Горбатые мили

Назару никак не удавалось прикинуть, когда объявится перед капитаном. Ему ж еще предстояло пройти медицинский осмотр — заполнить санитарный паспорт моряка.

— Неужели пренебрегали маринистикой? — удивился Венка. — Фор-марса-рей на носовой мачте. А вязать рифы — то же, что подбирать паруса. Просто!

«Гони, не останавливайся!» — взглядом поощрил его Назар.

— Так что… Следите за мной? Фор-марса-рей в тот раз мотался, туды его, где-то там, среди изорванных туч, — Венка запрокинул голову. — Зрю на него, а у самого, верите — нет, мурашки по спине. Потому что ноки [2] то погружались, то вымахивали все в свисающих клочьях стекающей воды. Проверил на всякий случай: в каком у меня… спасательный жилет? Как надел? Подергал тесемки. Оказалось, завязал будь-будь. Потом мне кто-то словно прошептал: «Ты ж галетами не запасся!» Я что, стал бы спорить? Да-да, упустил, шляпа. Развернулся на обратный румб. Сам к носу. Лезу туда, чтобы набить карманы. Ноги здесь, мозга моя будто уже там, далеко, — перед полубаком. Жадюгой сделался, как женатик перед дележом барахла. А на меня с верхотуры… Мало сказать, что стена серой воды. Со всех частей света а-ах!

— Смыло?

— Не сразу. Я еще потом затеял закрыть целлофановым мешком мотор шлюпочной лебедки. Гляжу — он близко и уже далеко. — Изумленный Венка закрыл лицо ладонью: — Не подфартило. Пеной всего заляпало. Потом, как утерся, гляжу: что творится! Борт же передо мной. Гладкий, глянцевый. Чей? Узнаю: наш! Сверху потоки! Выгнутые! Жуть! Чувствую: надо скорей зареветь. Только ничего у меня… Горло было как не мое.

— Ты нынче-то кем, герой?

— А! — Венка махнул рукой. — Торчу в машинном отсеке, у компрессоров. Рефмашинист. Весь… — понюхал воротник, рукав, — мазутом пропах.

— Да? Учился в мореходном училище, и на тебе! — посочувствовал Назар. — Я думал, штурманишь. Определенно. («В собственном здоровье я уверен. Что мне осмотр!»)

— По-всякому в жизни приходится, — уклонился Венка. — Нужда заставит — капитаном пойдешь.

У базы тралового флота катер-перевозчик не задержался. Отвалил, побуровил напрямки — в бухте хозяйничал без стеснения, со всего маху ударил грязным обносным брусом баркентину в выпукло-белый борт, а затем так резко отскочил назад в самим же сделанный на ходу вал, что Назар беспомощно замахал руками, Венка же налетел на брашпиль с якорной цепью.

Да, легкой и грациозной чудо-птице, лишенной своего обычного парусного оперения, выпало доживать последние дни не в том положении, какое заслужила.

Повсюду витал дух запустения. Давным-давно забытая мокрой шваброй палуба растрескалась. Когда-то крытые белилами рейки повыворачивало. Рядом со спуском в жилой отсек отливали желтым бестолково нарубленные доски. Белели лохмотья выцветшего брезента, еще ярче — опилки.

У скрученного ходового компаса Назар запнулся о растерзанный ящик из-под каких-то консервов.

— Когда баркентина поднимала все паруса, в том числе косые, то не натыкалась на волны, а летела… как на зов откуда-то свыше.

— Она и сейчас хоть куда, — незаметно для себя подхватил Назар.

Но это Венка вроде не заметил — шел, как бы стараясь, чтобы у него не прорвалась наружу радость от пришедшей на ум новой мысли:

— Вы думаете, смирилась со своей долей?.. Как бы не так! Поднапрягите-ка свой слух! Как? Все пробует: крепки ли причальные канаты, нельзя ли порвать их, хо-хо!

— Точно!

— Скрипит! — расцвел Венка. Он долго наслаждался тем, что его восхитительная любимица, вопреки всему, рвалась на волю, к бравым вестам — самым устойчивым и потому обожаемым ветрам. Спросил возбужденно: — А у вас, скажите, куда бумага?..

Назар замешкался.

— Вы же, как пить дать, собрались в моря! — опять развеселился Венка. Решил, что человеку суши — Назару без него, океанского супермена, не обойтись, как без спасательного круга.

— А-аа! — заспешил Назар. — Я пока что в платном резерве.

— Над новичками-то потешаются… О тельняшке, к слову, слыхали? — Ткнул себя в хилую грудь. — Почему она, как зебра? Вся в полосах?

Глаза у Назара расширились. («Экзамен мне устраивает!») Венка подавил в себе смех:

— Представьте ее всю сплошь синей… Шхуна огибает Африку. Матрозов (я вам по-старому) шуранули на верхние ярусы, под самое солнце. Снизу ни единого дуновения — испечься можно. За распоряжением: «Развязать… Дать ход парусине!» — того сложнее… Если бы матрозов облачили в белое, чтобы выдерживали. А паруса же быстро выгорают. Делаются белыми. Как смог бы штурман отличать одних от других та-аам, на высоте? Потому пошли на компромисс. — Готовый к самозащите, чуть что — посмеяться над собой, он картинно, только чуть навалился на фор-марса-фал, прикрепленный к палубе двойной манильский канат: — Я вам не о чем-то!.. Об этом не прочтете ни в одной энциклопедии! Моя гипотеза! — И засмеялся. Да так, с такой гримасой, будто презирал сразу всех профанов. — Насчет клеша… тоже дундук? Теперь без него можно, в дудочках. Как моему корешу Сереге без усов.

Катер-перевозчик давно ушел по кольцу, за четырехугольный плавучий док — со всеми остановками, вплоть до железнодорожного вокзала. Широкий в кости Назар и тщедушный — живые мощи — Венка беспечно отдались досугу: сидели на фальшборте баркентины, болтали ногами над обманчиво тихой водой. У камней — они с трудом отличали их от затопленных сельдяных бочек — мотало, куда-то подталкивало, передвигало, стремительно несло студенистые, помеченные коричневым крестом зонты — ядовитые медузы.

Бриз окреп. Тонкие мачты охватил изменчивый шорох. Он нарастал, свободно плыл по-над палубой, омывал днища трухлявых шлюпок, верх рыжей камбузной трубы, доски траверзных фонарей…

— Воротничок на флоте… это же что? В девятнадцатом веке… косынка из кожи. В силу какой надобности на шею-то… — Показал, как повязывалась. — Чтобы масло за шиворот не стекало.

Под источаемый мачтами шорох Назар перенесся в свое прошлое. Словно не покидал Сашку Кытманова, своего амурского друга. Для того все было просто: ставил опалубку, управлял бульдозером, вязал арматуру и рисовал. Любил также всякого рода удовольствия. Умел отдаваться им и после никогда не раскаивался.

Сашке тоже довелось взойти на «Амурск». Трещал о нем потом без умолку («У тезки нашего города нос словно у боевого корабля, тоже хищный»), восторгался: «Каких познал людей!» Особенно выделял Нонну. («Ее возможности — батенька мой! Не просто так даны. Для масштабнейших достижений».)

— При чем тут масло? — рассердился было Назар из-за того, что позволил обходиться с собой, как с юнгой. «Сашка-то, Сашка. Он же взял с меня слово разыскать его любовь, пока не встреченную мной Нонну».

— При том! — так же упрямо вкладывал в него Венка. — Маслом мазали волосы перед вахтами. Когда их намочит, то известно, что тогда. Колотун. И вообще.

Они покинули баркентину с одинаковым настроением, когда всей широко распахнутой бухтой завладел бриз и крачья белая круговерть, как усталая пурга, осела на корму приумолкшего в отдалении «Тафуина».

Со взгорка перед Венкой и Назаром открылся вид на западное крыло мореходного училища — длинное оштукатуренное здание с башенками по углам и парой гарпунных пушек у парадного входа: восточное заслоняли тополя. Венке было наплевать, ч т о  сказали бы о нем, на всякие пересуды — сыпал:

— Мэк моней, сэр! [3] Гуд ивнинг, сэр! [4]

— Откуда это у вас? — спросил Назар, как бы позавидовав: смотри ты еще какой! Не думал!

А Венку уже занимало только одно: как быстрей попасть в город. Его как будто подгонял попутный шелкап — прибрежный ветер. Сказанное им оказалось разорванным на части.

— У нас так давно, сэр. От старпома пошло, от некого Плюхина. Его самого на аглицкий манер называем: чиф.