерева на хоровод женщин и на серебро месяца жадно глядела страшная рожа лешего.

— Леший,— прошептал Андрей и задрожал.

— Ты что? — спросил тревожно Евгений и тоже посмотрел на картину.— Намалюют...

— Ты не в партии? — спросил неожиданно и всё так же шёпотом Андрей.

— Нет,— ответил Евгений и, подумав, добавил,— за церковный брак исключили.

— А ты веришь?

— Нет, а так как-то вышло, по привычке...

— А я в партии,— тяжело проговорил Андрей,— и верю...

— В бога?..

Андрей дёрнулся, дрожащими пальцами взял с пивом стакан, жадно выпил, поставил стакан на место, резко и зло уставился на Евгения и долго шевелил губами.

— Это ничего,— сказал Евгений и тоже выпил,— мы народ русский, странный. Мы иногда бога об дорогу, а иногда от чирья молебны служим...

— Да-а,— протянул Андрей и отвернулся,— не в бога, а в чертовщину.

— В чертовщину? — удивился Евгений и расплылся в улыбку.— В чертовщину, говоришь?

Евгений от улыбки перешёл в хохот. Его маленькие глазки совершенно пропали в жирных веках. Он колыхался всем телом. От его тела поскрипывал старый венский стул. Заметалась в клетке привыкшая к шуму пивной канарейка. Хозяин отвернулся от шкафа и, глядя на Евгения, тоже расплылся в улыбку. А Пётр отставлял как-то особенно смешно зад, подёргивал коленками, издавая странные телячьи звуки: бе-бе.

Евгений, чуть-чуть приоткрывая глазки, спросил:

— Так, говоришь, в чертовщину?

Андрей дёргался плечами, схватывая зубами нижнюю губу.

— Ха-ха...— гремел Евгений.— И ты думаешь, я тебе поверю... Ха-ха...

Под синими, глубоко запавшими в орбиты, глазами Андрея бились две тонкие, похожие на червячков, тёмные жилки. Андрей что-то силился сказать, но ничего не сказал, так как в эту минуту отворилась дверь и в пивную шумно ввалилось несколько посетителей. Андрей съежился, вдавил голову в плечи и робко запрыгал жилками. Евгений тоже перестал хохотать. Он вытер платком влажное от смеха лицо, посмотрел на вошедших.

— Да-а... ну и смешон ты, Андрей, ей-богу,— сказал ласково Евгений и наполнил стаканы.

— Выпьем.

— Я и сам не знаю, что такое со мной творится,— ответил Андрей.

— Да-а.

— Вот уж два месяца не даёт мне покоя эта проклятая чертовщина.

— Не понимаю я тебя, Андрей. Ты просто, как я вижу, болен...

— Возможно. Так, слушай, я тебе расскажу.— И Андрей поднял стакан и выпил.

— Наливай.

С буфета что-то рванулось, зашипело и с хрипом закружилось по залу, а потом из хрипа поднялся, зарыдал пропитый женский голос:

Сухой бы я корочкой пита-а-а-лась,

Холодную воду бы пила,

Тобой бы, мой милый, наслажда-а-а-лась,

И век бы счастлива была...

...И э-эх...

И на этом голос крякнул и затерялся в поднявшемся хрипе.

Кто-то из гостей крикнул:

— А граммофон-то у вас, хозяин, того, подгулял.

— Есть маленько! — ответил хозяин и переменил пластинку.

II

Граммофон хрипел, откалывал:

С ярмарки ехал ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец...

А под ухарь-купца рассказывал Андрей:

— Жизнь моя, Евгений, после фронта странно потекла, в особенности за последнее время. За это время я нигде не могу найти себе покоя, меня всюду преследует проклятый рок. Меня ничто не удовлетворяет. По ночам я вижу страшные сны, от которых вскакиваю и ору, как сумасшедший...

— И ты веришь в сны?..

Андрей дёрнулся.

— Да. Я даже потерял грань сна и яви.— И он дрожащими пальцами полез в карман френча, достал небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо, и подал Евгению.— На.