Под радугой (сборник)

— Мое горе больше.

— Каждому кажется, что его горе больше, — ответил Мандель.

— Вы, по крайней мере, знаете, как он погиб и за что, — тихо проговорила Лия и после минутного молчания добавила: — А у меня и этого нет…

…Ася давно спит, раскинув руки на синем одеяле, Мандель все еще сидит над газетой, ничего в ней не видя, и Рива неподвижно стоит возле печи.

Наконец Мандель поднимает голову, снимает очки, прищурив близорукие глаза, говорит:

— А ведь она, пожалуй, права…

— Кто? — не поняла Рива.

— Лия. У нее действительно и этого утешения нет…

Рива молчит.

У себя в комнате Лия ложится, не зажигая огня, но заснуть не может. Теперь она знает наверное, что ее горе больше и что ей нет утешения.

3

Лия родила сына-первенца на восьмом году после свадьбы, в тридцать лет с лишним. Больше детей не было… Сема рос единственным ребенком-баловнем.

Когда мальчику было пять лет, мать, гуляя с ним, встретила известного в городе старичка врача, к которому раньше неоднократно обращалась. Врач остановился, увидев рослого, упитанного мальчугана. Указав серебряной рукояткой трости на ребенка, старик спросил:

— Вот это он и есть, ваш долгожданный?

— Да… — ответила Лия и покраснела.

— В таком случае, — дробно рассмеялся доктор, — горевать нечего! Если у вас больше не будет, хватит и этого одного. Ишь ты, бутуз какой!

Старик ущипнул его за щечку и попрощался с ним за руку, как со взрослым.

— Вот увидите, он вам целую дюжину заменит! — снова рассмеялся он.

После этой встречи Лия долго оберегала сына от «дурного глаза». Пока все шло благополучно.

Но Семе еще не исполнилось и шести, когда соседи по дому на Дворцовой улице, где они жили, и из других домов стали приходить к Лие жаловаться: сын ее колотит их ребят…

— Ну что же я могу сделать? — разводила руками Лия. — Ваши дети старше, пусть сдачи дают…

Мать сказала отцу — надо что-нибудь предпринять. Но Азриэль Черновецкий, приземистый, широкоплечий силач, биндюжник, в ответ разражался громовым хохотом:

— Вот это я понимаю! Вот это по-моему! Молодец! Настоящий, не ледащий!..

Это было у Азриэля высшей похвалой. Уж если он, бывало, скажет про коня, что тот «настоящий, не ледащий», то лишнего целкового за него не пожалеет.

— Один, да стоящий! — хвастал он своим подрастающим сыном.

Но Сема был молодцом не только по части драки. Родители и не заметили, как он научился читать и писать и к семи годам умел расписываться за отца.

Когда мать привела его в школу, мальчик был на полтора года моложе и на полторы головы выше остальных ребят.

А в двенадцать лет он исчез из дому. Вместе с ним скрылись куда-то еще несколько его товарищей по классу, и только через неделю их доставили откуда-то из-под Кременчуга.

Добиться от мальчишек чего-нибудь путного оказалось совершенно невозможно. Только один из них, которого как следует взяли в оборот, сказал, что инициатором затеи был Семен. Принялись за него. После долгих расспросов он наконец назвал то место, куда они направлялись. Лия поняла, что это где-то за тридевять земель, у черта на куличках, — она даже не могла выговорить названия.

Каково же, однако, было ее удивление, когда заведующая школой, седая миловидная женщина, к которой та прибежала в страхе, спокойно заговорила о каких-то книжках Фенимора Купера и Майн Рида…

Безумными глазами Лия смотрела на нее, ничего не понимала, ушам своим не верила.

— Что вы мне рассказываете? — возмутилась Лия. — Какой там еще Майн Рид? Пропади он пропадом! Что вы делаете с моим ребенком! Единственным! Горе мое…

С этих пор она стала следить за каждым шагом сына.

Однако Семен раньше ее забыл о случившемся и до самого окончания школы не обнаруживал страсти к путешествиям.

Кончив школу, он поступил в строительный техникум. Мать пыталась его отговорить, ей по душе была бы какая-нибудь другая специальность. Почему бы ему, например, не стать зубным врачом?

Семен был высоким стройным юношей с густыми вьющимися волосами и карими глазами, сверкавшими из-под почти сросшихся бровей. Он был комсомольцем и первым заводилой в веселой ватаге ребят и девушек, товарищей по школе.

В ответ на уговоры матери Семен сказал:

— Все специальности, мама, хороши. Но в каждую пору бывает так, что одна из них является главной. Сейчас — это специальность строителя.

Мать ничего не ответила. Да и что она могла возразить? Она уже привыкла к тому, что сын ее должен быть всегда одним из первых. Если он говорит, что специальность строителя сейчас самая важная, стало быть, так оно и есть и бесполезно его отговаривать.

Прошло еще несколько лет. Семен окончил техникум с отличием и собирался ехать на крупную стройку недалеко от Запорожья — пройти практику, чтобы потом поступать в институт.

К этому времени стало известно, что правительство отдает трудящимся евреям свободные земли в Приамурской полосе Дальневосточного края, включающие Биробиджанский район.

В те дни многие стали собираться в путь, но Лия была далека от мысли о том, чтобы расстаться с насиженным местом, где родилась и прожила жизнь и имела свое жилье, доставшееся по наследству от родителей. Вполуха слушала она бесконечные разговоры соседей и знакомых о новых местах. Лия считала, что к ней все это не имеет никакого отношения.

Она поняла, что местность эта где-то страшно далеко, еще дальше Сибири, наверное дальше тех краев, куда отправился, будучи школьником, ее сын. Лия и слушать не хотела об отъезде. И особенно тогда, когда узнала, что одним из первых туда собирается Лемех Лемперт.

Этот человек никогда не пользовался симпатией жильцов дома на Дворцовой улице.

Знали, что он побывал везде и всюду и нигде не сумел пристроиться к какому-нибудь делу.

Это был приземистый, коротконогий человек с редкой, всегда аккуратно расчесанной седоватой бородкой. Трудно было смотреть ему в глаза — они все время беспокойно бегали. Одет Лемперт был всегда чистенько, в руках вертел тросточку.

Известно о нем было, в общем, очень мало. Знали, что он когда-то вел богатую жизнь в Одессе. Источники богатства Лемперта, судя по всему, были весьма сомнительного свойства, так как он скоро угодил в тюрьму. Потом приехал в Кировоград, открыл галантерейную лавку, но лавка, очевидно, служила ширмой для каких-то других дел. В результате он снова попал в тюрьму. А потом Лемперту стало уже не до лавки — время было не то.

Знали также, что Лемех Лемперт по приезде в Кировоград объявил себя вдовцом, бездетным. Женился на женщине гораздо моложе его, родилась девочка.

А спустя некоторое время, когда он уже был в тюрьме, в Кировоград приехала пожилая женщина с двумя мальчиками-подростками и заявила, что она — жена Лемперта из Одессы, что она его разыскивает бог знает сколько и наконец узнала, куда он девался…

И вот этот человек сейчас стал упорно говорить о своем намерении ехать на новые места.

— Ну конечно… Лемех Лемперт едет, и вы едете, — говорила Лия. — Но тот, по крайней мере, от двух своих жен удирает, а вы чего?

Этот вопрос не без ехидства задала она однажды товарищам мужа, биндюжникам, когда они, пропустив по стаканчику, заговорили о поездке в Биробиджан.

Потом муж ее, правда, очень робко, пытался закинуть словечко об этом, но обычно встречал такой выразительный взгляд, что дальнейшее обсуждение вопроса само по себе отпадало.

— Ну как? — спрашивали его биндюжники.

— Не выйдет! — отвечал Азриэль. — Она и слышать об этом не хочет.

— А что она говорит?

— Сами, кажется, слыхали… Больше ничего… Да я и без слов понимаю. Уж она у меня такая… Настоящая, не ледащая…

— Стало быть, кончен разговор?

— Стало быть, так…

Как раз в это время, в один из жарких летних дней, Семен пришел домой и еще на пороге чуть виновато, но с хорошо знакомой матери настойчивостью сказал:

— Мне надо с тобой поговорить…