Вечер первого снега

Речка тоже родилась «якуткой», но она была чудом. Ведь и у людей иной раз от некрасивых родителей рождается ребенок ошеломляющей красоты. Так случилось и тут. Масть Речки не поддавалась определению. Игреневая? Может быть, но все-таки бледно-золотистый «самородный» цвет ее тела оставался единственным в своем роде, ему не было названия. На хребте он темнел, сгущался и переходил в коричневый, зато грудь и ноги блестели, словно в золото добавили серебра. Золотистые хвост и грива висели до земли, что тоже редкость для этой породы. И хоть ростом Речка не обогнала родителей, сложение ее было особым — подбористым, легким. Не лошадь — чудо из дедовской сказки!..

Конюх-якут странную ее кличку объяснял просто:

— Как же не Речка? Иноходец она, бежит как речка течет, хоть чай на ней пей — не расплескаешь… И масть, смотри — прямо «самородная», а какая же речка у нас золота не несет?

Жила Речка на большой совхозной конбазе, которая летом обслуживала геологические партии. И уж конечно, как только диковинная лошадка подросла и вошла в силу, молодые, дико-бородые начальники партий чуть не подрались из-за нее — каждый хотел погарцевать на «золотом иноходце».

А вышло, что спорили вовсе зря. Ласковая, доверчивая Речка только и годилась на цветную фотографию — больше ни на что. Природа наделила ее непреодолимым чувством страха. Она боялась всего: шума, воды, ветра, скрипучего шороха лиственничной тайги… да один бог знает чего еще!

После того как на ее счету оказалось с полдесятка выбитых зубов и одна сломанная нога, от Речки отступились: невозможно было угадать, когда и от чего она шарахнется, а уж прыти у нее хватало!

Так и осталась Речка не у дел — вроде живой достопримечательности. Ею хвастались, показывали приезжим, журналистам разрешали сфотографироваться на ней — во дворе родной конбазы Речку ничто не пугало, а характер у нее был ангельский. Но со временем все-таки призадумались: как быть с ней дальше? Красота — не оправдание тунеядства, во всяком случае — у лошадей.

Но тут с Речкой подружилась Зина. Девушка эта работала в совхозе почтальоном, каждый день она развозила по дальним участкам письма и газеты, а с транспортом дела обстояли неважно. То одну лошадь дадут, то другую — из тех, что свободны, а какая добрая лошадь будет свободной летом? Зина, как все якутские девушки, ездить верхом умела с детства, но все равно ей приходилось нелегко: тащись-ка двадцать километров по болотистой шаткой тайге на каком-нибудь опоенном одре, которого и хромой пешком обгонит!

А тут дичает от безделья чудесный иноходец… Зина решила выпросить Речку у директора конбазы, пусть хоть всякую ответственность с себя снимают! И настояла на своем: Речку ей отдали. Было это весной.

Первый раз они выехали на рассвете, на самый ближний из Зининых участков — километрах в пяти от базы тракторы поднимали черную торфяную целину. На вид земля — тот же чернозем, а на деле ничто на ней не вырастет без извести: кислая она, таежная, отравила ее неодолимая толща вечной мерзлоты. Но и на такой люди выращивают картошку и капусту, косят на корм скоту зеленый овес.

Как только ворота конбазы остались позади, уши Речки пришли в движение — ее пугали звуки, в которых она не успевала разобраться. С ухающим всплеском осел в речку подмытый берег, загалдели на свалке подравшиеся черные вороны, почти неуловимо, но непрерывно шелестел и поскрипывал стланик, высвобождаясь из-под снега.

Зина не спускала с Речки глаз. Она про себя давно думала, что эту лошадь можно отучить от страхов не кнутом, а терпением — ей просто нужно показать, что испугавший ее звук не опасен. Поэтому, когда в воду плюхнулся кусок глины, Зина спешилась и, ведя Речку за повод, сама столкнула туда же следующий. Речка вздрогнула и дернула повод, но не убежала. Тогда Зина толкнула в воду подвернувшийся под ноги камень, он поднял целый фонтан брызг, но на Речку это уже не произвело впечатления. Она спокойно миновала мост и вошла в тайгу, начинавшуюся сразу же за последней мостовой сваей.

Тут Зине вновь пришлось спешиться и подвести Речку к большому кусту стланика. Он рос в тени и часть его могучих узловатых ветвей все еще прижимала к земле ледяная корка. Ударом ноги Зина разбила лед, и с шумом, вроде взмаха крыльев, ветви взвились вверх в искристом снежном облаке. На этот раз Речка вздыбилась было, но Зина удержала повод и заставила ее саму наступить на следующий такой же куст.

…К трактористам Зина добралась только к обеду, но зато Речка уже спокойнее бежала своей удивительной, плывущей иноходью и не шарахалась от каждого куста. А еще через месяц лошадь и вообще словно подменили: Зина уверяла, что даже дремлет на ней, устав от дальнего однообразного пути, и Речка сама привозит ее в нужное место. А если что и случалось, Зина о том не рассказывала никому. Так они и прожили до осени, а потом и долгую колымскую зиму, когда иной раз в концу пути золотистая шерсть Речки белела от инея.

А следующей весной у Речки родился жеребенок. Он ничем не пошел в мать — серенький смешной лошонок с нескладным телом и большой головой. Сразу стало видно, что быть ему обычным «якутом» непонятной белесой масти, но для Речки, как и для всякой матери, он ничуть не сделался хуже от этого. Речка облизывала его долго и страстно, кормила и глаз не спускала со своего сына. А для Зины это событие оказалось спасением: узнав, что Речка поумнела, ею вновь заинтересовались геологи, только кому нужна в тайге жеребая кобыла? Пришлось им и в этот раз отступиться от Речки.

Впрочем, Зине было не до того: все начиналось заново! Только теперь Речка боялась не за себя, а за своего сына, и справиться с этим до конца Зина так и не смогла. Какой уж тут — дремать в седле. Только и жди, что еще померещится Речке! Жеребенок бежит себе рядом, возле материнского плеча, но не дай бог, скроется на минуту за куст — Речка грудью кидается на колючий стланик, дико ржет и успокаивается только, облизав свое сокровище с ног до головы, А каково все это всаднику — ей и дела нет.

Зина все чаще появлялась с исцарапанными руками и лицом, и даже директор сказал как-то ей:

— Слушай, брось ты эту треклятую кобылу! Морока одна, продать ее, что ли… Ну, смотри, на что ты похожа? Всех женихов распугаешь. А я тебе доброго коня найду, честное слово.

— Да нет уж, я с него останусь, она же не виновата, что жеребенка любит? — тихо, но твердо ответила Зина. — А лицо это я сама поцарапала, ягоду собирала да споткнулась…

И все осталось по-прежнему. Короткое колымское лето быстро набирало силу: зацвел в распадках шиповник, берег реки посинел от ирисов, выскочили на пригретых вершинах сопок, первые грибы-маслята. На Колыме и у грибов свой обычай: растут не по низинам в густой мшистой тайге, а по голым склонам сопок среди камней, стланика и карликовой березки. Рядом с грибами поспевала и первая голубица на низких ползучих кустах.

Жеребенок подрос, и Речка уже не могла заставить его идти рядом, он все время забегал вперед или отставал, иногда подолгу не отзываясь на тревожный голос матери. Но Речка уже не так беспокоилась и не лезла следом за ним напролом — время слегка уравновесило ее чувство.

…В тот день им надо было перевалить через мертвую лысую сопку. Когда-то по ней прогулялся лесной пожар, стланик выгорел, и на его место пришло болото. Так случается только в краю вечной мерзлоты: пожар нарушил хрупкое равновесие тепла и холода, уничтожил растительность, и вот, на самой вершине сопки, появляется мшистое, никогда не сохнущее болото с ржавыми листьями морошки и белой пушицей на кочках. А между кочками — черный обугленный стланик, изогнутый, как покоробленный огнем металл. Унылое место. И опасное: ни убежать, ни спрятаться.

Речка неторопливо рысила по склону, изредка нагибая голову, чтобы сорвать приглянувшуюся ольховую веточку или пучок травы. Жеребенок рыскал между кочек, пугая птиц.

И вдруг они увидели медвежонка! Увидела-то Зина, а Речка сначала почуяла только и тут же заржала. Жеребенок побежал было к ней, но на полдороге остановился, наткнувшись на очень уж интересного незнакомца. Медвежонок шаром подкатился ему под ноги и вякнул что-то, подняв острое рыльце. Жеребенок взбрыкнул всеми четырьмя копытами и отставил хвост торчком — приглашал поиграть. Медвежонок стал столбиком и недоуменно уставился на непонятного зверя — никогда таких не встречал!