Люди на болоте. Дыхание грозы

ее, эту задиру.

Кто она. эта гордячка, которая держится так, словно она не только ровня

ему, но и бог знает что? Если бы она и в самом деле была какая-нибудь

особенная, то можно было бы терпеть все эти насмешки, а то ведь кто -

всего-навсего отцова дочка. И так держится с ним, человеком

самостоятельным, хозяином! Что же, он показал ей!..

Но в тот момент, когда Василь был переполнен сладостью мести, старый,

сильно потертый хомут вдруг разошелся, оглобля стала бить Гуза по ногам.

Встревоженный Василь соскочил с телеги. Ничего страшного не произошло -

просто порвалась супонь.

Василь быстро связал порванные концы, но когда попробовал, потянув изо

всех сил, прочно ли завязан узел, тот опять разошелся. Пришлось снова

связывать. Когда порозовевший от натуги Василь стягивал супонь на хомуте,

рядом заскрипела подвода дядьки Тимоха.

- Что такое?

- Супонь... з-зараза...

Ганна весело сверкнула глазами - Он... супонь дома забыл!

Василь от такого оскорбления даже перестал хомут стягивать. Подвода

дядьки Тимоха с улыбающейся Ганной проехала мимо Василя и стала постепенно

отдаляться.

- Ну, ты знаешь!.. - Василь не находил слов. - В чужое просо не суй

носа!..

Он сказал эти слова тихо, скорее для матери и себя, чтобы успокоиться.

И вообще, разве хорошо было бы, если бы он, пусть еще и молодой человек,

но все же мужчина и хозяин, старший в семье, связался с какой-то

девчонкой? Но ни слова, ни мысли эти не вернули ему покоя и равновесия.

Василь ехал теперь мрачный, углубленный в свои мысли.

Он вообще был склонен к раздумьям, не очень любил раскрывать свою душу,

особенно если в ней бродили мысли невеселые и недобрые. Покачиваясь,

горбясь, хмуря еще детский лоб, он невольно припоминал, где и когда Ганна

говорила что-нибудь обидное, думал, как отплатить ей. В эти мысли вскоре

вплелись другие - сначала про старую, истлевшую в земле супонь, старый

хомут, потом про беднягу Гуза, которого когда-то бросили балаховцы, не

видя от него никакой пользы. И в самом деле, конь тогда был при последнем

издыхании, и не было уверенности, что он встанет на ноги. Сколько с ним

нагоревались, чтобы поднять его. Он встал, но как неуверенно ходят по

земле его слабые ноги.

А какая польза от коня, у которого нет силы.

Если бы у Василя был хотя бы такой конь, как у Чернушки. Тоже не бог

весть что, не под стать тому, которого привел старый Корч с мозырского

базара зимой, а все же конь как конь. Основа хозяйства.

Дорога начала снижаться, сыпучий песок сменился мягким, податливым

заболоченным грунтом, на котором прорезывались две черные влажные колеи. В

колеях белели ободранные жилы корневищ, было много ям, и телега почти все

время подскакивала, ее сильно бросало из стороны в сторону. Деревья

местами стояли у самой колеи, и мать, из осторожности, подобрала ноги.

Василь же сидел по-прежнему, лишь время от времени, будто играя,

перебрасывал ноги на грядку.

Доставалось не только ногам, но и рукам: вокруг тучами звенели

надоедливые комары, почти непрерывно приходилось отмахиваться от них,

бить. Мать закрыла платком чуть не все лицо, поджала ноги, но спасенья не

было. Комары жалили через одежду, залезали в рукава, за ворот.

Гуз отбивался от комаров хвостом, тряс головой, не выдержал - побежал

легкой рысцой. Но это не помогло, и он снова пошел шагом, махал хвостом,

гривой, стриг ушами...

Лес тут был совсем не такой, как на песчанике. Высокие, с черными,

будто обожженными, стволами, с узорчато источенной корой, старые ольхи

тонули снизу в густом болотном разнотравье, в молодой лиственной поросли,

в гнилом, скользком хворосте. Ольшаник часто перемежался лозняком, росшим

густыми, дружными купами, поднимавшим в лесном сумраке сизые чубы

переплетенных ветвей.

В лесу буйствовала злая, жгучая крапива, заросли которой местами

поднимались в рост человека. "Гляди ты, сколько выперло ее, этой паскуды!

- невольно подумалось Василю. - И какая - как конопля!.."

Из-за поворота он снова увидел впереди Чернушкову подводу, белый

платочек Ганны, и мысли его вернулись к девушке: "Я этого тебе не забуду!

Посмотришь!"

2

Когда Василь подъехал к лугу, Чернушка уже выводил из оглобель коня.

Хведька, присев на корточки, что-то с любопытством рассматривал в траве, а

Ганна переставляла под телегу бочонок с водой. Василь нарочно отвернулся,

чтобы не смотреть в ее сторону, но все же заметил, что она делала, как

взглянула на него. Взглянула с улыбочкой, и Василю показалось, что с ее

язычка снова сорвется что-то ядовитое, обидное.

- Василь, а может, тут остановимся? - обратилась к нему мать. - Вместе

с ними? Место гляди какое...

Наделы Чернушков и Василевой матери были рядом. Василь в другой раз так

и сделал бы, как говорила мать, - это было удобно и выгодно: спокойнее

было бы и за коня и за телегу, за которыми присматривали бы и Чернушки. Но

сегодня сын заупрямился:

- Место как место...

Он отвел коня шагов на тридцать дальше, к кусту молодого орешника.

Оглянулся, окинул взглядом довольно большое, окруженное со всех сторон

лесом болото. На болоте там и тут кудрявилась лоза, которая кое-где

разрослась целыми островами. Но Василь не придал никакого значения этим

островам, его беспокоило то, что на болоте было еще много воды, иногда

попадались широкие разводья. Вода была и на его наделе. "Черт бы ее

побрал!" - сердился Василь.

Возле леса почти повсюду стояли подводы, хлопотали люди. Немало людей

было и на болоте - уже кое-где косили.

Стреножив Гуза, Василь пустил его пастись и вернулся к телеге вытащил

косу. Он развязал тряпку, которой было обвязано лезвие косы, и, вскинув ее

на плечо, довольный и гордый, важно направился к лугу.

Мать молча, послушно пошла вслед за ним.

- Тут. Наше - отсюда и вон дотуда, где колышек, - сказала она.

Она могла бы и не говорить этого, Василь и сам знал свой надел-видно,

ей было просто неловко стоять без дела.

Василь заметил на ее лице, в складках родных губ, выражение какой-то

жалости и виноватости и строго сказал:

- Знаю.

Воткнув конец косовища в мягкую землю и крепко держа рукой тупой конец

косы, Василь стал точить ее. Отмахнувшись от комаров, он косо взглянул на

Чернушков, увидел, - что Тимох еще копается возле воза, и, довольный,

подумал, что начинает раньше него.

Расставив по-мужски ноги, крепко упираясь ими в землю, он размашисто

провел косой, и трава зашуршала, noj слушно легла слева аккуратной кучкой.

Он провел второй раз, третий, и сбоку от него протянулся влажный зеленый

ряд Вот ноги его ступили на прокос, под ним был уже клочок чистого,

скошенного луга. Кто это говорил, что он еще зелен косить и что ему прежде

надо каши много съесть? Каши может кому и нужно, только не ему, не Василю.

Правду говорят, что косить - дело не простое, мужское дело, тут нужны и

сила, и сноровка, - в общем, уметь надо. Но у Василя все это есть.

Смотрите, как ладно вжикает у него коса, как ложится, удлиняется ряд!

Вжик, вжик! - согласно вторила в лад Василевым мыслям коса.

Он чувствовал, что сзади стоит мать, смотрит вслед ему, ласковая и

гордая, и отшго в руках и ногах силы будто прибавлялось. За спиной он

чувствовал и еще одно существо, совсем иное, чем мать, задиристое,

насмешливое, которое, может быть, также следит за ним настороженным

взглядом.

Что же, пусть следит, его это не беспокоит!

Василь заметил, что дядька Тимох тоже начал медленно, мерно махать