Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

— А если выше? — спросил Стряпков.

— Очень просто. В область — имя и отчество надо перед фамилией печатать. «Товарищу Ивану Константиновичу Разумову». Допустим, понадобится брату Петру послать. Тогда надо будет добавить — «уважаемому товарищу Петру Михайловичу Каблукову». А как у нас бумаги скрепляются? Всем без разбора суют обыкновенную скрепку. Соколову можно с булавкой посылать. А Крючкину с булавкой не пошлешь — ему надо скрепку. Завивалову под скрепочку надо подложить глянцевую бумажечку. Он, я знаю, любит голубой цвет. В облисполком — малиновую…

К Стряпкову снова вернулось ироническое мышление: «А ведь он набитый дурак! Ну прямо коллекционный…»

Он посмотрел на серое, каменное лицо Каблукова, на большой рот с бескровными, почти синими губами, и по спине У Кузьмы Егоровича пробежали мурашки: «А если он надолго сядет?»

А Каблуков продолжал гудеть на одной ноте:

— Во всяком учреждении должен быть порядок. Во всем. Я до сих пор не понимаю, почему всем советским служащим знаков различия не ввели.

— У некоторых есть. Даже погоны были…

— Всем погоны, конечно, лишнее. Просто даже неудобно. Но руксоставу я бы знаки ввел. Вот, скажем, я и вы. Идем рядом по улице. По форме мы одинаковы. А по существу? Как это существо отличить? Ну, хорошо, в Краюхе нас с вами все собаки знают, тут ошибки не случится. А допустим, мы с вами приехали в Москву! Толчея там знаете какая — каждый толкнуть может, а знай он мое положение, — поостережется. И я и вы тоже кого-нибудь пихнуть можем. Пихнешь, а он, не дай бог, вышестоящий или равновеликий. Так что какие-то знаки нужны. Я бы повесил кружочки с цифрами. Возглавляющим лицам — единицу, заместителям — одну вторую, заведующим секторами, вроде вас, — одну треть, заместителям заведующего сектором — одну четвертую и так далее. Курьеру и уборщице — по одной шестнадцатой. Ночному сторожу — кружочек без цифры или ноль. Ноль даже точнее. Нолевое положение…

У Стряпкова снова побежали мурашки: «Не удрать ли, пока не поздно, от этого кретина? Нет, посижу, послушаю: что-то он еще выдумает?»

А Яков Михайлович вдруг засмеялся. Смех у него тоже был особенный, больше похожий на кашель.

— Соловьиха в понедельник выписку получит. Вот у нее физика вытянется.

— Она уже знает, — предположил Стряпков. — Поэтому и не пошла в исполком, а меня послала. Раньше все сама ходила цены утверждать.

— Леший с ней, — улыбнулся Каблуков. — Баба она и есть баба. И к тому еще демагог. «Заходите, дорогие товарищи!» Да разве так можно? Года три назад был я в одном управлении. Сижу у начальника в приемной. Секретарша, маленькая такая канашечка, карандашики чинит, помалкивает. И вдруг вошел мужчина — высокий, представительный — и прошел прямо в кабинет. Канашечка за ним. Потом выскочила и говорит: «Приготовьтесь. Сейчас вас примут». Слышу: дзынь. Она мне: «Пожалуйста, входите». Вошел я и вижу: сидит этот самый представительный за столом. «Слушаю вас». Вы вникните! Мимо прошел, меня, конечно, видел. Мог бы, как Соловьева: «Заходите, дорогой товарищ…» А он прошел, сел, отдышался и через секретаря пригласил. Порядок! И мы эту соловьевскую демагогию побоку, а «дзынь» заведем. Дзынь — раз, дзынь — два, дзынь — три, и на сегодняшний день будет…

В комнату вошла Елена Сергеевна.

— Яков Михайлович! Ужинать пора.

— А что у нас на ужин?

— Кролик жареный… Грибочки…

— Ты, мать, меня больше кроликом не корми. Мне теперь фосфор требуется.

— А фосфор и в кроликах есть, — сообщил Стряпков.

— Не в той дозе, — внушительно ответил Каблуков. И встал. — Пожалуйте к столу!

Елена Сергеевна тихо спросила мужа:

— Ты гостя долго задержишь?

— А что? Это не гость, а по делу.

— Я детям велела пораньше из парка прийти…

— Каким детям?

Да что ты, Яша? Васе с Зоей.

— У меня только сын. А насчет Зои еще поговорить надо.

— О чем говорить?

— После, после. А Кузьме я при надобности скажу без всяких там: дорогой гость, не надоели ли тебе хозяева?

Кузьма Егорович внимательнейше рассматривал семейный альбом.

— Мало ваших фотографий, Яков Михайлович. Всего две. Одна, извините, в младенчестве, а на второй вы словно небритый.

— Некогда все.

Я словно знал, прихватил свой аппаратик. Новую пленочку зарядил. Позвольте. Вот сюда. Сначала я вас одного, а потом с супругой. Хорошо. В лице у вас сейчас что-то государственное. Мерси.

За ужином разговор вертелся вокруг служебных дел. Каблукову это было лестно, он ни о чем другом думать не мог, а Стряпков полегоньку вел разведку.

— А каково, Яков Михайлович, ваше мнение о товарище Христофорове? Как он, по-вашему, на месте?

— Конечно, не без недостатков, но, по-моему, на своем месте. С инициативой…

— Вот именно, с инициативой. И думает не только о своем секторе…

— Это похвально.

— А как, по-вашему, Кокин?

— Подтянуться ему надо, особенно по идейному уровню. А в общем ничего, работать может.

— Солодухин приехал сегодня. Сейчас около парка встретил.

— Пора бы ему, пора… Будь здоров!

— Ваше здоровье, Яков Михайлович. Хороша, мерзавка, холодненькая. А что вы скажете о Корольковой? Я, правда, человек беспартийный, может, мне не все государственные дела знать положено, но даже я недоумеваю — зачем ее в нашей партийной организации на учете держат? Работаешь в горкоме, там и находись, читай свои лекции…

— Так надо… А прыть ей поубавить, конечно, следует, со временем. Будь здоров!

— Ваше здоровье, Яков Михайлович! Что же вы, Елена Сергеевна, компанию с нами не разделите? Ваше здоровье, Яков Михайлович. Да, вот еще какое дело. Нам надо торговую сеть расширять. Почему, например, не открыть нам фирменного магазина по продаже гончарных изделий, бытовых и художественных? Спрос на них прямо грандиозный. Или по продаже швейных изделий. Завивалов не раз говорил.

— Я это обдумаю. Напомните мне завтра, или нет, лучше послезавтра. Будь здоров!

— Ваше драгоценное, Яков Михайлович. Не хватит ли?

— Для такого дня!

— Уговорили! Благодарствую…

Вошли Вася с Зойкой.

— Можно?

— Пожалуйста, проходите.

Яков Михайлович насупился:

— Извини, Кузьма Егорович, у нас сейчас чисто семейный разговор пойдет. Будь здоров!

— Иду. Я уже ушел. Позвольте ручку, Елена Сергеевна. Спасибо за душевный прием. Я уже давно ушел.

— Он, конечно, человек дрянной, — сказал Вася, — дрянной и жуликоватый, но все-таки нельзя, папа, так грубо.

— Не твое дело! Простите, девушка, я не знаю, как вас зовут, но у меня с родным сыном должен мужской разговор состояться.

Елена Сергеевна убрала со стола водку.

— Наклюкался! Разобрало.

— А ты не вмешивайся, мать. Девушка, выйди!

— Отец! Я не позволю так разговаривать с моей невестой!

— Невеста без места.

— Папа!

— Девушка! Выйди… И вообще выкинь эту дурь из головы. Ты ему не пара…

Зойка спокойно-презрительно посмотрела на Каблукова.

— Знаете, Яков Михайлович, я другого мнения. Я лично считаю, что мы с Васей друг к другу очень подходим… Вася! Жду тебя на улице.

Елена Сергеевна накинулась на мужа:

— Дурак, прости господи! Девушку ни за что ни про что обидел…

— Моему сыну другая невеста теперь нужна! Не могу я с Христофоровым родниться. Я Ваську в Москву пошлю, к Петру. Его там на министерской дочери женят…

Елена Сергеевна тянула мужа за рукав:

— Иди спать, чучело!

— Не трогай меня! Не имеешь права! Знаешь, кто я теперь?

— А мне все равно, кто ты теперь. А портить жизнь сыну не позволю. Иди спать. Поставь рюмку! Слышишь? Хватит!..

Вася, смеясь, помог матери уложить Якова Михайловича на диван.

— Что это с ним, мамочка?

— Не сердись, проспится, и все будет в порядке…

Под окном раздалось:

— Вася! Скоро?

— Иду, Зоенька! Иду.

Вася поцеловал Елену Сергеевну:

— Спасибо, мамочка.

Семейной драмы, к великому сожалению автора, не получилось. Ничего не поделаешь, — такая уж нынче самостоятельная молодежь. И вообще обстановка сейчас — и не только в Краюхе — другая, направление не на драмы, а на спокойствие. Хотя кое-кто и живет неспокойно, например Евлампий Кокин — владелец золотых часов «Лонжин».