Наедине с совестью

- Ты прирожденный разведчик, Максим, - говорил Смугляк, провожая подростка в Лужки за новыми данными. - После войны о тебе песни будут слагать. Только не теряй бдительности. Где бы ты ни был, кто бы тебя не встретил, о связи с партизанами ни слова. Понятно?

- Знаю, - кивал головой Максим. - Через два дня вернусь.

В Лужках он решил зайти к сапожнику Ивану Кулешу, который когда-то знал его отца. Сапожник жил широко. Новый дом Кулеша, в четыре комнаты, крытый железом, стоял в переулке. Там почти ежедневно устраивали попойки полицаи. Взлохмаченный и пьяный сапожник узнал Максима, раздобрился, посадил за стол.

- Вот тебе печка, - заплетающимся языком говорил он, покачиваясь из стороны в сторону. - Поешь, потом залезай и отогревайся. А завтра поможешь моему старику дрова пилить. Ну, что же ты, не согласен?

- Помогу, конечно, - ответил Максим.

Поздно вечером полицаи разошлись по домам, кроме старшего, который сидел за столом и тянул самогон из большой кружки. Он уже совсем потерял здравый рассудок: дико орал песни, а потом начал хвастаться своей осведомленностью в секретных делах немецкого командования. Сапожник льстиво улыбался, подливая полицаю в кружку самогон.

- Ты в почете у немца, Григорьевич, в почете, - угодливо говорил он, заглядывая ему в глаза. - Недаром тебя старшим в Лужках назначили. За твое здоровье, Михаил Григорьевич!

Польщенный полицай окончательно развязал язык, рассказал Кулешу, что на Октябрьские праздники гестаповцы собираются "поздравить" партизан усиленной бомбежкой. Нужно только как можно быстрее установить точное расположение их базы. И, стукнув кулаком по столу, озверело заорал:

- На куски разорвем, на куски!

Максим сжался в комок, притих. Притворяясь спящим, он чутко, с любопытством прислушивался к словам болтливого полицая. Тот еще долго угрожал партизанам, пока не охрип совсем. "Когда-то секретарем сельсовета работал, - с обидой подумал о нем Максим, - а теперь вот фашистам зад лижет. Жалко, дяди Миши нет, он бы вытряс паршивую душу с этой толстой морды!"

Прошло два дня, и Максим благополучно вернулся в группу. Он сразу же передал Смугляку разговор полицая, а тот немедленно доложил об этом командованию отряда.

В ночь на седьмое ноября во все стороны леса были направлены партизанские группы. Им было приказано трое суток подряд палить костры. На рассвете в воздух поднялись два фашистских авиаразведчика. Увидев сотни костров на огромной территории, они несколько минут покружились над лесом и улетели назад, в сторону Минска.

Праздничное "поздравление врага" провалилось.

Вскоре после этого в лужковскую церковь фашисты привезли попа. Сначала в Лужках и в соседних селах был проведен сбор вещей и продуктов на ремонт "божьего храма", а через неделю торжественно открылась церковная служба. В первый воскресный день церковь была переполнена. От притвора до амвона вплотную стояли старики и старухи, крестясь и разглядывая лохматого попа. Многие лужковцы задумывались: откуда у фашистов такая забота о верующих?

Отец Никон, серенький и поношенный, слабым голосом умиленно читал многословную проповедь о всемогущей силе Христа, о доброте святых угодников, а потом перешел к заготовкам сельхозпродуктов в пользу немецкого командования. Умные лужковцы многозначительно и хитро переглядывались: вот оно в чем дело! Многие, не дослушав проповеди, выходили на улицу, возмущались и отплевывались. Батюшка быстро перестроился. Он уже говорил о гневе господа бога и о вечном аде за непослушание. Но прихожан все эти наказания не пугали. "Хуже фашистского ада не будет", - говорили они, быстро расходясь по домам.

Слух об этом дошел до партизан. Они поняли, для чего гестаповцам понадобился священник. Поговорив с товарищами, Смугляк решил во что бы то ни стало узнать, как поведет себя в дальнейшем отец Никон. Нужно было подыскать и послать в Лужки своего человека. Остановились на Максиме. Через минуть десять юный разведчик сидел в землянке Смугляка.

- Есть боевое задание для тебя, Максим, - сказал Смугляк коротко. - В лужковскую церковь фашисты привезли попа. Нужно прослушать несколько проповедей. Мы решили послать тебя.

- Не пойду! - запротестовал Максим. - Не нужны мне никакие поповские проповеди. Я не верующий.

- Не упрямься, Максим, - взглянул на него Смугляк. - Это не тебе, а нам нужно. Понимаешь? Завтра надо быть там. Надеюсь, это задание ты выполнишь так же хорошо, как и предыдущие.

- Не пойду! - повторил Максим. - Ребята засмеют меня. Богомол, скажут. А я учиться после войны буду.

- И все-таки нужно идти! - строго сказал Смугляк.

Рано утром юный разведчик ушел в Лужки, ни с кем не прощаясь. Вернулся он на базу только в конце недели. Максим трижды побывал в церкви, терпеливо выслушивал скучные проповеди попа. Ему стыдно было толкаться среди стариков и старух, он не раз порывался к выходу, но приказ Смугляка останавливал его.

В субботу вечером он снова сидел в партизанской землянке, подавленный и недовольный. Смугляк молча курил, стараясь разгадать причину мрачного настроения разведчика. Затем он присел с ним рядом, по-отцовски обнял его:

- Ну, чего ты хмурый такой?

- Так, - равнодушно отозвался Максим. - Видели меня ребята в церкви, как я три дня ладан нюхал. Они смеются надо мной. Какой я после этого разведчик? Не пойду больше! Надоело мне брехню долгогривого слушать. Гудит, как разбитый колокол.

- О чем же гудел отец Никон?

- Не гудел, а хрипел, - поправил Смугляка Максим. - Вчера пугал всех, что немцы изобрели страшное оружие и что весной они начнут новое победоносное наступление на большевистскую Москву. А потом сказал, что коммунистам не долго дышать осталось.

- Вот как! - улыбнулся Смугляк. - Поэтому ты и мрачный такой? Ничего, Максим, мы знаем эти "победоносные" наступления. Под Москвой наши воины много синяков фашистам наставили. Много! А бои на Волге! А еще сколько шишек наставят! Нет, им уже не отдышаться. Не они весной в наступление пойдут, а мы начнем доколачивать их, да так начнем, что не успеют березы на кресты вырубить.

Он поднялся и прошелся по землянке.

- А теперь скажи: полицаи были в церкви?

- Ни разу, - ответил повеселевший Максим. - Когда им бывать? Они все вечера у сапожника просиживают, самогонку глотают.

- Это не плохо, - заметил Смугляк. - Не от хорошей жизни они это делают. Янка пустил одного негодяя в расход, и эти того же дождутся, если не одумаются. Завтра, Максим, и мы пойдем брехню поповскую слушать. Возьмем Ивана Андреевича Шугая и еще с пятерку партизан для прикрытия вылазки. Все это пока держи в секрете!

Ночью Смугляк долго не мог уснуть, продумывая план предстоящей вылазки. Разные варианты приходили в голову, но окончательно Михаил решил так: с базы группа выходит вечером, а через два часа прибывает в Лужки. Максим к этому времени проверяет, нет ли в церкви полицаев. После такой разведки Смугляк и Шугай заходят в храм, продвигаются к амвону, остальные остаются у дверей для охраны.

В воскресный вечер все произошло так, как намечалось. Смугляк и Шугай стояли впереди прихожан и усердно молились. Старый поп сразу обратил на них внимание. Смугляка, одетого в немецкую форму, он принял за военного начальника, а Ивана Андреевича, с большими усами, похожими на крылья чайки, за старосту соседнего села. В своей проповеди отец Никон на этот раз говорил о том, что советские войска выдыхаются, что партизаны расходятся, дисциплина упала, приближается "неотвратимый час справедливой расплаты с безбожниками".

- Врешь, сатана! - не вытерпел Шугай, вытаскивая из-за пазухи трофейный парабеллум. - Врешь, черт долгогривый! - повторил он, делая шаг вперед. - Не мы выдыхаемся, а фашисты отощали.

Отец Никон сначала застыл, разинув рот, потом попятился назад и упал. Удивленные прихожане ахнули и снова замолчали, не зная, что делать. Поп скончался от разрыва сердца. А партизаны исчезли из Лужков так же внезапно, как и появились. Никто в селе не пожалел о кончине отца Никона.