Родина

— Да, именно так: заострить! — подхватил Пластунов. — Это слово уже летает в воздухе. Эта прискорбная история имеет общественное значение, и мы сделаем из нее свои выводы.

Только захлопнулась дверь за Косяковым, как позвонил Василий Петрович, который торопливо посвятил Пластунова во все подробности появления Челищева в «экспериментальной мастерской» и того, что произошло потом.

— Как опять не поделиться с вами, Дмитрий Никитич?.. Ребята зубы стиснули, работают, а на сердце у них тяжко: все-таки зеленые они еще, силенка не с нашу…

— Словом, приободрить их надо? — прервал Пластунов. — Я сейчас зайду к вам.

— Минуточку, Дмитрий Никитич. Наши новаторы, конечно, не должны знать, что я говорил с вами. Я звоню вам из завкома. Настасья Васильевна вот тут сидит и тоже советует, чтобы все было шито-крыто.

Пластунов улыбнулся в трубку:

— Не беспокойтесь, все будет как надо.

Дмитрий Никитич вошел в экспериментальную мастерскую с видом человека, завернувшего сюда мимоходом.

— Ну, как дела, уважаемые товарищи? — спросил он, окидывая юношей ласковым взглядом. — Но, вижу, вас только двое.

— Двое сдрейфили, — скупо ответил Игорь Семенов, и его худенькое лицо передернулось, как от оскорбления.

— Теперь силы пополам раскололись, — в тон ему добавил Игорь Чувилев.

— Почему «пополам»? — живо подхватил Пластунов. — Нет, на вашей стороне силы больше. Как вы думаете, например, на чьей стороне мы, партбюро, завком и вообще все передовые люди завода… ну-ка?

Чувилев и Семенов переглянулись. В глазах их засветилось то глубокое понимание происходящего, от которого, как от солнца, зреет воля и рождаются решения, ведущие человека вперед.

— Когда мы в подполье были, — заговорил Василий Петрович, — одна главная дума нас поднимала: товарищ Сталин о нас помнит, мы у него в сердце записаны! И мы становились смелее.

— Очень верно, — задумчиво произнес Пластунов. — Кто всей душой для Родины работает, все у Сталина записаны.

— Значит, и… мы оба? — тихо спросил Чувилев.

— Значит, и вы оба, — ответил парторг.

Чувилев помолчал, а потом медленно вздохнул и слегка вскинул голову:

— Мы сделаем, Дмитрий Никитич!

— Мы обязательно сделаем! — подтвердил Игорь Семенов и привычным, легким движением пустил станок.

Евгений Александрович пришел домой чернее тучи.

— Где Соня?

— У себя, — испуганно ответила Любовь Андреевна. — А что случилось?

Но Челищев уже рывком распахнул дверь и вошел в комнату.

— Ты, дочь моя, пошла против отца! Ты покрываешь людей, нарушающих дисциплину, дезорганизаторов производства…

Он вдруг рухнул на стул и, зажав голову в ладонях, простонал:

— Вот, оказывается, для чего мы тебя так ждали в родной дом!

— Женя, Женечка! — громко заплакала Любовь Андреевна. Стакан воды, расплескиваясь, прыгал в ее трепещущих руках. — Выпей, мой дорогой, выпей!

— Не надо, ничего не надо! — словно капризный ребенок, отталкивая руку жены, вскрикнул Челищев и, закрыв глаза, схватился за сердце. — Весь завод знает, что дочь пошла против отца, весь завод!

— Перестань папа! Довольно! — вдруг звонким и напряженным голосом крикнула Соня.

Без кровинки в лице, она стояла, держась за край стола, тоненькая, прямая, как тростинка, готовая принять порыв холодного, злого ветра.

— Да, я пошла против тебя… Вспомни, сколько раз я убеждала, хотела спасти тебя от поражения! Заводу я могу смело смотреть в глаза. Я не стану просить: «Не беспокойте моего отца»! Нет, нет! Я защищаю новаторов и говорю: «Будем беспокоить моего отца, иначе он безнадежно отстанет, если не пойдет вместе с нами». Я не могу допустить, чтобы мой отец…

— Хватит уж вам, хватит! — раздался гневный голос няни.

Она решительно вошла в комнату, обняла Соню и прижала ее к своей высохшей груди.

— Что ты, батюшка, Евгений Александрыч, напустился на нее? Девчоночка на себя больше всех берет… Евгений Александрыч! Или у тебя уши словно трухой забиты! У меня твоего образования нету, а я и то понимаю: дочка сраму для тебя не желает!

— Перестань ты, нянька! — нервно оборвала ее Любовь Андреевна.

…Дальше оба Игоря уже не слышали: голоса Челищевых удалились в кабинет, над которым находилась комната Ольги Петровны и Юли, а те уже спали.

— Да-а… — раздумчиво протянул Игорь Семенов, отворяя дверь с лестничной площадки в общую комнату чувилевской «четверки». — Достается Соне из-за нашего дела…

— Ей потому и достается, — поправил Чувилев, — что она борется за это общее дело, иначе она не была бы Соней!

— Это верно, — вздохнул Семенов. — Но мне жалко Соню: из-за всех волнений она даже осунулась, а здоровье у нее уж не ахти какое.

— А вот посмотрим! — вдруг раздался снизу, из передней, раздраженный и резкий голос Челищева. — А вот посмотрим! Скоро приедет директор, который меня знает пятнадцать лет. Он реалист, математик, он выкинет все эти ваши фантазии, и все вы тогда увидите…

В передней сильно хлопнула дверь, и слов не стало слышно.

— Вот как он разошелся! — расстроился Игорь Семенов. — Трудно из-за нас Соне пришлось!

— А мы скоро обрадуем Соню! — решительно предложил Чувилев. — Давай завтра все с нашим изобретением закончим!

— Идет!..

— Придем завтра на завод к шести утра… За два часа до смены много успеем.

— И утром же закончим нашего «постреленка!» — пообещал Чувилев, напрасно сдерживая широкую улыбку, которая так и расползалась по его лицу.

— Хо, хо! — восхитился Игорь и дал Чувилеву тумака. — Твое название нашему приспособлению просто замечательно: «Постреленок»! А ведь подходит, честное слово, подходит. Ка-ак начнет наш «постреленок» поторапливать станок…

— А мы по Лесогорскому заводу знаем, какой будет эффект: четыре-пять норм в месяц! — и Чувилев, забыв о всякой солидности, выкинул замысловатое коленце и звонко прищелкнул языком.

Оба друга повеселели и принялись высчитывать, сколько еще операций осталось им на завтра, чтобы до начала смены закончить приспособление.

— Угораздило же двух наших болванов сегодня сдрейфить! — Семенов выжидательно посмотрел на своего друга.

Чувилев, собрав брови щеточкой над переносицей, сказал жестко:

— Нестойким человеком в этом деле оказался Анатолий, прежде всего он… Сережка за ним просто потянулся.

— Так что ж, откроем им наши планы? — нерешительно спросил Игорь Семенов.

Чувилев непримиримо затряс головой:

— Нет, мы ничего им не откроем! Пусть Анатолий поймет и на всю жизнь запомнит! Уж если идешь к цели, в стороны не кидайся, не бойся и не отступай. Нет, мы им ничего не откроем.

Сунцов и Сережа, выйдя из завода на шоссе, вначале делились друг с другом мыслями о том, что они бросили «экспериментальную мастерскую» не по «слабости воли», а «принципиально». Рассуждал Сунцов, а Сережа главным образом поддакивал. В глубине души Сережа понимал, что его «подвел» собственный непоседливый характер, который с трудом выносил продолжительное напряжение и нуждался в «подтягивании». При этом, не желая расстраиваться, Сережа хватался за любой повод, чтобы оправдать себя.

— Это ты верно сказал, Толька, я целиком с тобой согласен: Чувилев над нами просто диктатуру объявил… Сюда не ходи, туда не смей…

— Не смей! — горько подхватил Сунцов. — А скажи, пожалуйста, куда я хожу? Баклуши бить? У меня есть план работы над собой, и, признаюсь тебе, мне было чертовски жаль отказаться от некоторых намерений: например, я не стал посещать репетиции нашего музыкального кружка. Мы готовимся к большому вечеру самодеятельности, в кружке у нас полно теноров и только два баритона: я и Петя Шитиков, причем на меня больше надеются… Пусть мне и не требуется для учебной цели слушать лекции Павлы Константиновны в обеденный перерыв, но мне они были очень интересны, — так ведь и от них на это время мне пришлось отказаться… И вдруг я узнаю, что я отказывался от всего этого ради того, чтобы, очень даже просто, оскандалиться в глазах начальника цеха… Вот и получай «награду» за старание!