Право на легенду

Однако у Варга было на этот счет свое мнение. Он, как уже говорилось, читал взрослые книги и потому отличался рассудительностью.

— Как я собираюсь жить? — переспросил он. — Объясню. Судя по тебе, моряки обладают хорошим аппетитом, даже очень смелые. Кто-то должен их кормить. Вот я этим и займусь, пока вы будете открывать новые земли.

— Весьма целесообразно, — сказал пораженный Кружилин. — Мне такое решение вопроса как-то не приходило в голову…

Постепенно все привыкли к тому, что Варгу, конечно, прямая дорога в сельскохозяйственный институт, тем более что он был однажды премирован на смотрах юннатов и даже — поговаривали — намечен кандидатом в Москву, на Всесоюзную выставку. Все было продумано, упустили из виду лишь влияние коллектива. А коллектив влиял каждодневно и ежечасно. Летом на городской водной станции устраивались гребные гонки — это была не просто демонстрация спортивных достижений ребят из Черкизовки, — это был настоящий морской праздник в сухопутном городе, откуда до ближайшего моря на самолете не долетишь. И городские парни никли перед строем будущих адмиралов, которые шли по улицам четким флотским шагом, но уже слегка вразвалку, словно привыкая после моря к твердой земле…

Красиво было на них смотреть.

Варя однажды сказала: «Я на форму не очень обращаю внимание, но все-таки… Особенно — кортик…» И самые красивые девочки города танцевали только с моряками. С будущими моряками, разумеется. На Варга влияли со всех сторон. И, кроме всего прочего, ему трудно было представить, что после школы он расстанется с друзьями, с этой ставшей уже привычной жизнью, с капитаном Немо и отважными флибустьерами. И, зная в глубине души, что никакой он не моряк и призвания у него к этому нет ни на грош, он решил, что будет как все. А там разберемся. Времени-то впереди уйма.

…Павел Петрович Строганов жил в небольшой, чисто побеленной комнате, бывшей келье. Обстановка была казенной — железная кровать, стол, тумбочка, голые стены, хотя можно было ожидать, что он постарается устроить себе жилье наподобие корабельного — в Черкизовке такой антураж поощрялся. Но Строганов давно уже не походил на того увешанного оружием «братишку» с пулеметными лентами поперек груди, чей портрет висел в краеведческом музее — ходил, слегка приволакивая ногу, носил очки; темный костюм на нем всегда был наглухо застегнут. Варг, помнится, даже удивился, застав как-то Строганова в тельняшке — тот, засучив брюки, мыл пол в своей келье, привычно, с неожиданной легкостью орудуя шваброй, и тогда Варг, может быть, впервые подумал: что же заставило этого человека, еще не старого, полного сил, так круто изменить судьбу. При всей своей рассудительности он уже догадывался, что просто так, за здорово живешь, черноморский моряк не променяет корабельную палубу на обременительные детдомовские заботы.

Много позже, вернувшись в Лидинск после окончания мореходки, Варг спросил об этом Строганова. Они сидели на лавке возле ворот Черкизовки. Внизу, в излучине реки, махала крыльями сенокосилка, курился над полями парной воздух. Мирно и тихо было вокруг, как на рисунке в учебнике географии: вид на пересеченную местность с высокого холма. И Варг, задав этот вопрос, тут же подумал, что поступил, должно быть, глупо и нетактично, потому что на виду этих полей, этого жаркого марева не стоит напоминать человеку о море, о том, чего нет и уже не будет.

— Тебе как ответить — коротко или подробно? — спросил Строганов.

— Как хотите…

— Тогда отвечу коротко. Капитан всегда остается на корабле. Принимает на себя все тяготы, все беды. А большей беды, чем бездомные дети, я не знаю. Я сказал себе — мой корабль здесь. Понимаешь? У каждого рано или поздно бывает такой корабль. По крайней мере, должен быть…

Сразу после войны, демобилизовавшись, Варг приехал в Лидинск. Город встретил его настороженной тишиной, очередями за мылом и солью, и Варг, еще не остывший от свирепого отчаяния торпедных дивизионов, как-то сразу понял, что не жить ему больше в этом городе.

Черкизовка стояла с заколоченными окнами — детский дом еще не вернулся из эвакуации. В комнате Строганова жил Касьян — в должности сторожа. Они долго ходили по гулким, пустым коридорам, потом Касьян привел его в небольшой светлый зал, бывший когда-то кают-компанией. Вдоль стен в траурных рамках висели фотографии ребят, не вернувшихся с войны. Фотографий было много. Перед ними на столе тусклым огоньком светилась лампада.

— В кладовке нашел, — сказал Касьян. — Должно, от старых хозяев еще. Вот и засветил. Вечная им память…

Фотография Вари была вырезана из общего снимка, сделанного в день их свадьбы. Варя была в подвенечном платье, щурилась от солнца, скосив глаза на Варга, от которого на снимке остался лишь обшлаг кителя.

Варг отвернулся. Он не хотел видеть Варю в траурной рамке.

— Кружилин тут ненадолго был, — сказал Касьян. — Собрали мы с ним что нашлось в канцелярии да и повесили. Пусть о ребятах память будет.

— А где он сейчас? — спросил Варг.

— Кто его знает… Но обещал вернуться. Он ведь тут партизанил. Не слыхал? Чистое, доложу тебе, приключение. В морской пехоте был, окружили вроде его, попал в партизаны. Надо же случиться — можно сказать, возле самого дома, у Черкизовки. Немцы, говорят, за ним специально охотились.

— Я, пожалуй, уеду, — сказал Варг.

— Твое дело такое… Может, с собой возьмешь? — Касьян кивнул на фотографию Вари.

Варг покачал головой.

— Ну и правильно. Она тут вроде как дома. А тебе теперь все сызнова начинать…

На другой день Варг пошел на вокзал, долго стоял перед расписанием поездов. Какая же страна большая! А ехать некуда.

В станционном буфете познакомился с охотником-промысловиком Николаем Малковым, возвращавшимся на Север после армий.

— Поедем со мной, — сказал Малков. — Чего тебе тут околачиваться? Тут и моря-то настоящего нет.

— Поедем, — согласился Варг.

3

Тогда они с Колей Малковым по очереди спали на верхней полке, бегали на станциях за кипятком, радовались, если удавалось сменять прихваченные из дому зажигалку или катушку ниток на миску творогу и десяток картофелин.

Теперь Варг сидит в мягком вагоне, видит свое отражение в зеркалах, пьет чай из тонкого стакана с подстаканником и только в одном нарушает установившийся дорожный быт: не может, хоть тут что, носить пижаму. В пижаме он чувствует себя больным.

Варг пил чай в компании проводника, сменившегося с дежурства. Разговор шел большей частью о некоторых странностях жизни, а также о том, что настоящие знатоки чая постепенно переводятся.

— У вас, я знаю, деготь пьют, — говорил проводник. — Мне рассказывали. Сало еще туда ложат. Соль сыплют.

— Это в Киргизии так пьют.

— А может, и в Киргизии. Много всяких обычаев. Ты мне вот что скажи: ты по свету поездил, на самый край забрался, скажи, чего люди ищут? Я на этой линии тридцать лет, каждую шпалу знаю. Объясни мне, как я могу в чужом месте своим сделаться? Я никак не могу. А ты, выходит, смог?

— Кто его знает, — сказал Варг. — Трудный ты мне вопрос задаешь, на него сразу и не ответишь.

— А ты не сразу, время-то есть… Ты вот сам посуди. Люди издавна говорят: «Рыба ищет, где глубже…» Это я понимаю. И человек ищет, где лучше. Только у рыбы — где корм есть, там и хата, а человек — как дерево, он с корнями должен быть.

— Дерево пересадить можно.

— А не всякое. Ты мне привези персик какой-нибудь, абрикос — что с ним будет? Ну?

— Что — ну? — разозлился Варг. — Рыба, персик! Все ты перепутал. Человек не персик, он сам себе место выбирает.

— Так я не спорю. Я с тобой рассуждаю… Оклады там у вас хорошие.

— Оклады у нас ничего.

— Я знаю… Которые в отпуску, они из вагона-ресторана не вылезают. Щедро, видать, вас Север-то одаривает. Ну, пойду пока, надо сменщику помочь, парень у меня молодой.

«Ах ты старик говорун, — подумал Варг. — Видал, какие вопросы задает. Как бы сам ответил, доведись ему в молодости прикоснуться к другой жизни, к другой земле, пристать к другому берегу. Потом, когда ты постоишь на этом берегу, вобьешь первый кол, поставишь хату, тогда станет тебе ясно, что никакой он не чужой берег, а земля тоже своя, только немного подальше от других…