Юность Ашира

Чувствую я себя пока еще неважно, но понемногу поправляюсь. Сегодня даже разрешили писать. Лечат хорошо. Если бы ты знал, Ашир, как тепло встретили нас в Баку, как за нами заботливо ухаживают! Нельзя без волнения писать об этом. А сколько приносят каждый день подарков! Незнакомые люди навещают нас и относятся к нам, как к родным. Вот и горе забывается, и на душе становится легче.

Пишу тебе письмо, а около моей койки сидят две бакинские девушки — Сурая и Гульчохра. Одна инженер- строитель, другая врач. Они уезжают в Ашхабад и пришли проститься со мной. Как я им завидую, и как мы все должны быть благодарны им! Ведь они едут помогать нашему городу.

По тебе, Ашир, скучаю, часто вижу тебя во сне. Пиши мне. Сейчас же садись и пиши. Слышишь?..»

Гости с Узбоя

— Ашир, к тебе пришли! — крикнул Сережа с крыши. Он пристукнул молотком и властно потребовал: — Шифер подавайте!

— Кто пришел? — забеспокоился Ашир. В руке он держал каленый кирпич, такой аккуратный, четко выграненный, звенящий от прикосновения мастерка.

Сережа не ответил.

Ашир вытер о фартук руки и вышел из литейной. Мимо прошел Максим Зубенко с доской на плече. Конец доски пружинился, бился о землю, как хвост живой рыбы.

Ашир недоуменно оглянулся.

Неожиданно из-за угла навстречу ему выбежала девочка в красном платьице, с косичками. За ней шла невысокая пожилая женщина. Пряди седых волос выбились у нее из-под темного платка, в глазах ее можно было прочесть и счастье, и растерянность. Туг Ашир забыл, что он бригадир, что на него отовсюду смотрят.

— Мама!.. — тихо проговорил он я кинулся к ней.

От платья матери пахло горьковатым дымом, горячим душистым чуреком, степным настоем и еще чем-то едва уловимым, родным. Мать сжала ладонями лицо сына, чуть отвела его от себя, заглянула ему в глаза и снова крепко прижала к груди. Ашир почувствовал, как ее грубоватые, но теплые руки тревожно легли на его плечи, потом словно нашли что-то и успокоились. Только кончики пальцев не переставали вздрагивать.

Маленькая Садап тоже прижалась к брату, поглядывая по сторонам. Так и стояли они все трое, безмолвно, согретые радостью встречи.

— Гвоздей! — кричал Сережа с крыши.

— Быстрей кирпичи подавайте! — послышался голос старого каменщика Лукьянова.

Мать встревожилась:

— Ты работу бросил, старший не заругается?

— Я тоже старший, мама, — не без гордости ответил Ашир.

Мать по смотрела на сына, покосилась на старика Лукьянова и покачала головой, Ашир понял, что она ему не поверила.

— Я, мама, теперь бригадир строительной бригады.

Она еще раз посмотрела в сторону старика и кивнула ему, словно выпрашивая прощения за сына.

— Да ты не беспокойся, — понял ее Ашир. — Я в работе от других не отстану!

— Какой же ты грязный, оборванный. Хорошо, догадались привезти тебе халат и новые штаны…

— Да у меня все есть, просто некогда переодеться.

— А я за тобой приехала, домой тебя взять.

— У нас в колхозе настоящие дома, а у вас одни камни и щепки… — подкрепила Садап слова матери. — Мы тебе новую койку купили!

Слушая мать и сестренку, Ашир живо представил себе родной колхоз, свой небольшой садик, в котором каждое деревцо выросло вместе с ним, и почему-то вспомнилось ему, как он первый раз пошел в школу. Ашир улыбнулся. Мать посмотрела ему в глаза и, казалось, поняла, о чем он думает. Когда-то они часто вспоминали этот памятный обоим день!

…На траву возле арыка падают первые желтые листочки. Холмы с песчаными застругами стоят пепельно-серые, в воздухе, цепляясь за верхушки саксаула и крыши домов, плавают белесые паутинки. Ашир поднимается рано-рано и на цыпочках выходит во двор, стараясь не разбудить мать. Но, оказывается, она встала раньше сына и уже приготовила завтрак, заботливо уложила его книжки и тетради, даже привязала к сумке пузырек с чернилами в зеленом мешочке.

Нурджамал проводила сына в класс, потом вышла на улицу и заглянула в окно. Ашир сидит за передней партой, возле него стоит учительница, красивая русоволосая девушка в белом платье с короткими рукавами.

Нурджамал долго не отходит от окна. Неведомое прежде ревнивое чувство закрадывается в материнское сердце. Сын уходит из-под ее власти, теперь другая женщина будет и учить, и хвалить, и наказывать ее сына.

Она ждет на улице, пока кончатся уроки. Ашир каждую перемену выбегает наружу поиграть, но не видит матери. После занятий он, загребая сумкой дорожную пыль, куда-то отправляется с товарищами.

— Пойдем домой, — подходит к нему мать.

— Я один дойду, — возражает он. — Я не маленький. Ты не бойся за меня, мама! Я теперь и собак дразнить не буду, и за дынями на колхозную бахчу без спросу не полезу. Зинаида Гавриловна сказала, что я должен быть примерным учеником.

— Хорошо, иди один, — соглашается мать. — А я еще зайду в правление.

Ашир подхватывает сумку подмышку и шагает к дому, а мать, обогнув клуб, выходит на другую сторону улицы. Ашир замедляет шаг у бахчи, которая начинается тут же за крайними домами, останавливается и смотрит на спелые, душистые дыни. Они манят к себе сладким ароматом. Но Ашир, размахивая сумкой, с гордым видом уходит прочь, не зная, что следом за ним идет мать.

А Нурджамал думает:

«Эта девушка со стрижеными волосами, должно быть, добрый, сердечный человек. Сын запомнил ее слова. Она научит его, как надо жить…»

Казалось, что и сейчас мать пришла, чтобы оберегать сына в эти решающие его судьбу дни.

— Еще гвоздей! — крикнул с крыши Сережа Удальцов.

Беспокойными, слегка дрожащими пальцами Нурджамал теребила серебряные украшения на своем длинном платье из кетени — яркой шелковой ткани домашней выработки.

— Говорят, ты настоящим мастером стал, — мягко произнесла она. — Вот и хорошо, работа у нас найдется. Опять к нам на Узбой приезжал инженер из Москвы. Про тебя спрашивал. Пусть, говорит, твой Ашир возвращается, скоро начнем большой-большой канал строить. Хочет тебя к себе в помощники взять. Поедем!..

Строить канал, орошать пустыню, превращать ее в цветущий сад — что может быть почетнее и заманчивее для такого юноши, как Ашир! Но разве он бросит товарищей, покинет в такое время завод, Ашхабад? Нет, он должен восстанавливать город!

Ашир поправил на голове матери платок и сказал:

— Мама, передай инженеру, чтобы он меня помнил. Когда у нас на Узбое начнут строить, я обязательно приеду!

Он выпрямился я одернул на себе испачканный цементным раствором фартук. Мать пристально посмотрела ему в глаза и, как тогда, в первый день учебы, согласилась с ним:

— Хорошо, сынок, оставайся! — На лице матери появилась тихая улыбка, задушевная и ласковая, как отзвук далекой песни.

Нурджамал предполагала на другой же день уехать в колхоз, но Сережа и Ашир стали упрашивать ее погостить в Ашхабаде. Подумав, она согласилась. После работы Ашир усадил Садап с матерью в автобус и повез их к Анне Сергеевне.

Сегодня автобус вышел на линию в первый раз после землетрясения, и пассажиров набилось сверх всякой меры. Однако лля Нурджамал и Садап освободили передние места. Нурджамал смутилась, но все же охотно села возле окна. Она была в Ашхабаде, когда навещала сына в ремесленном училище и помнила прежний город, а сейчас не узнавала ни одной улицы. И не только потому, чтовсюду виднелись следы разрушений, а больше потому, что там и тут уже выросли новые постройки. Аккуратные деревянные домики, заменившие старые, с плоскими крышами, протянулись на целые кварталы.

Навстречу автобусу бесконечным потоком двигались новенькие грузовые машины, многие с прицепами. Они везли пиленый лес, толстые бревна, фанеру, тюки ватных фуфаек и брюк, горы ботинок, ящики с консервами, мешки с сахаром и мукой.

В середине длинной колонны машин катила трехтонка с зелеными прутиками саженцев. Их корешки были заботливо укутаны в мокрый полог. Милиционер на перекрестке взмахнул жезлом и первой пропустил машину с саженцами.