Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Расцеловать хотелось начальника, только субординация и удерживала.

Да разве можно было думать, что человек, сидящий в кабинете за обитой черной клеенкой и всегда запертой дверью, с окошечком посередине, тоже всегда закрытым, — разве можно было думать, что такой человек способен на ошибку?

Казалось, в этих кабинетах люди сидели всезнающие, всеведущие. Выходили они из кабинетов редко, только по самым неотложным коммунальным нуждам. Выходя, запирали дверь и несколько раз ее дергали, проверяя: выдержат ли замки, пока хозяин в течение пяти минут будет в некотором отдалении.

В конце рабочего дня двери опечатывались. Даже машинистки — самые несерьезные представители канцелярского населения, проходя мимо отдела кадров, когда производилась сложная операция по прикладыванию горячего сургуча, и те умолкали, понимая, что происходит важный, почте государственный акт.

И вдруг допускают серьезные ошибки! Спешу оговориться — ошибки не в подборе кадров, а в том, что думают, будто их действия никогда не осуждаются, а только благословляются.

Кузьме Егоровичу восторгаться назначением Каблукова было не с кем. Желая извлечь из нового служебного положения Якова Михайловича как можно больше пользы, Стряпков ни с кем этой сногсшибательной новостью не поделился. Христофорова он так и не нашел. Разговаривать о Каблукове с племянницей Капой тоже не стоило. Поэтому Кузьма Егорович анализом важного события занимался в одиночестве. Первые, самые волнующие впечатления улеглись, и Стряпков совершенно определенно подумал:

«Посадили дурака на нашу голову! Ну ладно, поживем — увидим».

Яков Михайлович в домашней обстановке разговорчивостью не отличался. И вдруг в субботу за обедом он произнес почти подряд две фразы.

Первую: «Трудновато будет!»— перед первым блюдом. Вторую: «На вершине всегда опаснее, чем на середине» — после компота.

Елена Сергеевна, убирая посуду, с опаской спросила:

— О чем это ты, Яша?

— Так, ни о чем, — уклонился Каблуков. — Пойду вздремну…

Но уснуть он не мог.

А вдруг Кузьма ошибся? Это было бы ужасно. Столько лет ждать! Нет, он, собака, все разведал. Конечно, тут брат Петр роль сыграл.

И хотя Петр если и сыграл роль, то бесспорно положительную, Яков Михайлович подумал о нем без особой теплоты.

«Да, сыграл, наверно, сам того не ведая! Наши тут побаиваются его, вот и решили: «Давайте Петру Каблукову приятное сделаем! Утвердим Якова…» Подлецы всегда так: ценных людей не замечают, а все по знакомству…»

Каблуков подошел к зеркальному шкафу. Полюбовался собою. Достал шляпу, случайно оставленную Петром. Примерил, шляпа оказалась чуть-чуть велика. Яков Михайлович подложил под кожаный ободок свернутую из газеты полоску. Шляпа стала совсем впору. Каблуков посмотрел в зеркало — получилось солидно. Так, в шляпе, он сел за стол и начал по привычке расписываться. Подпись у него была чистая, без завитушных излишеств, почти такая же, как у Петра. Он расписался несколько раз просто: «Я. Каблуков». Потом добавил: «Председатель горпромсовета Я. Каблуков». За тем, сам не зная почему, он написал: «Зам. пред. облисполкома Я. Каблуков». И еще: «Председатель облисполкома Я. Каблуков». И рука повела себя совсем странно, вывела: «Член коллегии Я. Каблуков».

Неизвестно, куда бы фантазия забросила Якова Михайловича, но вошла Елена Сергеевна.

— Стряпков пришел. Чего это ты в шляпе?

Каблуков вспыхнул, стащил шляпу, пригладил волосы и сдержанно сказал:

— Проси!..

Елена Сергеевна снова удивилась. Так муж с ней раньше не разговаривал.

Стряпков стоял в передней, дальше не прошел. И это тоже озадачило Елену Сергеевну. Все еще находясь под впечатлением мужниного «проси», неожиданно для себя она сказала:

— Прошу…

Кузьма Егорович благодарно посмотрел на нее и проскользнул в «кабинет».

Яков Михаилович встретил его милостиво:

— Проходи, братец, присаживайся.

Стряпков опустился на диван, а Яков Михайлович остался в любимом кресле. Немного помолчали. Яков Михайлович, потянувшись, хлопнул Стряпкова по коленке:

— Поработаем, значит!

Но эту вспышку фамильярности он тут же погасил:

— Давайте поговорим о делах…

От скептических мыслей, появившихся у Кузьмы Егоровича еще час назад, не осталось и следа. Каблуков стал казаться ему действительно самым подходящим человеком для должности председателя. «Конечно, умом он не богат. Это не брат Петр. Тут природа, так сказать, еще один раз продемонстрировала жесткий режим экономии. Но все же мужик серьезный, положительный, не вертопрах. И здраво мыслит, по-деловому… Есть у него этот хозяйственный подход, ничего не скажешь. Есть».

Кузьма Егорович представил себе, какое будет у него положение при Каблукове: «А чем плохо? Года на полтора спокойной жизни обеспечено. Год нас никто трогать не будет — ни ревизий, ни обследований. Не полагается первый год под нового руководителя взрывчатку подкладывать. Новый руководитель — это вроде наседки, тепло у него под крылышком».

Стряпков с нежностью посмотрел на Якова Михайловича. А тот весь ушел в распределение служебных комнат.

— Сколько у нее кабинет-то был?

«У нее» — означало у Соловьевой.

— Точно не прикидывал, но не больше двадцати. Ее стол, потом поперечный, шкаф, узенький проход и все.

— Маловато. Вы не подумайте, что я о себе пекусь. Конечно, руководителю воздух бесспорно нужен в полном объеме, но в данном случае дело не во мне, а в престиже нашего учреждения. Если руководителя засунуть в закуток — кто же его уважать будет? А если иностранные гости посетят? Напрокат кабинет снимать?

На какую-то долю секунды к Стряпкову вернулся иронический скептицизм, и он весело подумал: «За каким чертом к тебе иностранные гости приедут?» Но озорная эта мысль блудливо вильнула хвостиком и юркнула. А язык выпалил:

— Этак от позора можно сгореть. Надо расширить, Яков Михайлович, ваш кабинет. Я считаю, что это задача прямо-таки дипломатическая…

Каблуков быстренько набросал план первого этажа горпромсовета.

— Вот смотрите. А если у планового отдела отхватить? Они там широко раскинулись. На шесть человек почта двадцать метров. Стенки мы перенесем, оштукатурим.

— Тесновато будет в плановом, — заметил Стряпков и тут же пожалел о своей неосмотрительности. Каблуков провел черту, разделившую надвое их бывший совместный кабинет.

— Двинемся сюда! Вы теперь один будете. В крайнем случае посадим к вам Любашина из производственного.

— Кого угодно, но только не Любашина. Он махорку курит. Из трубки. И вообще, по-моему, вам надо расширяться все-таки за счет планового. Вот, смотрите — тут и канализация близко.

— При чем тут канализация?

— Как при чем? А разве вы, извините, не будете ходить, куда царь пешком прогуливался? Мы вам персональный туалет выгородим. Вот здесь. Очень удобно.

— А разве положено?

— Обязательно!

Стряпков пододвинул к себе план.

— А вот тут мы вам комнату отдыха оборудуем. Столик поставим.

— Стол же тут.

— Это письменный, Яков Михайлович, на двух тумбах, как у Завивалова. Я имею в виду другой — для принятия пищи.

— А надо ли? Может, это уж излишество?

— Положено…

Стряпков вошел во вкус, продолжая разглагольствовать о ремонте. Каблукову этот самовольный захват инициативы пришелся не по душе, и он резко сменил тему:

— Хватит! Вас послушать — строгача сразу хватишь. Вы как адвокат — сначала все ясно, а потом запутаете… Я вот все думаю, нет у нас порядка в рассылке бумаг. Зашел я на днях к машинистке. А ей в это время Любашин отношение принес перепечатать. Адресат не ахти — управляющий банно-прачечным трестом Соколов. А машинистка цоп из пачки бумагу. Меня даже передернуло. Бумага высшего сорта, глянцевая. Если Соколову на глянцевой отношение писать, тогда на какой же в исполком? Тут порядок надо завести. Для Соколова, поскольку он ниже меня по рангу, можно на газетном срыве. Не велик барин! Равновеликим — директору элеватора, в дорожный отдел, в народное образование — можно писать на втором сорте. Вышестоящим — скажем, товарищу Завивалову — первый сорт. Еще выше — глянцевую. Если, скажем, пишем тому же Соколову, надо просто печатать: «т. Соколову». Одно «т» и точка. Начальнику дорожного отдела надо добавлять — «тов. Крючкину». Директору элеватора надо печатать полностью — «товарищу Родионову И. Г.». Инициалы после фамилии. Мы с ним равновелики. Завивалову тоже надо полностью — «товарищу Завивалову Василию Яковлевичу».