Поклон старикам

Долго-долго будет подниматься трава из затоптанной миллионами сапог, измученной земли, много лет пройдет, пока беспечно начнет смеяться человек, — голая, выжженная планета с калеками и сиротами выздоравливает не сразу!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

День Девятого мая выдался солнечным и теплым, хотя со стороны озера временами дул сыроватый, холодный ветер. Дулма с утра находилась в непонятном тревожном ожидании. Пошла в кошару, снова вернулась в дом и, не выпив даже чаю, опять заспешила в кошару. То ей казалось, что мать никогда больше не встанет с постели — в сумраке избы так страшно белеет ее исхудавшее лицо с чуть горбатым носом и резко очерченными губами! То чудилось: именно сегодня явится Жанчип — он всю ночь не давал покоя: смеялся, плясал, широко раскидывая руки, целовал ее… и тогда радостью сжималось сердце. То мерещилась сцена, которой заморочила ей голову Мария. Как это она будет петь не в степи, а в узком тусклом зале?! Дулма нюхала сырой ветер, подставляя под него лицо, будто он мог отогнать мучающие ее предчувствия.

Ягнята нехотя выходили из сакманов во двор, и Дулма сердилась:

— Хулай, хулай, ну идите же!

— Плохо эжы… врача бы! — Мария тронула Дулму за руку.

Дулма выпрямилась. Тревога еще больше овладела ею.

— Молчи, — сказала поспешно. — Не надо врача. Устала она просто, старая она. Каурый вот… — медленно двинулась к кошаре.

— Ешь, милый, — услышала она тоненький голос Вики и остановилась. — Бабушка болеет, мы будем ее работу делать. Слышишь? — На коленях Вики лежал ягненок. На куче пригретого солнцем навоза развалился Янгар.

Дулма выскочила из кошары, ухватила Марию за руку:

— Идем, — зашептала взволнованно, — идем. — Она сама не могла бы объяснить, зачем притащила сюда Марию, почему так взволновалась.

— Кушай, ты сирота, тебе надо кушать, тогда обязательно вырастешь, — Вика совала в глупую мордочку бутылку с молоком.

Вразвалочку подошел к ним Агван с пустой бутылкой в руках. Следом, тоже вразвалочку, тянулся длинноногий теленок красно-белой масти — вылитая Пеструха.

— Еще хочет! — вздохнул Агван.

Теленок ткнулся мордой Агвану в грудь, поднял кургузый хвостик, подскочил к Вике, уставился любопытным глазом на ягненка, стал нюхать его.

— Мы теперь чабаны. Пусть женщины отдохнут, — важно сказал Агван.

Дулма тихо рассмеялась, словно это она была там, за перегородкой, маленькой девочкой рядом с маленьким Жанчипом — тревога ее растаяла.

— Они целуются! — смеялась Вика.

Теленок вернулся к Агвану, требовательно потянулся розовыми губами к бутылке, замотал недовольно головой:

— Му-у!

— Ишь какой ты хитрый, молока хочешь, — Вика снова склонилась над ягненком. — Нам с Агваном не останется, и вот этому сиротинке, и бабушке, и нашим мамам.

Дулма стояла, тесно прижавшись к Марин, и чувствовала, как подрагивает ее худенькая рука:

— Смотри, как мы нагрязнили. Увидят мамы, нащелкают, — ворчит Агван.

— А мы давай уберемся! — Вика вскочила.

Вдруг Янгар навострил уши — и с диким лаем метнулся мимо Дулмы и Марии. За ним кинулись дети и сразу угодили в объятия.

— Ну и хозяева, добро разбазариваете, — смеялась Дулма.

Выбежали вместе из кошары. К ним во весь дух несся всадник. Дети помчались ему навстречу.

— Сумасшедший какой-то! — пробормотала Мария. А Дулма толкнула ее на ворох соломы и сама повалилась рядом.

— Это Содбо, кажется…

Мария вспыхнула.

Было беспричинно весело, и она тормошила Марию:

— К тебе, наверно…

Это оказалась Бальжит.

— Правильно веселитесь, бабоньки, — она соскочила с коня, вокруг которого прыгали дети и Янгар. — Победа, бабоньки. Слышите, победа! — крикнула она неестественно громко.

Дулма испуганно села и недоверчиво уставилась на Бальжит.

— Победа, бабоньки! — снова, в третий раз, услышал Агван странное слово. Он так ждал его, а прозвучало оно обычно. Агван недоуменно уставился на тетю Бальжит, которая только что смеялась, а теперь, обняв столб ограды, голосила.

«Радоваться надо, — думал Агван, — а она плачет. Победа. Значит, папа завтра приедет».

— Папа приедет! — с криком кинулся в избу, к бабушке. — Папа, па-па, папа! — Он свалился на пол, потому что бабушка резко вскочила и слепо, оттолкнув его, быстро пошла к двери.

— Папа скоро приедет, потому что победа! — выпалил он, все еще не в силах понять, куда заспешила бабушка. И удивился еще больше: бабушка замерла с вытянутыми к двери руками, а потом как-то странно сморщилась, поплелась назад и повалилась на кровать.

— Ты что, бабушка?

Дверь распахнулась, и вошла смеясь тетя Бальжит, будто не она только что голосила.

— Здравствуйте, эжы! Такой день! Такая радость! А вы что лежите?

— Кости старьте, здоровье слабеет. Ветерок подует, простынешь и сляжешь, — шепчет она.

— Вот тебе и раз! Только что, как молодая, по избе скакала. И потом в простуду кашляют, сморкаются.

— Победа, эжы! — растерянно сказала мама.

Бабушка наконец услышала, села:

— Значит, покончили с этим зверем, — она говорила, словно сама с собой. Голос ее был тускл. — Какой грех нам послал его? Какая мать носила его под сердцем?

— Полно вам. Бутылочку надо бы! — Тетя Бальжит гладила бабушкину руку. — Выпили бы за возвращение Жанчипа.

Бабушка оттолкнула Бальжит.

— Не надо, дочка. Только тогда, когда мой ясноглазый распахнет дверь, когда я, как бывало, поглажу его большую голову, когда он возьмет на руки сына и попьет чай из рук Дулмы, вот только тогда успокоится мое старое сердце. А если…

В избе стало тихо. Агван выскочил на улицу.

Вика сидит прямо на земле, рядом с Янгаром.

— Победа! Ты что?

Вика медленно качает головой.

— Все равно мой папа не вернется. Он совсем умер. — Вика не плачет, но лицо у неё серьезное. Агван возвращается в дом.

— Машенька, пошарь-ка в сундуке, там кое-что припрятано. Нашла? Вот-вот. Подай сюда, — Острием ножа бабушка сбрасывает картонную пробку, сует в горлышко безымянный палец левой руки и, шепча молитву, щелчком разбрызгивает водку в разные стороны. Агван смеется.

—  Дулма, доченька, — голос бабушки дрожит, — брызни и во дворе — в четыре стороны, в восемь направлений света. Пусть во всех странах теперь воцарится мир — навечно! — бабушка снова сложила руки в молитве.

Агван побежал за матерью. Вика все еще обнимала тихого Янгара и без удивления смотрела своими громадными глазами, как его мама брызжет во все стороны света.

«Как просто, — думал Агван. — Почему же раньше никто не догадался побрызгать? И водка была. Глупые эти взрослые».

Круглое солнце взобралось на самую верхушку неба: нужно задирать голову, чтоб смотреть на него. Это оно сделало им победу?

— Смотри, — Вика теперь смеялась и выворачивала Янгару уши.

— Идем в дом, — доверительно зашептал ей Агван. — Там будут водку пить.

— … Я всю жизнь с богом в сердце прожила, с ним и уйду на тот свет, моля за ваше счастье. А вы поймите. Вы в другое время живете, не считаясь ни с богом, ни с молитвой. Это ваше дело. Я ведь не мешала вам жить.

— Бабушка! Перестань, — Агван разглаживал бабушкины морщины. — У тебя голова болит? Да?

— Лучше уже, — по ее щеке ползла слеза.

Вика дразнила Янгара, открывая и закрывая дверь, — тот скребся и скулил.

— Тетя Бальжит уж так плакала! — зашептал Агван в самое ухо бабушке. Она притянула его к себе и крепко держала.

Совсем неожиданно мама запела. Песня заскрипела, непривычная, боязливая, он ни разу не слышал, как люди поют в доме. Мама запрокинула лицо. Дом стал совсем маленьким. Мамин голос стукался об его стенки и возвращался к Агвану гулким — на одной тягучей ноте.