Из рода Караевых

— На комиссию в учительскую буду вызывать по фамилиям — так что поперек батьки в пекло лезть не надо!

Объявил и удалился со своим гроссбухом под мышкой.

На стульях, скамейках и подоконниках пошел тихий опасливый разговор.

— Там, в учительской, две двери, налево — в кабинет директора, направо — в комнату классных дам. А из тех комнат есть свои выходы на ту сторону, в другой коридор. А оттуда на двор и на улицу.

— Откуда вам все это известно, подпоручик?

— Моя сестренка училась в этой гимназии… У «них» все продумано до мельчайших деталей.

— Что именно продумано?

— Допустим, вас решено передать в особый отдел — на доследование…

— Почему меня, а не вас?

— Ну, пускай меня, неважно, я — к примеру. Тогда вас или меня… направляют, допустим, налево…

— А направо кого?

— А направо, возможно, тех, про кого и так все ясно!

— А куда лучше, как вы думаете, — налево или направо?

— Пожалуй, налево — хуже. Особый отдел — или понимаете!

— Но я же всего лишь интендантский офицер, что о меня взять! — с другого подоконника откликнулся немолодой грузный усач в серой черкеске.

— Взять с вас нечего, а дать можно!

— Что дать? Что дать?!

Усач пошутил нехорошо:

— Чаю можно дать… со свинцовой конфеткой!

В коридоре снова возник писарь-дьячок, выкрикнул:

— Капитан Караев Сергей Петрович!

— Здесь!

— Идемте!

…За столом, покрытом зеленым сукном, сидела комиссия по регистрации — трое. Тот, кто сидел в центре — в защитного цвета френче с нагрудными оттопыренными карманами, — опустив голову, что-то писал. Слева от него поместился курчавый молодой брюнет с горбоносым лицом нерусского типа, в студенческой куртке с голубыми петлицами, справа — пожилой, хмурый в косоворотке и пиджаке, губы тонкие, недобрые.

Сидевший в центре поднял голову, и на какое-то мгновение капитан Караев оторопел — это был Прохоров. Только сейчас Сергей Петрович заметил, что левая его рука покоится на черной перевязи.

Допрос начал Прохоров.

— Вы капитан Караев Сергей Петрович?

— Так точно!

— Комендант порта?

— Так точно!

— В каких частях белой армии служили до занятия этой должности?

— В первом корниловском полку. Командир роты.

— Ого! — сказал горбоносый в студенческой куртке. — Вы что же, первопоходник?

— Так точно!

— Почему ушли из корниловского полка?

— По случаю ранения. Был временно признан негодным к строевой службе.

Пожилой в косоворотке задал тот вопрос, которого капитан ждал и на который ответ был им приготовлен заранее:

— Почему не ушли со своими, а остались здесь, в Крыму?

— Потому что осознал бессмысленность дальнейшей борьбы с красными… не захотел покидать родину. — Сказал и сам почувствовал, что фраза эта прозвучала здесь слишком напыщенно. А как сказать проще?

Пожилой ядовито прищурился:

— Поздно хватились! Надо было раньше думать и о бессмысленности борьбы и о родине!

Жестокая правда была в этих словах, и капитану Караеву ничего не осталось, как только промолчать.

— В расстрелах наших дорогих товарищей участвовали? Если имеете мужество — говорите правду!

— Я офицер, а не палач!

— Вы так это нам преподносите, как будто какой-то подвиг совершили. Вся ваша белая армия — это карательная армия! Может быть, вам за ваш подвиг красный орден на грудь прикажете повесить?

Прохоров постучал карандашом по столу:

— Пройдите, капитан, вон туда, — показал на левую дверь, — и обождите там, я вас вызову еще!

Капитан прошел в кабинет директрисы. Здесь никого не было. Стены просторной комнаты увешаны портретами величественных дам в вечерних туалетах, под портретами прибита к стене кумачовая лента с лозунгом:

Дверь из учительской открылась. Горбоносый в студенческой куртке сказал с порога:

— Идите сюда, Караев!

Капитан вернулся в учительскую. Прохоров хотел подняться из-за стола, но поморщился и остался сидеть — наверное, дала о себе знать раненая рука, — и сказал просто, как тогда под фонарем у аптеки:

— Вот что, Сергей Петрович, мы тут поговорили между собой, посоветовались и решили… Вы согласны пойти на службу в Красную Армию?

Капитан нащупал у себя за спиной правой рукой белогородские четки на левом запястье — кажется, «чет» — и ответил так же просто:

— Согласен!

— Я за вас поручился, зная вас по Кавказскому фронту. Думаю, что к белым вы пошли не по убеждению, а так… по жизненным обстоятельствам. (Горбоносый в студенческой тужурке ободряюще улыбнулся капитану, пожилой, в косоворотке, по-прежнему хмуро молчал.) Теперь ступайте направо, там вас встретят и проводят. Желаю успеха!

Капитан Караев сделал четкий поворот налево кругом и, твердо печатая шаг, пошел направо в комнату классных дам.

Наступила весна — первая мирная весна после семи жестоких, губительных лет войны — первой мировой и своей, гражданской.

В Крыму все то, что должно было расцвести, расцвело и заблагоухало. Розовые, зеленые, белые теплые краски. И еще — синие: нежно-голубых тонов в небе и густых, почти фиолетовых, с белоснежной узорной каймой пены в море, у берегов. Природа делала свое дело на совесть — щедро и красиво!

С тем же, что зависело от человека, было хуже. Жизнь давила хозяйственная послевоенная разруха, осложненная к тому же экономической блокадой молодой Республики со стороны буржуазного Запада. Жили впроголодь, ходили в обносках. Жили верой в счастливое будущее!

Ленин искал выход из тупика, в котором оказалась страна, и нашел его: не военный коммунизм, а нэп — новая экономическая политика. Взамен неизбежно жестокой хлебной разверстки был установлен для крестьянства справедливый продовольственный налог по законным нормам, а излишки — пожалуйста, вези на базар. Деревня ожила, а за ней стали оживать и города. Рычаг нэпа сработал быстро и сильно, но пока похудевшая и помрачневшая Евгения Карловна, заходя в комнату своего постояльца, каждый раз повторяла одно и то же:

— Не знаю, Сергей Петрович, как будем дальше жить. Сегодня на рынке с меня за паршивенькую макуху содрали… — Она называла немыслимую сумму.

Жалея старуху, Сергей Петрович совал ей то краюшку пайкового хлеба, то несколько кусков сахара. Иногда угощал жидкими красноармейскими щами, которые приносил для нее в котелке из кухни запасного пехотного батальона, куда его временно послали служить. Старуха принимала эту милостыню с достоинством и, церемонно поблагодарив капитана, говорила:

— Будем считать, Сергей Петрович, что за комнату вы со мной рассчитались минимум на год вперед.

Говорят, что человек каждые семь лет перерождается в связи с тем, что у него кардинально меняется химический состав крови. Я не биолог, не знаю, так ли это на самом деле, но что человек, умеющий посмотреть на себя со стороны, замечает кардинальные перемены в своем сегодняшнем «я» — в этом лично я убеждался не раз на собственном долгом жизненном пути. Когда Сергей Петрович Караев, случалось, смотрел теперь на себя в зеркало, он думал: «Неужели этот загорелый до черноты молодой красноармейский командир в гимнастерке с алыми «разговорами» [7] на груди — я, бывший врангелевец и корниловец, капитан Караев?!»

В батальоне его встретили сдержанно. Никто, правда, не пытался залезать в душу с неделикатными расспросами, полагая, что, раз прислали служить, значит, «там» знают, что делают. Но какая-то невидимая прозрачно-стеклянная стена все же отделяла его от других командиров.

Однажды на строевых занятиях с молодым пополнением, выкрикивая привычные слова команд: «Левым плечом вперед — шагом марш!», «Стой!», «Подравняйсь!», «Смирно!», «Вольно!» — он краем уха услышал, как командир батальона, бывший прапорщик из сельских учителей, сказал стоявшему рядом с ним комиссару: