Тайна дразнит разум

Отрадную весть сообщил Алеша. Ланская отказалась ехать в Петроград с профессором Оношко.

— Ну а вообще… поедет учиться? — уточнил Иван.

Эту ночь Тамара Александровна ночевала у Смысловых. Алеша слышал, как певица сказала матери: «Я сорвала голос. Теперь поздно учиться».

Иван знал, что Ланская хотела бежать из Руссы от Карпа. Выходит, сейчас она не боится младшего Рогова. Что же произошло?

Воркун выпустил Пальму на двор и невольно взглянул на флигель, освещенный вечерним солнцем. На окнах подняты жалюзи, и дверь приоткрыта. Не зайти ли?

В этот момент распахнулось окно флигеля, и Ланская взмахом руки позвала Ивана.

— Я ждала вас, Иван Матвеевич, — призналась она, пропуская его в прихожую. — Как хорошо, что вы переехали! И как было бы приятно, если возродились бы воскресные концерты. Хотите чаю?

— Нет… благодарю… — застеснялся он и погладил собаку: — Вот разве Пальме что-нибудь… Я дам команду…

Хозяйка провела овчарку на кухню, погремела посудой и вернулась в столовую. Иван заметил, что Тамара бесцельно переставила с места на место тарелку на столе. Затем подошла к окну, опустила жалюзи, на ходу поправила прическу.

— Простите меня, ради бога! — Она посмотрела на часы: — Скоро придет Карп за ответом…

Иван, сидя на стуле, выпрямил спину. Это что-то новое. До сих пор младший Рогов приставал к вдове без серьезных намерений…

— Сделал предложение?

— Да! — Тамара надела на черное платье белый передник с кружевами. — Он решил, что я остаюсь в Руссе ради него. Однажды я имела неосторожность сказать братьям, что младший красивее старшего…

— Вы сказали правду.

— Но дело не в красоте, Иван Матвеевич. Вернее, не во внешней красоте. Кроме того, Карп младше меня. А главное, он неуравновешенный, чистая ртуть. Вы знаете, что вчерашний секретарь трибунала стал частником?

— Частником?! — удивился Иван.

— Да, Солеварова, Шур и Рогов открыли магазин в Торговом ряду: все для церкви и верующих…

— Вот это метаморфоза! — Иван вспомнил Калугина и покачал головой: — Комсомолец, коммунист, активный безбожник и вдруг торгует иконами! Какую долю капитала он внес и как раздобыл ее?

— Я спрошу его.

— Ну тогда еще узнайте, пожалуйста, — Иван перевел взгляд на портрет Рогова, — говорил ли Карп брату о своем выходе из партии и о своем желании заделаться совбуром [4]?

— Нет, нет! Сказать этакое — убить брата!

«Но ведь кто-то убил», — подумал Воркун и поднял два пальца:

— У Леонида было два дневника: ранний и поздний. Ранний в виде простой синей тетради, а поздний — с бегущей лошадью на обложке. Какой дневник у Карпа?

— Понимаю. Спрошу… — Тамара скрестила руки. — Я боюсь одна…

Она прислушалась. На кухне чавкала Пальма.

Иван покосился на старинные часы с гирями:

— Я буду за дверью…

Он прошел в прихожую. Рядом с ним, возле вешалки, притаилась Пальма. Ланская зажгла свет в столовой.

И в тот же момент на веранде, выходящей в сад, раздались шаги. Иван слышал, как пропела дверь и в столовую ворвался взволнованный Карп:

— Кто был здесь?

— Иван Матвеевич.

— Ушел?

— Если он тебе нужен — могу вернуть. — И, не дожидаясь ответа, хозяйка пригласила Карпа к столу: — Самовар еще горячий…

— Поначалу я должен убедиться, что мы с тобой одни…

— Знай, Карп, мы с тобой никогда не были и не будем одни.

— Кто же между нами?!

— Не повышай голос.

— Прости. Меня взвинтил Оношко. Просил не говорить тебе, что он в обморок упал от страха.

Карп засмеялся. Ланская, наливая чай, спросила:

— Ты приметам веришь?

— Не очень! Но ясновидящей поверил. Она нарекла нам с тобой взаимную любовь и богатство.

— Насчет взаимной ошиблась, да и богатство откуда?

— Как откуда?! Я же говорил! Магазин на бойком месте!

— Чтобы начать торговать, надо…

— Имею! Взял в долг!..

«Уж не у гадалки ли?» — подумал Иван, напрягая слух.

— И на свадьбу отложил! Вся Русса позавидует нам: подвенечное платье из Питера, фаэтоны из Новгорода, столы накроем в Летнем ресторане. Рыба! Дичь! Колбасы! Кагор из монастырского погреба! А медовый месяц — на яхте! Ильмень! Волхов! Ладога! Нева! Да, еще забыл — в храме сводный хор!

— Мой отпуск зимний, — вставила она с иронией.

— Ты теперь не работать будешь в курорте, а разъезжать по курортам. Нэп дает право на широкую жизнь. И надо быть олухами, чтобы не воспользоваться свободной торговлей!

— Думаешь, частная торговля на веки вечные?

— За наш с тобой век ручаюсь. Собственность — самый живучий корень. По рукам?

— Что по рукам? Торговать, обманывать покупателей?

— Проценты — не обман. За прилавком наши компаньоны, а мы будем разъезжать по городам: ты — с концертами, я — с торговыми сделками. Дело поставим на широкую ногу. Тебе это сродни. Твой дед торговал канатами, а мы — свечами, иконами…

— Что я слышу? А не ты ли, Карп, вместе с комсомолией жег иконы и малевал на храме: «Долой попов!» А теперь готов под венец, крест целовать, пасху справлять. Где же твоя принципиальность?

«Ах, молодчина!» — мысленно воскликнул Воркун.

Наступила пауза. Карп не сразу нашелся что ответить:

— Тогда мною руководил старший брат. Он и сам расстреливал иконы, и меня на то же толкал. За что ты и остыла к нему. Хотя поначалу сильно любила…

— Откуда знаешь? Из дневника?

— Не только! Сам многое видел. И многое учел. Ошибку брата не повторю. Я не потребую: «Либо храм забудь, либо я тебя забуду». — Его голос потеплел. — Вера — романтика для тебя. Молись на здоровье. Повторяю, я на все согласен, обручальное кольцо, церковный брак, крестины, престольные праздники…

— А в душе потешаться будешь?

— Я не ханжа! — обиделся он и снова заговорил напористо: — И ты, Тома, не будь ханжой! Ведь я ради тебя, верующей, бросил партбилет, работу в трибунале! Сжег все мосты! Теперь у меня нет пути назад! И пойми, Тома, не всякий пойдет на такое! Оцени по достоинству! И будь до конца милосердной!

Опять наступила тишина. Теперь Ланская задумалась. Карп в ожидании ответа замер.

Благозвучно пробили часы. Тамара, видимо, вспомнила церковный звон. Она перекрестилась:

— Бог свидетель, не просила я от тебя такой жертвы…

— Но ты брата просила! «Без венца не выйду замуж» — твои слова?

— Мои. Но ты не Леонид. Я даже не дружила с тобой!

— Неправда! Ты любила и любишь только меня!

— Я тебе доказала обратное!

— Ты не долго бы сопротивлялась! И если б не брат…

— Нет, нет! Не подходи!

— Томуля, не бойся! Я не стану, как в прошлый раз…

В сознании Ивана мелькнул образ вдовушки, в рваной сорочке, с подтеком на груди. Он взялся за ручку двери.

— Я только поцелую и буду ждать тебя хоть месяц, хоть год.

— Не жди! Если выйду, то за другого…

— Не выйдешь! Никому не отдам!

— Я не собственность твоя!

— Кто он? Регент?

— Не отгадаешь!

— И гадать не буду! — выкрикнул он. — Я расстался с партбилетом, но сохранил именной наган…

Карп, видимо, вытащил наган.

— Не испугаешь!

— И не собираюсь пугать. Ты знаешь мой характер: тебя и себя…

— Убийца! Ты и брата не пощадил!

— Он умер от разрыва сердца!

— А кто довел?

— Ты!

— Ложь!

— Нет, правда! — вскипел он. — У брата есть запись: «Разлюбит — не перенесу».

— Разлюбила, но молчала! Щадила! А ты ворвался сюда! Он решил: «Отдалась!» Сердце и не выдержало!

— Выдержало!..

— Убила ты! Ты сказала…

— Не сказала, а поблагодарила, что он прогнал тебя.

— Ты же сама нахваливала мои кудри и глаза!

— Покажи дневник!

— У меня лишь первая тетрадь.

— А вторая?

— Не знаю. Наверно, у дочки Оношко.

— У Нины?

— Да. Увлеклась братом. И не раз спрашивала: «Где Леня? Чем занят?» А когда узнала про дневник — покраснела…

— И не без причины?