Подземный меридиан

Каиров открыл толстую желтую папку с замком, вытащил из нее рукопись. На титульном листе Самарин прочел: «Б. Ф. Каиров, доктор технических наук, А. И. Самарин, инженер». Большими буквами с разбивкой шло: «Малогабаритная электронно-вычислительная машина для горных предприятий».

Андрей никогда не писал книг. И хотя до последнего времени не верил в возможность издания книги, но иной раз думал: «Чем черт не шутит?». Его охватил трепет при одной только мысли стать соавтором книги. ещё там, в Степнянске, когда Каиров предложил ему сделать подробные описания узлов и механизмов машины, правила пользования ею, он недоумевал: разве могут технические описания механизмов стать материалом для книги? Но когда он сказал об этом Каирову, тот всплеснул руками: «Чудак человек! Кто же собирается этот полуфабрикат...— так и сказал: полуфабрикат,— выдавать за книгу?.. У меня есть свои материалы, расчеты, результаты экспериментов. Мы пошлем Папиашвили в Москву, Ленинград, он раскопает сведения о новейших заграничных образцах подобного класса».

Самарин согласился. Конечно же он с радостью примет участие в создании книги.

Все лето по целым дням Андрей сидел за письменным столом. Опишет узел и несет Папиашвили или самому Каирову. Борис Фомич долго и внимательно прочитывал все до строчки. На полях ставил птички, вопросительные и восклицательные знаки. Иногда жирными линиями подчеркивал целый абзац и против него ставил сразу три восклицательных знака. И если вместе с Самариным тут же рядом стоял Папиашвили, он обращал на своего заместителя взгляд и долго, загадочно смотрел ему в глаза.

Весь этот ритуал действовал на Самарина магически. Он следил глазами за карандашом Каирова и проникался все большим уважением к шефу. Несколько раз порывался взглянуть на отделанные главы, ему хотелось посмотреть новые данные о заграничных машинах, но Леон всегда говорил: «Пока не отшлифуем рукопись, что её смотреть». А однажды Леон небрежно заметил Самарину: «Что ты волнуешься, старик! Там уже от твоих набросков рожки да ножки остались!»

Самарин иногда отвлекался от книги, шел в цех к ребятам и работал над машиной, но Каиров сердился и тотчас засаживал его за рукопись.

«Сейчас нет ничего для нас важнее,— говорил Борис Фомич.— Кончим рукопись, тогда общими силами навалимся на машину».

Сейчас же, когда Андрей увидел свою фамилию на титульном листе, он обрадовался.

— Прочитаю сегодня же,— сказал он Каирову и хотел было идти, но Каиров его остановил:

— Читать будем в гранках. Ты, надеюсь, нам доверяешь с Леоном?

Самарин постоял в нерешительности на пороге, затем вернул рукопись.

Оставшись один, Каиров бесцельно ходил по спальне. Ему надо было собраться с мыслями, решить, куда в первую очередь пойти, с кем встретиться. В этой поездке, как, впрочем, и во многих других, Каиров не имел определенного плана; Борис Фомич хотел посетить нужных ему людей, кое к кому заглянуть вечерком, а между делом, в домашней застольной беседе, бросить несколько слов насчет «ортодоксов» и прочей «рутины», которая связывает его по рукам и ногам и мешает развернуться. Каиров давно прощупывал почву в Москве: авось и удастся бросить якорь в столице.

Он вынул записную книжку — старую, как лоскут истрепанной калоши. Сколько раз Каиров пытался завести новую книжку, но «перетащить» в нее всех друзей из старой — задача не из легких. Полуистлевшие страницы, как могилы, хранили остатки былых встреч, впечатлений. Коснись фамилии — всплывают вопросы: жив ли, что делает, как живет?.. Надо решать: перетаскивать в новые святцы или бросить. Для ума работа тяжелая, неприятная, а для сердца — лишние тревоги. Так и не расстается Борис Фомич со старой записной книжкой, с каждым днем пополняет её новыми именами, пишет их на уголках, на обочине — почерком все мельче и мельче, и уж не до адресов теперь, а только бы имя-отчество уместить да телефон. Если человек объявится очень важный, то в скобочках пометит имя-отчество супруги, а в особых случаях — дату рождения того и другого. Но это уж очень редко, когда без этого человека трудно обойтись.

Сейчас он искал союзников-москвичей — людей, имеющих власть и влияние.

О делах лаборатории он теперь почти не беспокоился. Ему теперь не страшна любая комиссия: в активе у него есть самаринский прибор АКУ, а в заделе — электронный «Советчик диспетчера» и блестящий отзыв на него академика Терпиморева. Сегодня он опять не показал его Самарину. Да и нужно ли вообще показывать? Надо подождать, посмотреть, как будут развиваться события дальше? ещё неизвестно, что там пишут американские газеты про «художества» этого молодца.

В мыслях о Самарине не было неприязни и пренебрежения. Наоборот, хороший парень, этот Самарин, послушный, податливый. Слава богу, с Машей у них нет ничего серьезного — обыкновенное знакомство и ничего больше. В этом наблюдательный Борис Фомич убедился, уверил себя. И у него отлегло от сердца. Вот уж истинно говорят: ревность плохой советчик.

«Нет, нет, человек он вроде ничего. Вот и теперь: вернул доверчиво рукопись. Как, мол, хотите. Простак! С таким можно кашу варить...»

Бывает, размечтается Борис Фомич: вот если бы с Самариным и дальше работать. Они бы гидроподъем электроникой оснастили. Тогда бы пошёл гидроподъем и сказали бы люди: «Молодец Каиров! И этот орешек раскусил».

Восемь лет назад, когда закладывались первые шахты на «Атамане», институт получил задание разработать гидроподъем угля. На «Атамане» предполагалось заложить десять сверхмощных автоматизированных шахт. Тогда-то Каирову поручили разработку системы гидроподъема. Борис Фомич развернул работы, расставил людей. Леон Папиашвили мотался по всему свету: нет ли на других шахтах гидроподъемника? Но против ожидания Каирова, проблема оказалась целиной. Пробовали разные варианты, изготовляли кучи чертежей, сделали опытную установку, но работает она плохо. Всюду теперь говорят: «Гидроподъем не пошёл».

Каиров снова мысленно вернулся к рукописи. На рукопись Борис Фомич возлагал особые надежды. Смущало лишь одно: соседство Самарина на обложке. Каиров есть Каиров — доктор наук, а рядом — инженер. Каждый поймет, в чем тут дело. Говорит же академик Терпиморев: сотрудничество всадника и лошади. Издательству нужно имя. Какой читатель поверит рядовому инженеру, да и рецензенты, разные там консультанты будут придираться. Каждый постарается «набить гвоздей», а тут маститый автор. Он-то уж ведает, что пишет.

Борис Фомич достал из папки лист, на котором значилась только его фамилия — одна-единственная. Посмотрел и снова положил в папку.

Проходя мимо телевизора, машинально тронул ручку настройки. Вспомнил вчерашнюю передачу из Степнянска. Вновь, как и вчера, защемило, затосковало сердце. Впрочем, теперь недолго осталось ему терзаться одиночеством. Перед чем другим, а перед возможностью переехать в Москву Мария не устоит. Представил, как явится к Маше — в театр или на квартиру. Скажет ей просто, по-свойски: «Виноват я перед тобой, Маша, извини великодушно. Вот получил приглашение в Москву — директором столичного института назначают,— поедем со мной».

Борис Фомич знает Марию, он, как сейчас, видит её лицо, холодный блеск в прищуренных глазах. Она ни слова не скажет: повернется и уйдет. Но конечно же червь сомнения заползет в душу. Москва есть Москва, и директоры столичных институтов на дороге не валяются. Каиров снова и снова придет к Марии — и она сдастся. Поедут они в Москву. И снова будет с ним рядом Мария, снова он будет обладать ею.

Предвкушал он и момент, когда ему на стол положат первый экземпляр увесистой, красиво оформленной книги. Обложка будет красная и на ней шахтерская лампа — символ угля. Нет, не красная — белая, а по полю— красные всполохи. Свет, огонь, борьба... Каиров подошел к телефону, позвонил:

— Роман Кириллович!.. Хо, вы уже в Москве! Только что вошли в квартиру?.. Я так и думал, что вы сегодня приедете. Жду не дождусь тебя, Роман Кириллович. Там, на море, все спехом, на-торопях. Я как следует и поблагодарить тебя не успел...