Кое-что о команде «плавающей сковородки»

— Вон Кит твой, не пропал, — бросил от костра Лящук.

Из-за скалы, утопшей в воде, выдвинулась ветхая, неясная в своих очертаниях лодка, послышался визгливый, полуистошный бормот уключин, обрываемый гулким шлепаньем весел по гладкой и тугой, словно резина, воде.

Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, шлепов сорок, наверное, потребовалось, прежде чем лодка уткнулась своим взопревшим, размокшим, как картон, носом в береговой стес.

— Здорово, орлы! — пробасил Кит, выбрался из лодки, могучий, плечи литого металла — они словно специальное приспособление, на таких мешки только таскать, нечесаный и кудлатый, стрельнул крохотными, ну ровно бирюзовые капелюшки, что из сережек вынуты, глазками в костер, подтянул лодку за обрывок веревки. Мазин со всей своей мужской статью и красой был щенком в сравнении с Китом.

— В самый аккурат ты поспел, Кит, — сказал Мазни. — Не опоздал.

Кит промолчал — особо разговорчивым он никогда не считался.

— Прошу к столу, господа гусары! — скомандовала Варвара. — Шпаги, кремневые пистолеты, кинжалы, стилеты, прочее железо оставьте у входа...

— Слушаюсь, господин фельдмаршал, — пришлепнул ладонь ко лбу Мазин, первый скакнул к костру, сел, скрестил ноги на восточный лад.

Мидии получились в самую пору — обвядшие, как и хотела Варвара, но не совсем, не сухие, не то что рыба барабулька, которую под пиво продают на коктебельском базаре, а сохранили сок, вкус, влагу, зубы с лопающим звуком погружались в желтовато-рыжую мякоть, и нёбо обметывало приятным вязким теплом — мясо было похоже на крабье, но только нежнее, чище, без волокнистых остьев, в меру солоноватое (это уж от морской воды). Есть их надо так: скусив юбчонку у ракушки и посмаковав ее, съедаешь эту самую одежку, потом вытряхиваешь брюшцо из выемки — это несъедобно, а вот под брюшцом к боковине раковины припластован толстый мясистый корень, главный мускул мидии; этот сладкий ошметок — самое настоящее объедение...

— Говорят, в мидиях жемчуг водится, — почти совсем закрыв глаза, простонала Варвара, высосала жижку из распаренного мускула.

— Бывает, только зубы от этого жемчуга надо сберегать. Если попадется жемчуг — кусалки обколоть можно, — отозвался Мазин.

— Хочу бусы из жемчуга.

— Мамочки! Он у здешних мидий некрасивый — черный, либо коричневый.

— Все равно хочу.

— Ишь ты, — Мазин с интересом, будто впервые видел, оглядел Варвару, проговорил тихо, почти про себя, — может быть, из этой просьбы что-нибудь и получится...

В этот вечер они много болтали, много дурачились — в основном Мазин и Варвара, Лящук же сохранял болезненное и скучное выражение на лице, Кит постреливал огоньками-бирюзинками по сторонам, улыбался чему-то отрешенно.

Ужин подходил к концу. Итак, на первое у них ничего не было, на второе — мидии, на третье — креветки, на четвертое — «белая роза». «Белая роза» — это чай без запарки и без сахара.

Когда кто-нибудь из них выуживал из котелка очередную грудастую креветку, пробовал на зуб, то физиономия становилась довольной и счастливой.

Лящук все-таки на несколько минут позабыл про Варвару, он, обсасывая креветки, мучительно вспоминал, как надо правильно есть раков (что креветки, что раки — ведь суть-то у них одна, и то вкусно, и это вкусно, у тех хвост из мяса состоит, и у этих, у тех усы длинные, и у этих тоже не короткие — словом, креветки и раки — это одно и то же): вначале шейку надо есть или же вначале клешни, а? Что? Однажды, в то еще время, когда Лящук пробовал пробить дорогу в столичный институт, один знакомый газетчик взял его в пивной бар Дома журналистов. Они два битых часа сидели за черным столиком, сдували пену с пива и грызли раков. А потом их сосед, интеллигентный мужчина с изрядно покрасневшим от выпитого лицом, рассказал, как надо правильно есть раков. Оказывается, существует целый ритуал. Рака надо разломить пополам, выудить из нутра белые и тонкие макаронины-кишочки, съесть их, потом очистить клешни, сжевать и их, запивая соусом из того же панциря, и только потом приступить к шейке, смакуя ее, перекатывая языком от десны к десне, упиваясь, испытывая удовольствие.

В институт Лящук так и не поступил. Вполне возможно, что из-за того же пива. Ну да не об этом речь.

2

Теперь несколько слов о том, что это за ребята. Я впервые встретил их не в Коктебеле, нет — далеко от этого райского южного места, от синих скал, от бухты, где развернулись события (даже не знаю, что это за бухта была. Львиная? Нет, не Львиная... Но кто знаком с коктебельскими окрестностями, должен знать эту бухту), — словом, далеко от фиолетовой, прозрачной, как хорошо обработанный дорогой камень, водной выемки, врезанной в скалы, — встретил на Лене, в небольшом, до недавнего прошлого совсем никому не ведомом городке Усть-Куте (сейчас же Усть-Кут знаком каждому из нас, он часто встречается в газетных сообщениях: ведь с Усть-Кута начинается знаменитый БАМ, это первая железнодорожная станция трассы). День тогда был летний, белесый, Лена обмелела, она всегда сильно мелеет в жару; откуда-то сверху, из раздола реки, притащился чумазый буксирчик, приволок на хвосте огромную, груженную шпалами баржу. Шпалы истекали черной смолистой жижкой, пахло от них больницей, карболкой, еще чем-то острым. И пока шла разгрузка баржи, я познакомился со всеми пятью, кто работал на буксирчике. С поварихой Варварой, механиком Лящуком, матросами Китом и Мазиным, шкипером Сазонычем (он пока еще не приехал в Коктебель) — человеком очень молодым (хотя прозванье «Сазоныч» — это все-таки больше к старику подходит, но, видимо, так уж было заведено — старшего уважительно величали по имени-отчеству либо просто по отчеству), веселого норова, гитаристом и песенником, любителем розыгрыша и шутки.

Команда показалась мне дружной, занятной, свой буксирчик она называла «плавающей сковородкой», была предана этому судну, как только вообще бывает предан человек неживому существу, механизму, железке...

Словом, там, на Лене, имела место первая наша встреча, вторая же произошла в Крыму, в Коктебеле.

Да, возможно, я что-то напутал в штатном расписании «плавающей сковородки», кого-то не той должностью наделил (хотя, по-моему, все вроде бы правильно), так пусть уж ребята не обижаются, не таят зла на меня...

3

— Ну, как работает? — поинтересовался ранним утром Лящук, глядя, как Мазин ковыряется в акваланге. Привезли они с собой эту бандуру, штуку весом в пуд, железо, которое, простите, ни бэ ни мэ не выговаривает, — бесполезное оно, только на дно с ним, как подбитому кораблю, идти — вот какой это акваланг! — и зачем только привезли, непонятно.

— Как трактор, начал работать, — неожиданно заявил Мазин. — До Одессы можно донырнуть. И еще на обратную дорогу останется.

— Ну-ну, блажен, кто верует, — Лящук, легонько попихивая камешки носками кед, направился к морю — драить зубы.

Солнце встало уже давно, а сонное море еще чуть курилось, как лесной бочаг в предосеннюю пору.

— Юрасик! — крикнул вдогонку Мазин. — Посмотри, какой корабль на горизонте пылит?

Лящук присмотрелся, но ничего разобрать не мог — плыло там какое-то корыто, а какое — не разглядеть: далеко!

— Какого оно цвета? Серого?

— Вроде б серого, — неуверенно ответил Лящук.

— Па-нят-но... Эта кастрюля — «Петропавловск». Пять с половиной тысяч тонн измещение, судно старое, проплавает еще год, и на кладбище. Идет в Одессу, везет лекарства, автомобили «Москвич», листовое железо и удобрения. Через пять дней потопает в африканские воды, повезет цемент.

— Волшебник, — усмехнулся Лящук.

— Капитан сидит сейчас в каюте и читает таможенный талмуд. На столе у капитана бутылка коньяка, на четвертушку отпитая, и пустой фужер. Только что его опрокинул капитан. На камбузе кок готовит завтрак, меню следующее: бифштексы натуральные, грешная каша, острый томатный соус и подогретый консервированный компот.