Макорин жених

поручении – будто послала его ячейка ознакомиться с опытам работы комсомольцев Ханюги.

– Из Сузёма? В Ханюгу? Пешком? Ну-ну! – покачал головой хозяин и больше

расспрашивать не стал.

Паша чувствовал, что ему не верят. Краснея, он распорол зашитый внутренний карман

пиджака и показал комсомольский билет. Хозяин успокоился. Разговор пошел лучше. Паша

выяснил, где делянка Чуренкова. Хозяин об этом лесорубе отозвался хорошо.

– Мужик работный, и голова на плечах. Какой он из себя? Да обыкновенный, небольшого

роста, коренастый. С лица? Чего ж с лица! И нос и рот на месте, без финтифлюшек. Для чего

тебе дался Чуренков? Он ведь не комсомолец...

– Это я так, к слову, – смутился Паша. – Человек-то он известный. У него, говорят,

бригада хорошая...

– Головастый парень, верно...

Хозяин, видимо, сам знал Чуренкова понаслышке.

Участок Щепки, где заготовлял лес Чуренков со своей бригадой, Паша назавтра

разыскал. Добрался и до делянки, но к бригадиру сразу не пошел, а стал наблюдать со

стороны. Смотрел час, смотрел два, уж начали зябнуть ноги, а ничего особенного высмотреть

не мог. Трое мужчин и трое женщин работали не спеша, с отдыхом, перебрасывались

шутками, временами слышался смех, прозвенела короткая частушка. Который же Чуренков?

Тот, в буденовке, что подпиливает деревья? Нет, говорят, Чуренков приземист и кряжист, а

этот сухощав и высок. Да и с лица вроде не русский. Может, так издали кажется? А не этот

ли, с зеленым шарфом на шее? Вон сейчас раскряжевывает дерево. Он? Моложав, вряд ли.

Так вот же, с девчатами сучья обрубает. Правильно, он – и не высокий, и плотный. Только

зачем бригадиру становиться за сучкоруба? Нехитрая эта работа, справится с ней и

девчонка...

Приспела пора завтракать. Девчата развели костер. Лесорубы уселись в кружок. Паша

подошел к ним.

– Хлеб да соль.

– Присаживайся, гостем будешь.

Лесорубы оглядели незнакомого. Без инструмента, с припухшим носом, странноватый

человек.

– Куда дорогу направляешь? – спросил скуластый в буденовке грубоватым баском.

– Чуренкова ищу.

Все повернулись к тому загорелому, коренастому, что с девчатами обрубал сучья. Он

встал, держа в одной руке цигарку, в другой кисет.

– Это я. Закуривайте.

И протянул кисет. Паша взял, долго свертывал цигарку, не зная, с чего начать разговор,

чтобы не получилось смешно. Чуренков выручил сам.

– Вижу, издалека. Наверно, «секрет» узнавать?

Паша, прикуривая, излишне усердно тянул дым, закашлялся.

– Как вы угадали? – спросил он, вытирая выступившие от кашля слезы.

– Узнать не мудрено. К нам частенько приезжают за «секретом», да уезжают ни с чем.

Чуренков сокрушенно вздохнул, а в глазах мелькала лукавинка, уголки губ вздрагивали.

– Ни с чем уезжают. Походят-походят вокруг да около, понаблюдают... А чего наблюдать?

Только ноги морозить... Да еще носы...

Тут Паша не выдержал, расхохотался.

– Зорок же ты, товарищ Чуренков! А я думал, никто меня не видит, дай, понаблюдаю со

стороны...

– И чего же высмотреть изволили?

– Да как сказать, – в Пашин глаз залетела соринка, он заморгал. – Я ведь недолго...

– Тогда так, – серьезно сказал Чуренков, – вон там, у этой сосенки, топор и лучковка.

Забирай да становись в наши ряды. «Секрет» делом узнается.

– Вот хорошо-то! – обрадованно воскликнул Паша. – Совсем ладно...

Чуренкову понравился этот наивноватый паренек.

– Становись, покажи себя. А заработок получишь по коэффициенту, не обидишься.

– Что ты, товарищ Чуренков! Да я разве...

– Ладно, ладно, действуй... Да ты завтракал? Девчата, покормите его, только быстрей.

Уж и старательно же трудился Паша в этот день на чужой лесосеке! От спины валил пар

облаком, волосы слиплись на лбу. Чуренков посматривал на него, усмехался, ничего не

говорил.

Вечером десятник принял нарубленный лес. Паше показалось, что он ослышался, когда

десятник назвал кубатуру. Он не удержался, заглянул через плечо в ведомость.

– Что? Неверно записал? – насмешливо спросил скуластый лесоруб.

– Я совсем не поэтому. .

Паша готов был сквозь землю провалиться.

– Ты, Хабибула, не смущай человека, – сказал Чуренков. – Где остановился-то, Павел?

– В Ханюге...

– Тогда вот что – иди ночевать к Коле. Пастушенко, приюти товарища, места у тебя

хватит. Ладно? Вот и добро. А ты, Павел, вечером заходи ко мне. Потолкуем, познакомимся

как следует...

Они просидели с Чуренковым за полночь. Павел после шутил, что он прошел вечерний

лесорубческий университет. Простые вещи, кажется, говорил лесоруб, а у юноши буквально

открывались глаза.

– Что самое главное? – спрашивал Чуренков и отвечал: – Самое главное – труд разделить

в бригаде так, чтобы каждый по силам и способностям дело получил. Мы с Хабибулой на

лесном промысле собаку съели. И как видишь, не подавились. Лучковкой владеем, не боюсь

похвастать, изрядно. Стало быть, наше дело – валка деревьев с корня. На раскряжевке у нас

два Николая. Вполне справляются. А трое девчат – Лида, Поля и Катя – с сучками успевают

разделаться. Вот и идет у нас всё как по маслу. Правда, не всегда как по маслу. В лесу

работаем, не в заводском цеху. Случается то там, то тут закавыка. Тогда маневрируем. Коля

Савочкин у нас знаешь как называется? Скользящим. Он и верно скользит. Девчата с сучьями

не справляются – он на сучья. Валка отстает – он на валку. А так его дело – раскряжевка. Ну,

и я сам, бывает, перехожу на тот процесс, который отстает. Мне, как бригадиру, надо всё

держать под наблюдением, всё видеть. А главное моё место на валке. Вот так и ковыряемся

помаленьку. Получается, нельзя жаловаться. Поработаешь с недельку – сам увидишь.

Чуренков помолчал, будто вспомнил, что-то, потер лоб.

– Иные говорят: как же ты, лучкист первой руки и силой не обделенный, соглашаешься

на девчушек робить, которые ещё и для обрубки сучьев не совсем сноровисты? А я отвечаю:

кто знает, я ли на них роблю или они на меня. А правду скажу, я пробовал, один заготовлял –

выработка была почти такая же, чуточку даже меньше, чем в бригаде. Выходит, стало быть, я

ничего не теряю. Тоже и Хибибула. А Коли наши, те выигрывают. О девчатах и говорить

нечего. Получается похоже на чудо: из ничего вино. Чуда, понятно, нет. Выигрыш дает

правильная организация труда, совместная работа.

Паше хотелось спросить, а как, мол, с оплатой? Всем поровну али нет? И нет ли обид?

Да спросить не решался: еще подумает, что такой корыстный человек. А Чуренков сам

заговорил об этом. Он объяснил, как строится у них оплата с учетом способности и умения.

И обид никаких нет, все довольны. Чуренков примолк, легонько позвякивая ложечкой о

стакан. Потом продолжал неторопливо.

– Оплата – дело не последнее. Это так. Но она все же не главное. Соль в том, куда

человек глядит. В моей бригаде народ хороший. Не за деньги работают, нет... Рубишь елку –

простая штука, бревно и бревно. Раз топором – щепки летят. Уж, кажись, грубее твоего труда,

лесоруб, и на свете нет. А ты не просто маши топором, а и думай. Вот раскряжевал ты

лесину. А это и не лесина вовсе – толстая ученая книга, листай её страницы да набирайся

ума. Или, может, это та самая фанера, из которой будут сделаны крылья самолета, и ты,

лесоруб, на них поднимаешься до самых облаков. Возможно, из твоей лесины сделают

скрипку, и, когда она заиграет, какое удовольствие получат люди! Слыхал я, что скоро из

наших бревен будут делать шёлковые рубашки. А что? Наверно, будут. Так вот срублю я

этакую красавицу в обхват, распилю на кряжики, а придет какое-то воскресенье – и она на

мои плечи ляжет, зашелестит, охолодит немножко. Выряжусь в новую шелковую рубаху,