Пути-дороги

Алексей Мусатов

Пути-дороги

© Издательство «Московский рабочий», 1974 г.

Жарко. Булыжная мостовая накалена. Колхозный рынок гудит, как растревоженный улей, и переливается пестрыми красками. Ослепительно сияют жестяные бидоны на телегах и высветленные землей ободья колес.

Василий Кошелев, счетовод районной конторы Кож-сбыт, пробирается через базарную площадь.

Он в коротком пиджаке какого-то зеленоватого цвета, надетом прямо на нижнюю, давно не стиранную рубаху, щеки его заросли густым колючим ворсом, и только картинно-пышные усы неизменно аккуратны.

Ноги Василия почему-то не слушаются, базарная площадь качается, но Василий полон решимости, расталкивает людей, пролезает между жаркими лошадиными мордами, перешагивает через корзины с овощами и, что-то бормоча себе под нос, идет все дальше и дальше.

Василий знает, где торгует Марина: в молочном ряду, недалеко от городских весов. Он появляется перед ней неожиданно, отталкивает покупателей и смотрит на нее сердитыми, в красных прожилках, глазами:

— Марина!.. Детей требую! Выдай детей, Марина!

Женщина вздрагивает, мгновенно хмурится, а потом смотрит на мужа с напускным изумлением. Она еще не стара, но продолговатое, темное от загара лицо ее выглядит усталым, губы поблекли, частая сеть мелких морщинок лежит под глазами.

— Объявился. А я уж думала, не навестишь сегодня, — усмехается Марина. — Ты хоть поздоровайся — жена я тебе или кто?.. — И она долго вытирает о фартук руки.

— Ты не шуткуй! — выходит из себя Василий. — Я в суд могу обжаловать. Раз тебе семейная жизнь со мной нежелательна — не живи, твое женское дело. А дети общие… И совершенно даже правильно — могу в суд обжаловать. Суд поделит, он законы найдет! — Василий стучит кулаком по колесу, и голос его переходит в крик: — Полюбовно тебя прошу, Марина: выдай детей!

Крик привлекает колхозников с соседних подвод: они вытягивают шеи, переглядываются.

Марине становится неловко. Она вспыхивает и дергает мужа за руку:

— Уймись, Василий… пьян ты! Я после базара к тебе заеду, переговорим, если хочешь.

— Ну и пьян… А почему? За детей терзаюсь.

Марина берет мужа за плечи и старается втолкнуть его в людской поток, что движется мимо телеги.

— Иди себе, честью прошу!

Василий вырывается, взмахивает руками и, вдруг покачнувшись, опрокидывает на телеге горшок со сметаной. Сметана проливается и лениво капает на землю. Маринину телегу обступают люди. Василий узнает знакомых колхозников из Березовки. Вот маленький остроглазый Афанасий Зайцев, колхозный конюх, сосед Марины. Он только что подстригся, побрился, и от него крепко несет одеколоном. Афанасий поднимает новую полотняную фуражку и приятельски подмигивает Василию:

— А-а, земляк! Ну, как балансы, как доходы-приходы? Говорят, приласкался к городу, не скучаешь о нашем брате колхознике?

Пухлощекий парень Ефимкин, в красной футболке, встает рядом с Василием и, не моргая, смотрит ему в щетинистую щеку. Зубами он сдирает с репы желтую кожуру и молодцевато выплевывает ее к ногам Василия. Людей собирается все больше.

Какая-то старуха с седыми усиками — Василий даже не знает ее — сокрушенно качает головой и шепчет:

— Ах, Васька, Васька! Заплутал ты, грешный человек, детей бросил!

Высокий гривастый старик, кузнец Коньков, с засученными рукавами пробирается сквозь толпу.

— Ты нашу Марину не пужай, — говорит Коньков и показывает на людей. — Соображай, весь колхоз в выезде — заступимся. А ты, Марина, объясни супругу: зря он шумит, закон на твоей стороне…

Марина молчит, опустив глаза, и щеточкой соскабливает с телеги разлитую сметану.

Василий растерянно шарит в карманах, сглатывает слюну и, отвернувшись от жены, делает шаг в сторону. Перед ним расступаются.

— Эй, счетовод! Луку, луку-то на копейку забыл купить! — со смехом кричит ему вслед Ефимкин.

Прошла неделя, и Василий не выдержал. Накупил гостинцев и отправился в деревню. «Сам с детишками поговорю, они меня поймут», — решил он.

Сев в поезд, Василий через час езды сошел на маленьком полустанке и прямой дорогой, через ржаное поле, пошел к Березовке.

Хлеба еще не созрели. Сизые волны бежали через поле. На горизонте синела зубчатая гряда елового бора. За рекой, на лугу, колхозницы сгребали сено.

Вскоре показалась Березовка. Василий с минуту постоял у околицы и повернул на приусадебный участок. К своему дому он подошел с задней стороны.

Возле огорода, привязанный к плетню, вяло щипал траву тонконогий рыжий теленок. В переулке лежали ошкуренные сосновые бревна, уже потерявшие свой золотистый глянец.

«Придется, пожалуй, продать, теперь не до стройки», — подумал Василий.

На двери, ведущей в сени, висел замок. Это обрадовало Василия: значит, Марина на сенокосе и дома одни ребятишки — Колька и Маша. А с ними, глупыми, договориться нетрудно.

Василий пошел к реке — наверное, Колька там.

Посередине реки мальчишки вели бой за бревенчатый плот. Как муравьи, они карабкались на него, плот тонул, мальчишки с визгом прыгали в воду, потом опять бросались к плоту. Осторожно ступая среди разбросанных на берегу рубах и штанишек, Василий подошел к воде, долго смотрел на голые тела ребят и не мог узнать, который же тут его Колька.

Наконец кто-то заметил Василия и закричал:

— Колька! Счетовод! Отец приехал…

Мальчишки отпрянули от плота и поплыли к берегу. Колька, курносый, веснушчатый, посиневший от долгого купания, торопливо засунул ноги в штаны и первый подбежал к отцу:

— А мамки нет… На дальний луг уехала. Она у нас за мужика косит… Дома я да Манька…

Колька был явно смущен. То и дело поглядывая на ребят, он говорил отрывисто, торопливо, левой рукой запутался в рукаве синей рубахи. Мальчишки один за другим выскакивали из воды, на ходу одевались, окружали Василия и внимательно его рассматривали.

— Мамки и завтра дома не будет и послезавтра… На целую неделю собралась, — сообщил Колька. — Ты как — ждать будешь или уедешь?

Василий потрогал свои картинные усы и миролюбиво прищурился:

— Ох и строгий ты у меня! Прямо начальник! Ну же прояснись! Обойдемся и без мамки! Я тебя с Манькой пришел навестить. В гости вас хочу позвать.

— В гости? — переспросил Колька.

— Ну да… Город посмотрим, в парк вас сведу. Я там одну комнату знаю — завлекательное дело. От смеха помереть можно.

— И я такую комнату знаю, — авторитетно подтвердил большеголовый Илюша Шабров. — Там такое зеркало есть уменьшительное, а потом зеркало увеличительное.

— Вот, вот, — улыбнулся Василий. — А еще, Никола, можем к Ивану Грозному сходить.

— К Грозному? — удивился Колька.

— Помнишь, я тебе рассказывал, царь-то в нашем городе жил. Сурьезный такой царь, нравный. Чуть что — сейчас голову с плеч. Так вот, пойдем мы с тобой в музей, нам все и покажут: и какую шапку Грозный носил, и с какого блюда кашу ел…

— Этого я не знаю, — вздохнул Илюша. — Не бывал в музее.

Потом отец обещал свести Кольку в кино, городской театр, покатать на лодке.

Колька потер кончик носа. Искушение было велико. В город он ездил только два раза, да и то, кроме базарной площади, ничего не видел. И вдруг такое заманчивое приглашение… Но от кого…

Колька вспомнил разговоры мальчишек об отцах. Самым знаменитым, пожалуй, считался отец Илюшки Шаброва. В войну он был партизаном, ходил в разведку, взрывал вражеские поезда. А сейчас работает в колхозе бригадиром.

Боевой отец и у Леньки Зайцева. Когда в колхозе случился пожар, он первым ворвался в горящую конюшню и спас племенного жеребенка.

Колька завидовал ребятам — у него отец был тихий, неприметный, сидел с утра до вечера в конторе да щелкал на счетах.

Однажды ребята завели в школе уголок знатных людей колхоза. Повесили фотографии бригадиров, животноводов, конюхов. Потом на стене появился портрет Василия Кошелева.