Наедине с совестью

Тася замечала, что комиссар очень хорошо относится к Михаилу. Но почему все-таки он поручает ему, а никому другому выполнение самых тяжелых и опасных заданий? Неужели в отряде нет мужественных и сильных людей? Есть! О их подвигах давно уже знают люди и здесь, и на Большой Земле. Так в чем же дело? Не думает ли Николай Исаков таким образом избавиться от Михаила и расчистить себе путь к сердцу Таси? Нет, этого не может быть! Комиссар отряда порядочный и бескорыстный человек. Он вместе с партизанами выходит на рискованные диверсии, подвергает себя опасности. Плохо подумала Тася о комиссаре, очень плохо! Хорошо, что он не знает об этом - стыдно было бы Тасе.

Партизанская медсестра худела на глазах. Врожденная жизнерадостность и общительность тускнели, на лице редко появлялась милая, согревающая улыбка. Партизаны замечали это, но никто из них не подозревал, что Тася жила и продолжает жить тревогами и боевыми делами Михаила. Ей хотелось как можно чаще видеть его возле себя. Но это было невозможно. В суровые дни борьбы Михаил не мог отсиживаться в партизанской землянке. Он придерживался высокого патриотического правила: всегда и везде доказывать на деле, что советские люди были и остаются хозяевами своей земли.

После каждого выхода Смугляка на боевое задание Тася ловила себя на одном и том же вопросе: вернется ли он? Михаил знал о переживаниях девушки, но что он мог сделать, чтобы облегчить ее переживания? Не очень частые и короткие встречи мало приносили ей радости. Она успевала только переменить ему носовой платок или пришить пуговицу, и он снова уходил из отряда.

Однажды на лесной дневке Смугляк сидел на огромном стволе сосны, поваленной бурей, и безотчетно смотрел на молодую березу. Рядом с ним покуривал самокрутку Иван Андреевич Шугай, тот самый "запорожский казак", который не так давно привел в штаб Максима. За три месяца пребывания Смугляка в партизанском отряде Иван Андреевич привык к нему, полюбил его. Он высоко ценил в нем простоту и человечность, безграничную храбрость и удивительную выносливость. Шугай незаметно для себя научился без слов понимать его и вовремя поддерживать всем, чем только мог. И вот теперь, видя командира группы в глубокой задумчивости, он решил заговорить с ним, отвлечь его от тяжелой думы. Затоптав окурок, Иван Андреевич повернулся к Смугляку всем корпусом, полюбопытствовал:

- Скажи-ка, гвардии лейтенант, ты давно знаешь нашу медичку?

Смугляк поднял голову, посмотрел на Шугая:

- Это ты о ком, Иван Андреевич?

- Одна у нас медичка. О Тасе Бушко спрашиваю.

- Тасю давно знаю, - ответил командир группы, предчувствуя в вопросе Шугая что-то недоброе. - Еще до войны в Донбассе познакомились. Она и там медичкой работала. А что, тебя интересует это?

- Комиссар на нее, замечаю, часто заглядывается, вот я и спросил, давно ли ты знаком с медичкой, Смотри, парень, не проворонь... Девушка хорошая, но стоит ли ей скучать?..

- А как Тася к комиссару относится? - поинтересовался Михаил.

Шугай погладил усы, ответил серьезно:

- Как и ко всем. Девушка, видать, хорошего воспитания: с каждым разговаривает, а большего никому не позволяет. Я уважаю таких. Только вот одного я никак не могу понять...

- Чего именно? - насторожился Михаил.

- Очень уж беспокоится она о тебе. Чем это ты приворожил ее?.. Не тем, надо полагать, что голову часто под дурацкие пули подставляешь. Таких героев у нас в отряде хоть пруд пруди. Видно, чем-то другим девушку привязал к себе. Она и вянет теперь.

Смугляк снова задумался. Что он из себя представляет? Сегодня партизан, гвардии лейтенант, а завтра? Опять рядовой шахтер, не имеющий даже законченного среднего образования. А еще? Еще на нем лежит судимость, побег из места заключения и присвоение чужой фамилии. Тася ведь ничего об этом не знает. Не пора ли открыть перед ней карты? Когда-то все равно придется признаться. Не лучше ли это сделать сейчас, когда дороги войны еще не пройдены?

И он решил поговорить с Тасей. В субботний день он остался на базе. Срочных заданий не было. В пять часов вечера, выпив для смелости спиртного, Михаил направился к землянке медички. Девушка, как всегда, тепло встретила его. Она предложила ему грибов и капусты, потом поставила на стол тарелку жареных карасей.

- Откуда все это? - удивился Михаил.

- Максим снабжает меня, - объяснила Тася. - Капусту из Лужков принес, карасей в лесном озере наловил, а грибов в лесу насобирал. Сейчас вот опять ушел сети ставить на ночь. Умный мальчик, учиться бы ему нужно, но какая теперь учеба?

Михаил присел на лавочку.

- Тася, - необычно тихо произнес он, - я поговорить пришел с тобой. Не могу больше скрывать от тебя своей вины.

- Потом, Миша. Поешь сначала.

- Хорошо, Тасенька.

После ужина он подробно рассказал девушке все, что его так мучило и угнетало в последние годы. Опустив голову и не задавая вопросов, Тася внимательно слушала друга. Еще до войны она сомневалась в виновности Михаила. Теперь все прояснилось. Значит, не он убил Гришку Федько, а Степан Ковальчук. Михаил сознательно принял на себя вину товарища, чтобы оградить его семью от страданий, и был осужден на десять лет тюремного заключения с высылкой на север страны. Какое самопожертвование!

Искреннее признание Михаила глубоко растрогало девушку. Слезы душили ее. Она жалела его и в то же время гордилась им. Что касается побега из лагеря заключения, то и в этом Тася не видела преступления. Не в тыл бежал Михаил, а на фронт, навстречу новым лишениям и невзгодам. Не было бы у него и третьей вины, если бы тогда, на формировочном пункте, старший лейтенант внимательно выслушал и понял его. Это он присвоил ему чужую фамилию.

Смахнув со щеки слезы, Тася пожала руку Михаила.

- Честный и сильный ты, Миша! - взволнованно сказала она. - Я таким тебя всегда представляла, за это и люблю!

Михаил смутился.

- Тасенька, как же это! - виновато проговорил он. - Я обманул тебя, обманул суд, а ты оправдываешь. Я во всем виноват.

- Нет! - горячо прервала она Михаила. - Не каждый способен на такие жертвы. Молчи, Миша, молчи!

И она, не вытирая слез, припала к его груди.

*

Осень старела. С дубов и грабов, с осинника и березняка бесшумно падали последние листья. Ветер на лету подхватывал их стайками, по-озорному подкидывал вверх, лихо кружил и, наигравшись вдоволь, оставлял в кустарниках и в жолобках тропинок. Леса опустели, примолкли. Перелетные птицы уже с месяц, как оставили лесные речушки и болота. Мелкие и крупные звери готовились к зиме: расторопно ремонтировали старые норы и логовища, заботливо запасались даровым питанием.

Выполнив очередное боевое задание, Смугляк с группой товарищей не спеша возвращался на базу. Еще перед рассветом они пришли к шоссейной дороге, поставили на мосту мины замедленного действия и теперь отходили к дальней опушке леса, чтобы передохнуть, поесть и дождаться неминуемых взрывов.

Утро было прохладным. Над головой ползли клочковатые облака. Под ногами выступала жижица. Три дня шли проливные дожди. Выбрав на бугорке посуше место, Смугляк бросил к сосне брезентовый плащ, вытер пожелтевшей травой головки сапог, сказал устало:

- Ну, все, хлопцы, перекур!

Их было шестеро. Все разместились на одном плаще, полукругом, лицом к лицу. Егор Большаков вынул из вещевого мешка хлеб и сало, разрезал на шесть равных кусков и каждому вручил свою долю. В это время над лесом послышался нарастающий гул моторов, потом частая пулеметная стрельба. Подрывники подняли головы, осмотрелись. Прямо над ними, высоко в небе, закружились четыре самолета. Все поняли, что три мессершмитта пытаются атаковать и сбить одного советского истребителя. Большаков негодовал. Задрав кверху круглый подбородок, он сжимал кулаки и отчаянно ругался:

- Вот, сволочи! Смотрите: трое на одного напали. Где они его перехватили? Собьют, думаете? А ну, крутись, браток, крутись!

Советский истребитель часто вырывался из круга, взмывал за облака и через минуту появлялся снова, атакуя врага сверху. Видимо у летчика был замысел бить противника по одному. Вот уже из мотора среднего мессершмитта выплеснулся огонек. Самолет отвалил в сторону и почти вертикально направился к земле, оставляя позади черную полосу дыма.