Буран

Домой возвращались под вечер изрядно навеселе. После таких подарков и отменного обеда Евлампию Назаровичу и в голову не пришло попенять сыну по поводу названия его картины.

У подъезда Герасим придержал отца. Вполголоса предупредил:

— Ты, тятя, как в квартиру войдешь, так безо всякого шума и разговора — прямо в мастерскую! Понял? На-ко, держи покупки-то.

Отперев дверь, Герасим подтолкнул вперед отца, и тот, насколько был способен, бесшумно, на цыпочках устремился в мастерскую. Но у него выпали из-под локтя сапоги, и на их стук тут же появились в дверях кухни и спальни Алевтина и Дарья.

— Что это за стукотня? — сдавленно взнегодовала Дарья. — Ребенка разбудите!

— Да это, мамаша, обновы отец себе купил, так сапоги у него выпали.

Захлопнулась дверь в спальню, но мать проследила испытующим взглядом, как прошли в мастерскую сын и муж.

Прикрыв дверь, Герасим подмигнул отцу:

— Кажется, пронесло, без скандальчика. Давай покурим.

Но через минуту на пороге мастерской появилась Дарья.

— Ну-ка, показывай — каки таки обновы отец накупил? — оглядывая все так же испытующе обоих, спросила она.

Пиджак, штаны и сапоги были одобрены, а кепка охаяна.

— И куда же тебе, старому, пестроту такую носить? Это у нас в городе стиляги этакие-то носят. Нет! Нет! Заутро же пойдем и переменим, — решительно вынесла Дарья свой приговор, отбирая кепку. — Ну, а сколько же это ты, отец, за костюм-то отдал?

Евлампий Назарович по подмигиваниям сына и жестам из-за спины матери понял, что в покупке обнов Герасим хотел остаться ни при чем, но оказался совершенно не подготовленным к вопросу о цене обнов и, замявшись, то царапал голову, то вопросительно взглядывал на сына:

— Сколь же это?.. Вот память-то, Гераська, сколько же мы заплатили?

— Не знаю, тятя. Ведь ты сам платил, — ответил с безразличием Герасим, прикрывая дверь комнаты.

Но дверь тут же, как бы сама, опять приоткрылась.

— Ну, чего же ты, Герасим, говоришь? — пытался выплестись отец. — Я же тебе деньги-то отдал.

— Чего-то вы петляете оба, — укоризненно покачала головой Дарья.

— Да что вы, мамаша, — догадавшись, как выкрутиться, возразил Герасим. — Вот они талончики-то. Пожалуйста!

— Ну, ладно, рассмотрю я еще ваши талончики. Давайте идите обедайте! Сколь раз разогревала да отставляла.

— А мы, мамаша, — замялся Герасим, — заходили с тятей в столовую. Щей покушали.

— Ох, смотрю я на вас... Совсем не щами от вас несет!

И тут же из коридора повелительно-резко донеслось:

— Гера! Пойди сюда!

Герасим вздрогнул и, тоскливо взглянув на отца, медленно вышел из мастерской.

Оставшись одна с мужем, Дарья безобидно упрекнула его:

— И к чему еще понес вас лешак куда-то? Ведь видишь — какая у нас сношка-то.

— Так мне что, по одной половичке перед ней ходить? Я бы на месте Герасима так ее...

Евлампию Назаровичу не удалось досказать своего нравоучительного совета. Дверь открылась, и пунцовая сношка заверещала на свекора:

— Вы не смейте мне Геру, взвинчивать и спаивать! Я не позволю!

— Ну-ка! — посуровела Дарья. — Это на кого ты посмела голос подымать? На отца?!

— Какой он мне отец? — уже не помня себя, продолжала выкрикивать Алевтина. — Не позволю никому...

Появившийся за женой в коридоре Герасим беспомощно лепетал:

— Алла! Мамаша! Аллочка!..

Евлампий Назарович, пораженный никогда в жизни не слыханным в семье оскорблением, медленно поднялся с дивана и отстранил что-то кричавшую Дарью.

— Чего это ты, вертихвостка, не позволишь? — тихо спросил он, устремив из-под насупленных бровей на Алевтину колкий немигающий взгляд.

— Не смейте подходить ко мне! Гера!

— А ну-ка, я тебе шпын выдеру! — внезапно ринулся старик со взметнувшейся рукой. — Шелудивая кобылешка!

Истошный визг огласил квартиру. Оттолкнув Герасима, Алевтина стремглав влетела в спальню, щелкнув задвижкой двери.

— Тятя! Тятя! — навалившись на грудь отца, твердил Герасим. — Не надо... не надо... Она и так...

— Ой! Ребенка-то напугали — ревет! — выбежала из мастерской бабушка.

Отец выговаривал оставшемуся в мастерской сыну:

— А ты тоже... Смотри до чего распустил свою вертушку! И имя-то свое с ней потерял. Сам «Герик», сын «Жорик», она «Аллочка»! Нате — семья Берестневых! Вы тут еще и бабушку в какую-нибудь... «Бабжик» переиначите.

— Так, тятя, здесь же город.

— Ну и что из того? На двух языках мы с тобой должны, что ли, говорить? Город?! Какую... заграницу выдумали! Отдавал я тебя из Берестян Герасимом, а тут нате — встретился с каким-то Гериком.

— Ну и что тут, тятя, такого?

— А то, что не надо свою русскую прирожденность терять!

В коридоре, приближаясь к мастерской, заговорила бабушка, утешая внука:

— Ну, не плачь, не плачь. У, какие они горластые, разбудили мальчоночка! Ой, да хватит вам! — входя в мастерскую, прервала она разговор отца с сыном.

С лица дедушки, увидавшего внука, тут же слетела хмурая суровость, и он торопливо достал из кармана две конфетки, заботливо купленные им в буфете ресторана.

— Держи-ка, держи-ка, Егорушка, конфеточки! Сегодня я тебе без заразы, в бумажечках.

Внучек, перестав, всхлипывать, взял одну конфету, но пойти тут же на руки дедушки воспротивился.

— Ничего, разгуляется, так подержишь. На-ка его, Герасим. Я чего-то с ругани чаю захотела. Пойду чайник скипячу. — И уже выходя из мастерской, снова вернулась, прикрыв дверь. — Это ты, отец, ладно, хорошо ее шуганул! На како-то время продул ей мозги. А наше-то чадо, — кивнула она на Герасима, — только и знает — уговаривать да улещать. Ну, поводитесь тут.

Внучек без бабушки потянулся за второй конфетой к дедушке, и тот обрадованно завладел им.

11

Чайник, между тем, у бабушки вскипел, и она позвала мужчин в столовую. Алевтина, конечно, к чаю не вышла. За столом наладился совсем мирный разговор с новыми воспоминаниями о Берестянах. И только Герасим нет-нет да прислушивался, беспокойно глядя на двери в коридор.

Бабушка, что-то вспомнив, всплеснула руками:

— Ой, Герася! Ведь передача по телевизору идет. Заведи-ка отцу-то. Он ведь не видывал.

Обходя вчера с отцом квартиру, Герасим, указывая на телевизор, обещал показать кино, не выходя из комнаты. И Евлампий Назарович привскочил со стула, когда белесый экран телевизора вдруг ярко засветился и на нем заплясали под музыку в нарядных костюмах ребятишки.

— Так это как же, ястри его, устроено? — поражался отец, оглядывая аппарат со всех сторон. — Ну и хитроумность!

— Обожди. Вот кончится ребячья передача, так чего-нибудь еще покажут, — предупредила Дарья.

Но Евлампий Назарович рад был смотреть без конца и на ребят, что веселились на экране. Однако Дарья знала, что говорила: появилась на экране дикторша и объявила, что телезрителям предлагается просмотреть специальный выпуск хроники «На колхозных полях области».

— Вот как раз, Евлаша, и посмотришь — чего там у вас по колхозам делается, — сказала довольная Дарья Архиповна. — Мы ведь все здесь видим, как вы сеете, чего на фермах делается, как по осени уборку ведете.

Муж доверчиво посмотрел на нее:

— Да чего ты городишь. Этакую даль усмотреть.

На экране, между тем, появился начальник областного управления сельского хозяйства. Уткнувшись в лежащие перед ним листки бумаги, он обстоятельно и нудно начал перечислять передовых и отстающих на весеннем севе. Все ниже склоняясь над шпаргалкой, представляя взору телезрителей свою вспотевшую лысину, начальник приступил к подробнейшим поучениям, как нужно колхозникам вести сев.

Послушав некоторое время областного начальника, Евлампий Назарович разочарованно повернулся к столу.

— Я думал, говоруны-то по писанине только у нас в Заозерье. А они и у вас развелись. О, у меня и чай-то простыл. Подгорячи-ка, Дарья. А что насчет его поучений, так они у нас уж в зубах навязли. Дали бы лучше нам толкового председателя.