Подземный меридиан

— Так, так, так,— услышал наконец Самарин раздумчивый голос академика.— Понимаю. Как вас зовут-то?

— Андрей.

— А по батюшке?

— Ильич.

— Андрей Ильич, вот так... приятно, знаете, познакомиться. Рад встрече, очень рад. Вот и пользу сразу извлеку. Скажите-ка мне, коллега...

Академик хотел приблизиться к Самарину и для этого дернул корму лодки, но корма намертво всосалась в песок. Старик лишь пересел на её край и, весь увлекшись темой предстоящего разговора, повторил свой вопрос:

— Скажите-ка мне, коллега, зачем вам понадобились дублирующиеся устройства в арифметическом узле? Ведь эдак вы быстродействие снижаете, а?

— Из соображений надежности, Петр Петрович. Машину могут в шахте установить, в руднике... Там сырость, пыль... Надежность большая нужна.

— Экая моя голова! — стукнул себя по лбу академик.— Как же я об этом-то не подумал! Старик положил Андрею руки на плечи, с минуту серьезно, сосредоточенно смотрел ему в глаза.

— Рад, очень рад встрече,— повторил он.— А теперь пойдемте есть уху. Приглашаю вас в гости.

«Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Как просто и как удивительно верно выразил древний мудрец главную примету человеческих отношений. И как это я раньше не придавал значения этой мудрости?» — спрашивал себя академик Терпиморев, гуляя по саду в то время, когда Соловьев, Самарин и Каиров тут же в саду на летней чугунной печке доканчивали приготовлять уху. Академик останавливался, поглядывал то на своего помощника Соловьева, то н а его друга Каирова, с раздражением всплескивал руками и вновь начинал делать круги по саду. «Они даже и внешне походят друг на друга, у них даже интонация в разговоре одна и та же»,— продолжал удивляться сходству Соловьева и Каирова. С грустной улыбкой Терпиморев подумал: «Не братья ли они?»

Старик был потрясен и взволнован открывшимся ему обманом. «Ну ладно, Каиров обманывает этого доверчивого молодца,— посматривал он на Самарина,— такие примеры в ученом мире теперь бывают, но Соловьев-то, Соловьев-то!..» При этой мысли академик задыхался от злобы. Он вспоминал других протеже Соловьева, а их было множество. Их тоже вот так же ловко, между делом, подсовывал ему Соловьев и сам при этом всегда оставался в стороне, будто за дело болеет, только за дело. «Неужели все они... вот так же... как этот Каиров?.. Ведь как его расписал Соловьев: электроник! подвижник! светлейшая голова в институте!.. А он, эта светлейшая голова, чужую работу себе присваивает».

Но тут академик нажимал на незримые тормоза в своих домыслах: погоди делать скоропалительные выводы, сначала выясни, и тогда уж...

— Ну что там, ребята, скоро вы? — кричал он через сад кашеварам.

Соловьев весело объявил:

— Готова, Петр Петрович!

Он фамильярно махнул академику ложкой: пожалуйте, мол, к столу. И Терпиморев, продолжая свой внутренний невеселый монолог, неторопливо направился через сад к столу, над которым поднимался пар от стерляжьей ухи.

Соловьев наливал Терпимореву в большую деревянную чашку, наливал и приговаривал:

— Добыл Петр Петрович стерлядки в море своими руками, сейчас мы и по чарочке за здоровье рыбака... А ну, Борис Фомич,— он обращался уже к Каирову,— доставай-ка из-под яблони бутылочку!

В другое время академик потер бы от предвкушаемого удовольствия руки, вставил бы в веселую речь своего помощника подходящие словечки, междометия, но тут он лишь кисло улыбнулся да покачал головой в такт словам Соловьева, а сам украдкой, косыми взглядами продолжал рассматривать Каирова и все удивлялся сходству этих двух людей, которые — он был теперь уверен в этом! — давно знают друг друга и, может быть, имеют родственную связь.

Соловьев разлил по деревянным чашкам уху, перед каждым поставил граненый стаканчик с коньяком. Он весело, непринужденно болтал, однако тон, который он пытался задать пирушке, ни на кого не действовал. Самарин испытывал неловкость и смущение от близости большого человека. Каиров, напротив, был занят одной мыслью: как бы заговорить с Терпиморевым о чем-нибудь постороннем, не имеющем отношения к делам, и как бы в этой беседе понравиться академику, натолкнуть его на идею пригласить Каирова работать в Москву, в какой-нибудь столичный институт или к себе, в комитет... А ещё Каиров боялся, как бы академик не заговорил с ним об электронике. Поэтому Каирову хотелось, чтобы бессвязная болтовня Соловьева не прекращалась. «Пусть поет свои песни Соловей,— думал Каиров,— пусть он отвлекает академика».

Терпиморев, слушая и не слыша Соловьева, испытывал на себе назойливый проницательный взгляд Каирова. Думал: «Как бы это поделикатней, тонко, но в то же время ядовито поддеть этого именитого соавтора и преподать ему урок чести и обыкновенной человеческой порядочности, которая так строго блюлась старыми русскими учёными и которую теперь частенько попирают те люди, которые пришли в науку не ради бескорыстного служения ей, а ради своих меркантильных целей... И этот, этот-то каков! — продолжал он возмущаться уже своим помощником, потому что тот, когда давал ему рукопись, представил дело так, будто автором её является один Каиров и только Каиров создает в институте эту машину и пишет о ней книгу.— И не было в рукописи титульного листа с указанием авторов. Неужели они сделали это с умыслом, чтобы представить в моих глазах одного Каирова, чтобы его я только узнал и запомнил?.. Да, да, конечно, впрочем, я сейчас же все это выясню».

— А титульного листа вы мне не представили! — сказал вдруг академик, ни к кому не обращаясь и отставляя в сторону порожнюю чашку.— Я и понять не мог, кто автор, а теперь вот проясняется, что вы оба авторы? — Академик при последних словах возвысил голос и остановил взгляд на Каирове.

— Недоразумение вышло,— заговорил Каиров так, будто ничего серьезного не произошло. Кашлянул, выждал время, чтобы справиться с волнением, и продолжал: — На столе у нас остался лист...— Он заискивающе взглянул на Самарина, ища у него поддержки.— Случайно, Петр Петрович.

— Ну хорошо, голубчик,— успокоил его академик.— Я вам отзыв на рукопись написал, одному вам, а надо бы обоим. Вы там поправьте, пожалуйста,— он при этом взглянул и на Соловьева, и Каиров тоже посмотрел на помощника академика, и оба они, Каиров и Соловьев, кивнули академику, обещая исправить упущение.

Самарин же в это время ниже склонился над чашкой, доедал уху. Он понял причину раздражения академика и боялся, как бы сейчас же не раскрылась в этом его невольная и, как ему казалось, неблаговидная роль.

— Рукопись мне понравилась,— продолжал, успокаиваясь, академик, а сам старался поймать взгляд Каирова, который теперь все время ускользал от него, а если на мгновение и задерживался на одном месте, то все равно был суетным и растерянным. Каиров в эту минуту походил на человека, над которым занесли тяжелый предмет и угрожали опустить его на голову. Он даже как-то съежился под взглядами академика.

— Арифметический узел вы решили по-своему. Оригинально решён у вас арифметический узел.

Терпиморев не говорил, а словно бил Каирова по голове. Каиров не сразу понял обращенных к нему слов, но, когда до него дошел их смысл, холодная испарина проступила у него на спине и по всей шее.

— У нас много оригинальных решений,— сказал он, криво улыбнувшись и демонстративно набычившись под испытующим взглядом Терпиморева.— Мы, Петр Петрович, хоть и в провинции живем...

— Не могу в толк взять,— продолжал академик, словно бы и не слыша его пояснений,— что вас вынудило пойти на заведомое усложнение важнейшего узла машины. Поясните мне, пожалуйста.

Каиров кинул быстрый взгляд на Самарина, он даже подвинулся к Андрею, как бы ища у него защиты, но Андрей, покручивая в руках рюмку с водкой, низко опустил над столом голову и молчал. Соловьев тоже присмирел в тревожном ожидании. Он не сводил глаз с Каирова, смотрел на него с надеждой и тайным страхом.

Академик ждал ответа.