Мы не прощаемся

Подобная комбинация была для Савичева вовсе не нова. В прежние времена он, стиснув зубы, шел на нее. А сейчас восстал: до каких пор! И написал об этом в «Известия». Конечно, газета не в силах напечатать все письма, его, савичевское, она могла переслать в обком. Из обкома позвонили или командировали инструктора в Приречный...

Но Грачев пока ни словом не обмолвился о письме. Он расспрашивал о пустяках, будто только для этого и вызвал Савичева во внеурочный час. Потом подошел к большой карте района.

— Видите? Государство! А лет через десяток... Вот здесь будет мощный элеватор. Вот здесь, — Грачев небрежно тыкал карандашом то в одно место на карте, то в другое, — здесь начнем разработки цемента...

Он рисовал перед Савичевым картины будущего, а тот недовольно покручивал кончик уса и без нужды поправлял жидкие кольца чуба на большом морщинистом лбу.

— Мне очень приятно слушать, Степан Романович. Но, может быть, ты скажешь, зачем вызывал?

Грачев засмеялся:

— Вижу, цените свое время! Вы бригаду лесорубов послали в Башкирию? Отзовите немедленно, пока по штанам вам не надавали.

— Но ведь нам строить надо! Столько стен поднято! Коровник, три овчарни, десять домов. А снабженцы... — Савичев махнул рукой.

— Если все будут толкачей слать, то... В общем, по-товарищески советую: отзовите.

Савичев поднялся с дивана.

— А я-то думал, что по другому поводу...

— По поводу письма? — Грачев небрежно, с улыбкой пододвинул Савичеву сколотые листы. — Копия. Знакомился. Излагаете как будто здраво. И все же напрасно писали вы, Павел Кузьмич. Я же вам говорил, что за это нас никто не попрекнет: план по мясу перевыполнен.

— За счет зимней сдачи отощавшего скота?

— Было такое, согласен. — Грачев потер ладонью скулы. — Хотя и отощавший, но сдали, не допустили массовой гибели.

— И нынче будем полудохлый сдавать.

— Возможно. Какую-то часть. А как бы вы поступили на моем месте?

— Сдавал бы скот, пока он упитанный, не тратил бы на него наши дефицитные корма.

— Все просто, как дважды два... А кто будет государственный план по развитию поголовья выполнять? Или для нас законы не писаны?

Грачев видел, что Савичева не переубедить, что тот и без его слов хорошо понимает всю щекотливость обстановки. И сейчас он даже завидовал Савичеву: тот отвечал лишь за колхоз, за один-единственный средней величины колхоз.

«Направо пойдешь — коня потеряешь. Налево пойдешь — назад не вернешься. Прямо пойдешь — сам погибнешь...» Грачев прикрыл рукой глаза. Тень от руки резче обозначила складки по углам рта, ложбинку подбородка. «А ведь он уже далеко не молод!» — с внезапным сочувствием отметил Савичев.

После некоторого молчания Грачев сказал:

— Тебе трудно понять мое положение... Ездил я к соседям, в Российскую Федерацию, обещают помочь кормами. Дают десять тысяч тонн соломы... Из южных районов области тоже возьмем...

— За морем телушка — полушка, да рупь перевоз. Центнер сена или соломы будет дороже центнера мяса.

— Вы, как всегда, преувеличиваете! — Грачев сел и, облокотившись на валик дивана, из-под руки следил за ястребиным профилем Савичева, уставившегося в серое окно. — Своим упрямством вы погоды не сделаете, но недругов наживете.

— Плюю против ветра? Ты мне, Степан Романович, зубы не заговаривай, они у меня, извини за грубость, наполовину железные. Тебе что нужно? Чтобы я отказался от своего мнения? — Савичев рывком шагнул к столу и тут же обернулся к Грачеву с большим раскрытым блокнотом: — Напиши вот здесь своей рукой, что снимаешь с председателя Савичева ответственность за исход зимовки скота. Ну!

— Вы дурочку не стройте, Павел Кузьмич.

— Боишься? Почему?

— Потому, что у меня не один забродинский колхоз. Потому, что план по развитию поголовья надо выполнять, надо думать о чести и района и, если хочешь, области.

— Потому, что у тебя семья, дети!

— И даже внучка. — Грачев сцепил на колене пальцы рук, покачал узким носком полуботинка.

«Стильные носит!» — мельком глянул на полуботинки Савичев, бросая блокнот на стол.

— Ну, а у меня никого нет. — Он отошел к окну: возле штакетника стоял савичевский пятиместный «газик», сгорбившийся под заиндевелым тентом. «Надо бы прогреть, разморожу радиатор». Повернулся к Грачеву, не изменившему позы на диване. — Но у меня будет дочь или сын. И я хочу остаться честным перед детьми.

— Выполнение государственного плана вы считаете бесчестием?

— Раньше пономари звонили, а теперь мы звоним, чтобы все нас видели и слышали.

Савичев ушел, а Грачев так и остался сидеть на тугом, с пестрой обивкой диване.

Уже отъезжая от здания управления, Савичев обернулся на окна грачевского кабинета; на дворе было совсем светло, а там еще горела бесцветная ненужная люстра. Он представил себе Грачева, который, вероятно, все еще сидел сгорбленный на диване, и — против воли — посочувствовал ему. Ну, допустим, изменит Грачев свое решение, позволит хозяйствам сдавать скот на мясо, чтобы он не терял упитанности, сберечь корма для остающегося поголовья. Что тогда? А тогда вызовут Грачева в область. Фаитов (Савичев неплохо знал характер Фаитова) сразу же вопрос о самовольстве Грачева поставит на бюро обкома. И худо будет Грачеву, ой, худо! Могут даже снять.

«И черт с ним, — выругался Савичев, прибавляя скорость. — Пускай бы сняли! А то ведь натрезвонит, натрезвонит Грачев, а потом и сам не расхлебает заваренной каши. Разве там, в области, могут знать нужды и возможности всех колхозов и совхозов так, как, скажем, Грачев? Нет. Ему верят, на него надеются. Потому и спрос строгий с тех, кто наврет... А Грачев не хочет быть болтуном, он из нас рассол жмет. И главное — партком ему не указ. А в обком по каждому случаю не будешь скакать, за склочника да кляузника можно прослыть. — Савичев снова выругался: — Проклятое колесо!..»

К полудню он приехал на зимовку Базыла Есетова. Ему хотелось увидеть, как обживается Андрей Ветланов. Он и сочувствовал парню, попавшему не на курортное житье-бытье, и тревожился: не послал ли Андрей все к черту? Кого тогда направишь сюда, кого уговоришь?! А Базылу и его жене не справиться с двумя отарами.

Чабана встретил, не доезжая до зимовки. Базыл пас отару по рыжим, глянцевито блестящим барханам. На ледяной корке ноги у валухов разъезжались. Взбираясь по склонам, животные срывались и скользили вниз. Не пастьба, а мучение. Даже неопытным глазом можно было определить, что валухи недоедают, опали в теле. И Савичеву вспомнилась отара выбракованных овцематок, которую пас по соседству другой чабан. Старые беззубые овцы — надолго ли их хватит!

«Грачева бы сюда! — сжал челюсти Савичев. — Здесь продолжить беседу...» Он заметил на себе сосредоточенный взгляд Базыла. Савичев понимал, что чабан думает о близящейся катастрофе и о тех, кто эту катастрофу ведет к нему за руку.

— Ну, что же ты молчишь, Базылушка? — дрогнувшим голосом спросил он. — Говори! Виноват и я.

— Зачем пустое слово говорить? — Чабан положил на поясницу ерлыгу и закинул за нее руки. — Злой я. До белого колена разозлился.

— Андрей где?

— Сейчас был, уехал. Мал-мал в бане мыться.

У Савичева полегчало на душе: значит, держится парень! А он уж думал... Продержись, Андрюха, зиму, выручи, а потом будут перемены, перемен мы добьемся.

Размышляя так, Савичев поймал себя на мысли, что он вроде бы милостыню выпрашивает у зеленого безусого паренька. А как иначе? Не просить? Опять на плечи стариков переложить животноводство? Желторотые, но грамотные делают одолжение земле и людям, вскормившим их. Заколдованный круг!

— О чем крепко думаешь, баскарма?

Савичев невесело усмехнулся:

— Мечтаю, кто бы влез в мою председательскую шкуру хотя на зиму.

Он не сомневался, что в эту зиму его шкуре достанется, будут ее драть батогами и присаливать.

— Ты, баскарма-председатель, крепко думай и... сдавай потихоньку. Сдавать надо барашек. Мы тебя выбирали хозяином...