Рябиновый дождь

— Из-за тебя переругались? — В глазах у жены засверкали слезы.

— Ну знаешь! Я же за дверью не подслушивал — из-за чего. Может, из-за меня, может, из-за тебя, может, из-за борща… Говорю: ты у него спроси.

— Вы оба что-то скрываете от меня, — Грасе смотрела то на одного, то на другого, а с ее лица вместе с краской исчезло и доверие.

— Скрываю, если тебе так нравится, любовницу в приюте для престарелых себе завел, — ничего другого не смог сказать Саулюс.

— Только вы, уважаемая, ничего худого не думайте. — От старания гость даже вспотел. — Ваш муж — порядочный человек. Я не поэтому. Я могу лежать как собака возле ее постели даже тогда, когда она с другим… Я ей за все наперед простил, и больше разговаривать об этом нечего…

Грасе побледнела. Она смотрела на мужа укоризненным взглядом и, собрав всю волю, старалась не мигать, а Саулюс бесился:

— Слушай, Стасис, или ты ей по-человечески объясни, что я тут ни при чем, или ты у меня вылетишь через окно вместе с рамой.

— Я же говорю: вы мужчина порядочный, — гость удивился, что здесь никто не понимает его, — а все остальное — это про себя. Как тут выразиться?.. Только ради общего порядка.

— Как знаете, — совсем подавленная, Грасе встала и, хлопнув дверью, закрылась в другой комнате.

— Вот видишь, скотина, что ты наделал? — прошипел Саулюс, не в силах избавиться от чувства вины, преследующего его с того мгновения, когда, жуя сухой хлеб, он тайком наблюдал за купающейся Бируте. Саулюс хотел схватить непрошеного гостя за шиворот, но сдержался, только вытер ладони о полы пиджака и заложил чесавшиеся руки за спину. — Видишь, какой ты! Свою ищешь, а чужую из дома гонишь, — говорил нарочито громко, чтобы жена за стенкой услышала.

— Когда свою ищешь, чужую не обидишь, но если чужую пожелаешь, то и свою можешь потерять, — поправил его Стасис и тут же утешил: — А перед твоей я извинюсь, ты не волнуйся. Я все сделаю, только ты посоветуй, как мне дальше жить?

— В милицию ходил? — прервал неприятный разговор хозяин.

— Ходил. Все кусты вместе с участковым обшарили, по всему берегу озера прошли — и ничего, как в воду. Не знаю, если она не найдется, то и я жить не буду.

— Будешь. Такие, как ты, от жалости не умирают, — снова начал злиться Саулюс. — А честных людей никаким бедам не сломить. Скажи, чем могу тебе помочь?

— Ладно, давай не будем спорить. Если она тебя еще хоть немного интересует…

— Кончай эту ерунду!

— Ну, если ты по-человечески, посоветуй, где ее искать?

Вспомнив, что шефа не было на работе, Саулюс подошел к телефону, поколебался и потом решительно набрал номер, убежденный, что на том конце провода никто не поднимет трубку. Но он ошибся.

Моцкус листал Герцена и, наткнувшись на мысль писателя, что мало кто из людей способен одновременно одолеть три вещи — работу, порядок и свое величие, — стал спорить: «Нет, тут слишком строго сказано. Следовало бы как-то иначе… Невозможно выдержать сразу три испытания, человек не в силах справиться с этими тремя испытаниями… Кроме того, и время уже не то…»

Телефонный звонок оборвал его мысли. Он подошел и снял трубку.

— Это квартира Моцкуса? — раздался голос Саулюса.

— Я слушаю. Что случилось?

— Простите, что я не вовремя и что вмешиваюсь не в свое дело. Вы Бируте случайно не видели?

Моцкус молчал.

— Вы меня слышите?

— Слышу. Что случилось?

— У меня в гостях ее муж. Говорит, что уже целую неделю ее нет.

— Скажи этой мрази, что Бируте давно следовало так сделать. Давно! Но на сей раз я ни при чем. Не видел. Не была. Она со мной не разговаривает. Все или еще чего надо?

— Мне-то ничего, — растерялся Саулюс, — но с ним что делать?

— Врежь пониже спины и спусти с лестницы, — Моцкус бросил трубку и снова взялся за Герцена, но взгляд только скользил по тексту, а содержание никак не доходило до сознания. Ему сильно не понравилось то, что Саулюс вмешивается в его дела, но и сердиться было не за что.

Моцкус любил Саулюса. Однажды, проходя по ведомственному гаражу, он увидел юношу в солдатской гимнастерке. Удивленный остановился и разинул рот: перед ним стоял… он сам, только куда моложе, подтянутый, словом, совсем такой, каким был Моцкус тридцать лет назад. Это впечатление оказалось настолько сильным и неожиданным, что он забыл ответить на приветствие и неудачно спросил:

— Фамилия?

— Бутвилас… Но, доктор, моя машина на ремонте…

— Я не понимаю, почему вы оправдываетесь? — ответ парня тоже удивил Моцкуса.

— Вы спрашиваете фамилию…

— Но я не собираюсь наказывать вас… — То и дело оборачиваясь и не в силах скрыть удивления, Моцкус пошел своей дорогой.

Детей у Моцкуса не было, но встреча с парнем вызвала у него множество воспоминаний. Вернувшись домой, он долго рассматривал фотографии своей юности и все сильнее хмурился, первое впечатление оказалось не совсем верным. Но на кого он похож? — может, с неделю ломал голову, боясь опередить события, и наконец, не вытерпев, вызвал парня и спросил:

— Кто твои родители?

— Отца у меня нет.

— А где он?

— Погиб.

— Когда?

— Когда меня еще не было. Я родился вечером того дня.

Теперь Моцкусу все стало ясно, поэтому, не откладывая, он предложил:

— Иди ко мне шофером.

— Ведь у вас есть Капочюс.

— Йонас все время просится на работу полегче.

— Если Капочюс не рассердится, я согласен.

— Ну, а мое мнение, директора института, тебя не интересует?

— Интересует… но я не привык лезть через головы друзей.

Моцкус не мог нарадоваться этому парню и, не вмешиваясь, наблюдал, как Саулюс набил машину всякими радиоприемниками, магнитофонами, понаделал всяческих усовершенствований и кнопок. Ему нравилось усердие шофера и какая-то легкомысленная его привязанность к технике. Нравилось и его откровенное, несколько скептическое отношение к жизни, любовь к юмору и довольно непонятная способность радоваться всему, что ново, непривычно и заставляет поломать голову.

Однажды по пути домой Саулюс включил магнитофон. Играла грохочущая музыка, потом умолкла, и вдруг послышался голос заместителя Моцкуса.

«Саулюс, приведи машину в порядок, а ключи оставь секретарше».

«А Моцкус?» — спросил Саулюс.

«Он улетает в Москву».

«Без его разрешения не могу».

«Если хочешь спасти свою душу, знайся лучше со сторожами, а не с их начальниками. Словом, замещай и властвуй!»

— Выключи! — почувствовав приступ тошноты, попросил Моцкус. — Я не выношу шпионов. — Перед глазами Виктораса прошла вся трагедия семьи Саулюса, он даже передернулся.

— А если бы я все это выложил на бумаге? — неожиданно спросил шофер.

— Тогда другой разговор.

— Странный вы! — удивился Саулюс. — Это моя звуковая жалоба, и больше ничего. Во всем мире люди уже завещания пишут на магнитной ленте, а мы все еще по старинке — мелом на заборе.

— Я тебя очень прошу.

— Мне этот заместитель надоел. Он бегает за Лаймуте, а потом ваша жена допрашивает меня, как ребенка.

— Я разведен.

— Все равно.

— Неужели она и теперь приходит?

— Изредка.

«Дурак, Моцкус своей старушки боится больше, чем светопреставления», — в их спор снова вмешался голос заместителя.

— Выключи! — крикнул Моцкус.

Магнитофон умолк. После паузы Викторас чуть спокойнее принялся объяснять:

— Я не выношу доносчиков. Мне кажется, что доносчик считает меня слепым и тупым идиотом. И с другой стороны, создается впечатление, что человек вредит другому, чтобы постепенно высвободить место для себя.

— Мне такая опасность не грозит, так как я никогда не смогу занять кресло вашего заместителя. Кроме того, заместителем надо родиться.

Они долго ехали молча. Потом Викторас спросил:

— А мой голос у тебя записан?

— Да, но вас я записываю лишь тогда, когда вы философствуете.

— Интересно.

Раздался щелчок, какое-то страшно быстрое, трескотню Буратино напоминающее бормотание, потом все утихло и странный, непривычный голос сказал: