Приметы весны

— Вера Павловна права, — сказал Гусев. — Таких вещей нельзя не учитывать.

Коваль промолчал.

После окончания сеанса еще долго гуляли в сквере. Прощаясь, Вера Павловна настойчиво приглашала Шурочку заходить. И Гусев — тоже, добавив, что всегда рад видеть в своем доме Коваля.

— Ты напрасно наговаривал на них, — сказала Шурочка, когда они остались одни. — Хорошие люди.

— Может быть, — отозвался Коваль, хотя от всего разговора у него снова остался какой-то неприятный осадок.

— А она красивая! — сказала Шурочка. — И умная. Знает литературу, вкус хороший. И счастливая… Видишь, она когда хочет в Москву ездит. А я еще никогда не была в Москве… Он ведь столько зарабатывает, сколько и ты? Да, Миша?

— Сейчас, кажется, даже меньше, — отозвался Коваль.

— Откуда же у них деньги?

— Не знаю. Наверное, старые сбережения.

— Хорошо, когда есть деньги! — задумчиво сказала Шурочка.

— Да, дорогой мой товарищ, дела у тебя в порядке. Но в сводке этой не только цифры. Люди здесь, их мысли, чувства, надежды, ошибки, успехи, провалы. Нельзя забывать об этом.

Коваль обиженно взглянул на Сигова.

— Что ты, Иван Петрович! Я понимаю это.

— Верю. Школу ты прошел хорошую. Но человек остается человеком. И у каждого бывают промахи.

— Бывают, конечно, — согласился Коваль. — Но ты к чему это? Скажи яснее.

— Скажу, скажу, за этим и пришел.

Сигов встал и прошелся по кабинету. Потом взял наугад одну из папок, лежавших на столе, прочитал вслух надпись: «Приказы по цеху».

— Вот она и есть, — сказал Сигов, но не раскрыл ее, а положил на место.

— Прочитал я твой приказ по поводу аварии и мероприятия, которые вы наметили.

Коваль встревожился.

— А что, неправильно мы сделали?

— Правильно.

— Так в чем же дело?

— А дело, дорогой мой товарищ, в человеческой душе. О Сокирке хочу с тобой поговорить. Я тогда, после собрания, просил тебя внимательно во всем разобраться. А ты, значит, решил снять его с должности, сделать слесарем, на побегушках.

— А что же, по-твоему, — неправильно? За такую аварию под суд отдают. Кто же с ним сейчас на стане захочет работать, когда он показал себя рвачом, товарища подвел? Силен, видать, в нем цыганский дух. Надо проучить одного, чтобы другим неповадно было повторять.

— Правильно, — согласился Сигов, но лицо его сделалось хмурым.

— Ну так в чем же дело? Вроде какой-то комедии получается, — с недоумением сказал Коваль. — Правильно, правильно, а что-то, выходит, неправильно?

— Вот это ты верно сказал. В общем и целом рассудили вы правильно: человек должен сполна отвечать за свои действия. И то правильно, что надо иногда построже наказать одного, чтобы другие не повторяли его ошибок. Но для партии люди — это не безликая масса. Общество — это не что-то отвлеченное, а сто восемьдесят миллионов живых людей, и счастье надо дать каждому, чтобы социализм каждый почувствовал. Тут, дорогой мой товарищ, в корень глядеть надо. Почему человек так сделал — со злым умыслом или случайно? Кто его вдохновлял, кто останавливал? Тут дело тонкое. В нем стоит разобраться.

Сигов разжег потухшую папиросу и продолжал:

— Жизнь куда сложнее, чем иногда кажется. Нельзя с одной меркой подходить ко всем явлениям и ко всем людям. — Он встал со стула и походил по кабинету. — Представь себе одну обыкновенную семью: муж, жена, дети, бабушка или дед. Неважно, в конце концов, сколько в ней человек. Одна семья, связанная родством и многим другим. И все-таки сложно бывает иногда примирить даже в одной семье различия во взглядах людей на жизнь, в характерах, наклонностях и прочем. А теперь представь себе все это в масштабах такой огромной семьи, как наша страна. Каких только людей, характеров, наклонностей, привычек нет в этой семье!

— Это ясно, — заметил Коваль. — Сколько людей — столько характеров.

— Есть такие люди, что мешают нам строить новую жизнь, и мы с ними боремся. Есть такие привычки, которые тянут нас назад, — и мы стараемся их вытравить. Но вместе с тем наша партия показывает пример терпеливого, чуткого отношения к людям. Возьми тех же цыган. Дико, конечно, в век теплоходов, самолетов, автомобилей бродить по свету на телегах, без пользы для общества, влачить жалкое существование полунищих. Хочется приютить их, указать им другой путь. И сделать это сегодня, сейчас, чтобы меньше лишений выпало на их долю. Но партия наша мудра и нетороплива. Она понимает, что принуждением здесь ничего не сделаешь. Хороший отец, когда видит недостатки своих детей, старается исподволь, осторожно навести их на путь истины. Так и партия. Терпеливо, не торопясь, осторожно обрезает отжившее, чтобы не обломать ни одной здоровой веточки…

Сигов сел рядом с Ковалем, спросил:

— Может быть, погорячился ты? А?

— Может быть, — ответил Коваль, подумав. — Но очень уж нехорошее настроение создало все это в коллективе. Сокирка вооружил людей против себя.

— Это понятно. Но все-таки нельзя не считаться с тем, какой человек это сделал. Его воспитывать надо, и долго еще придется заниматься этим. Он ведь признал свою вину. А за это одна половина вины снимается… Кто его друзья?

— Гнатюк, Чернов… Хорошие ребята.

— За девушкой ухаживает?

— За девушкой?.. Не знаю… Хотя… обожди… приходила ко мне одна, просила, чтобы строго не обошлись с ним.

— Кто такая?

— Мария Иващенко.

— Мария Иващенко? Дочка Степана Иващенко?

— Она самая.

— Та-ак. И что же она говорила?

Коваль недоуменно пожал плечами.

— Трудно было разобрать. То доказывала, что Сокирка не виноват. То винила Сокирку, что он чересчур горячий, недисциплинированный. Потом расплакалась и убежала, так и не смог ее удержать.

— Может случиться, дело здесь еще тоньше, чем кажется. Может быть, здесь не одного Сокирку выручать надо. Сколько времени он работает слесарем?

— Недели две…

— И как работает?

— Неплохо.

Сигов раздумывал несколько минут, потом сказал:

— Может, хватит уже? Как думаешь, Михаил?

— Поговорю с ним. Прощупаю, как настроен.

— Поговори… Надо парня поддержать. А убыток, что он нанес… Что ж, это издержки воспитания. Наше государство принимает на себя и не такие убытки, когда речь идет о судьбе человека.

У цеховой конторки было шумно. Тонкой змейкой вытянулась очередь. Выдавали зарплату.

Федор, отойдя от кассы, пересчитывал деньги.

— Ну что, убавилась зарплата?

Федор исподлобья взглянул на спрашивающего.

— Пока не убавилась. Так и новых же норм еще нет! Подождем, увидим.

— Эх, ты, помощничек! Видно, Петрович недоучил тебя.

— А тебе что? Своего ума хочешь одолжить мне?

— Тебе сколько ума ни дай, все равно испортишь. Шиворот-навыворот все перевернешь.

— Да хватит вам! — воскликнул Виктор Чернов. — Дайте послушать, что человек рассказывает.

— Сказки из тысячи и одной ночи, — с насмешкой сказал Федор. — Баланда папаши Сергия.

— Ну, ты, дуралей, придержи язык!

Кружок теснее сдвинулся вокруг Сергея Никифоровича.

— И приснится же такое… Будто помер папа римский. Полетела, значит, душа его на небо, а там, понятно, сильный переполох. Шутка сказать, какое событие: прибывает на тот свет святейший из святых — сам папа римский, всю праведную жизнь служивший господу богу! Запел тут покойницкий хор, в раю арфы заиграли. В честь такого события еще сильнее стали поджаривать грешников в аду — во славу господа бога и его наместника на земле.

Бог, значит, поручает Илье разработать церемониал встречи папы Пия. Архангелу Гавриилу дал задание усилить посты у входа в рай и в ад, чтобы беспорядков не было. А надо вам, чтобы яснее была история, рассказать про порядки на том свете.

— Ну и завернул! — восхищенно сказал Борзенко.

— Тише, тише! Не мешай. Говори дальше, Сергей Никифорович.

— Да, так вот. Порядок там такой. В рай вход строго по пропускам, и часовые следят, чтоб грешник какой не пробрался. А выходи — сколько хочешь. Но кому охота выходить из рая! Сидят себе праведники, прихлебывают святую водицу и божественные разговоры ведут. А в аду порядки как раз наоборот: входи, сколько хочешь, а выйти — дудки! Без специального пропуска тебя ни за что не выпустят… Ну, так вот. Распорядился архангел Гавриил, чтобы усилить посты, расстелили на облаках ковры, расставили вдоль всего пути с этого света на тот музыкантов. И началось торжество.