Пути-дороги

— Его-то зачем? — опешил Колька. — Он же у нас тихий!

— Считает хорошо, — пояснил Илюша Шабров. — Им все довольны… Ты думаешь, это просто на счетах — щелк, щелк!

С этого дня Колька стал чаще заходить в правление, присаживался около стола и наблюдал, как отец перекидывает на счетах черные костяшки.

В правлении толпились колхозники. Они почтительно следили за работой Василия. Кольке это нравилось. Он начал с уважением поглядывать на отца. Словом, наступило хорошее время. Колхозники здоровались с Колькой за руку и спрашивали: «Какие там наши трудодни, молодой счетовод? Смекни!» И Колька важно объявлял. Он помнил наизусть, сколько трудодней выработал каждый колхозник. Он стал знаменит, как бригадиров сын Илюшка Шабров.

И вдруг в середине зимы Колькин отец уехал в город.

В школе под отцовским портретом чья-то озорная рука мелкими буквами написала: «Беглый».

Колька затер подпись пальцем. На другой день подпись появилась снова. Тогда Колька тайно от всех сорвал со стены портрет отца, унес его домой и спрятал в сундучок.

Потом в колхозной стенгазете появилась карикатура: мужчина с густыми усами, сгорбившись, бежал к городу и тянул за собой сидящих на счетах, как в колясочке, Кольку, его мать и сестренку.

Глотая слезы, Колька прибежал к матери и спросил, когда же вернется отец.

— Кто его знает! — не глядя на сына, ответила Марина. — Хворый он у нас, лечиться поехал.

Отец приехал недели через три, поздно вечером, и Колька слышал, как ночью в постели он ожесточенно шептался с матерью.

— Ты пойми: что нам за расчет в колхозе жить! — говорил отец. — Председатели что ни год меняются… тягла не хватает, машин мало. На трудодень гроши́ достаются. Да беднее нашей артели по всей округе не сыщешь.

— Это так, — вздыхала мать. — А все-таки стыдно — бежать куда-то тишком да тайком. Повремени, Вася, может, все и наладится…

— Как бы не так… Я ведь счетовод, мне-то виднее. Никакого доходного баланса в колхозе, одни убытки. А в городе мы с тобой заживем. На твердую зарплату сядем, свой дом заведем, хозяйство.

— Но ведь страшно, Вася! Тридцать пять лет здесь живу как привязанная, — испуганно возражала мать. — И вдруг сразу все брось — и дом и землю… Да я заболею…

— Глупая! Ой же глупая! — возмущался Василий.

К утру он опять уехал в город.

Так Василий появлялся несколько раз, тайком, по ночам. Когда Марина с Колькой приезжали в город на базар, он зазывал их к себе на квартиру, хвалился работой и торопил с переездом.

Но Марина не спешила. Начиналась весна, колхозницы работали на парниках, вместе с ними трудилась и Марина.

Колька теперь почти не заглядывал в правление — там на месте отца сидел уже новый счетовод.

Колхозники при встрече звали Кольку по-старому «Счетовод», но мальчика это только обижало. Холодное ожесточение против отца росло в его душе.

Вот и сейчас он не знал, как ему поступить. Колька вопросительно посмотрел на ребят: как-то они отнесутся к его поездке?

— Думай, Никола, думай, — торопил отец. — Не желаешь в город, не езди… Вольному воля. Могу и с Манькой поехать. Да открой ты мне избу, покорми чем-нибудь.

Колька проводил отца домой, поставил на стол чугунок с картошкой, кринку с молоком и вновь убежал на улицу, к ребятам.

— Вы мне прямо скажите — ехать, не ехать. Сами знаете, какой у меня отец.

Мнения мальчишек разошлись.

Одни говорили — ехать нельзя, лучше подождать до школьной экскурсии в будущем году, и вообще с таким отцом, как Василий, Кольке не следует даже разговаривать. Другие утверждали, что отец ни при чем, а важно попасть в город, посмотреть комнату смеха, музей с шапкой Ивана Грозного…

— Ну, ради шапки я бы не поехал, — сказал Илюша Шабров.

— А кино забыл? А карусель на базаре? А театр? — горячо вступился за поездку в город Ленька Зайцев, большой любитель кино, и посоветовал Кольке посмотреть за вечер не меньше двух картин, запомнить как следует, чтобы по приезде обо всем рассказать ребятам.

— Насчет мороженого ты, Коля, тоже без смущения. Чтобы каждый день порция была…

Поспорив, ребята наконец сошлись на том, что съездить Кольке в город на три-четыре дня совсем не мешает, и, напичкав его разными советами, разошлись.

Колька вернулся к отцу.

— Ладно! Так и быть, — сказал он. — Денька на три можно поехать!

Колька обул новые сапоги и надел старую милицейскую фуражку с нарисованной над козырьком фиолетовой звездочкой. Фуражка была гордостью Кольки. В ней он казался себе солиднее, строже, а главное, считал, что в такой фуражке никто не осмелится назвать его Счетоводом.

Семилетнюю Машу, беловолосую девочку с большими удивленными глазами, не пришлось даже уговаривать.

Получив от отца подарок — две яркие шелковые ленты — и узнав, что тот зовет ее и Кольку к себе в гости, девочка запрыгала от радости. Ее беспокоило только одно: поедет ли с ними в гости Надька, толстая тряпичная кукла. Отец милостиво разрешил захватить и Надьку.

В семье Кошелевых Маша, пожалуй, больше всех уважала отца. Ей казалось, что тятька чем-то незаслуженно обижен, она втайне жалела его и, когда Василий изредка приходил в деревню, ласкалась к нему, доверяла свои маленькие детские секреты и обиды на Кольку и на мать. А в дни, когда неясная печаль трогала детское сердце, Маша выходила на большак, слушала, прижавшись ухом к телеграфному столбу, как бранчливо гудят провода, и серьезно смотрела кукле в пуговичные глаза: «Добежала бы ты, Надюша, до города. Ножки у тебя молоденькие, глазки востренькие».

После обеда Василий с детьми отправился на станцию, к поезду. Перед уходом Колька написал матери записку: они с Машей уехали к отцу в гости.

Василий прочитал, усмехнулся и сделал приписку:

«Марина! Дети уехали со мной. — Слова „со мной“ он жирно подчеркнул. — Выбирай. Или живи одна без детей, или приезжай к нам в город.

Василий».

Кошелев приехал с детьми в город поздно вечером.

Его встретила квартирная хозяйка, женщина грузная и до крайности любопытная. Имела она привычку обходить человека кругом и заглядывать ему в глаза.

— С семейством вас, Василий Иванович, с домочадцами, — приветствовала его хозяйка и ласково ущипнула Машу за щеку. — Теперь поди и супружницу ждать недолго.

— Теперь недолго, — ответил Василий.

Спать Кольку и Машу он устроил на кровати, а сам лег на полу. Кровать была двуспальная, высокая, на колесиках. Ее уступила Василию сердобольная хозяйка в тот день, когда он снял у нее комнату: «Почивайте, сердце мое. Кровать веселая, старинная!»

От малейшего прикосновения в ней назойливо стонали пружины и, словно колокольцы на бубне, звенели разболтанные никелированные шары и трубки.

Утром Василий поднялся рано, быстро оделся и не успел взять портфель, как вдруг заметил острый подозрительный взгляд Кольки.

— А когда Ивана Грозного смотреть пойдем?

— Успеется! Ты спи, отдыхай, в гостях всегда спать полагается.

И отец ушел на работу.

В первый же день Колька показал Маше все известные ему городские достопримечательности: базарные весы, качели, тележку мороженщицы, но дальше базарной площади идти не решился — уж очень воинственно были настроены городские мальчишки. Даже Колькина милицейская фуражка не произвела на них впечатления.

Во дворе Колька познакомился с сыном квартирной хозяйки и даже начал помогать ему красить клетку для кроликов. Но пухлый, с ямочками на щеках Витька, неосторожно повернувшись, опрокинул банку с краской и обиженно закричал на Кольку:

— Из-за тебя все, колхозник!

Колька мазнул Витьку по щеке краской и убежал в комнату. Стало скучно. Вечер почему-то запаздывал. Казалось, даже солнце в городе двигалось ленивее, чем в деревне.

Отец вернулся поздно и в коридорчике за дверью принялся готовить на керосинке обед.

Колька напомнил ему про кино.

— А мы завтра сходим, — ответил отец. — Не убежит твое кино…