Хранилище

Шаг, другой назад, и я уперся спиной в стену. Вся крысиная масса колыхнулась на меня, первые ряды влезли на настил и, соблюдая строго известную им дистанцию, замерли, вскинув морды. Что они ждали? Чего медлили?

И вдруг погас свет. В полной тишине постепенно возникло на стене напротив меня слабое фиолетовое свечение.

— Э! — испуганно вскрикнул Сашок.

Я не спускал глаз со светящегося пятна, оно разгоралось все ярче и ярче, да и глаза привыкали к темноте.

— Э! — снова вскрикнул Сашок.

Такое же пятно возникло в глубине Хранилища левее на стене, примерно там, где находилась следующая колонна.

Тишина и чернота пространства, слитые в нечто единое, стали распадаться, разва­ливаться: светящиеся пятна на стене вызвали свечение и снизу — серебристое, дрожа­щее, нежное, едва различимое, готовое вот-вот исчезнуть при легчайшем движении воздуха. «Неужели свечение от крыс?!» — едва успел подумать я, как странное вкрад­чивое потрескивание, пощелкивание со скрипами донеслось сверху, от кровли. Звук этот стал медленно перемещаться в глубину Хранилища и вскоре легкое дуновение, сопровождаемое низким тягучим вздохом, вернулось из дальнего конца. Мрак стал прозрачным. Расплывчатыми тенями обозначались глыбы стеллажей, а округлые, как туннели проходы затеилились нежно-нежно фиолетовым туманцем. Снова тягучий вздох выкатился из глубины, как будто что-то черное, бесформенное проплыло над стеллажами, мягко ударилось в торцевую стену, в ворота и упруго, вслед за звуком улетело обратно. И тогда внятно зазвучал Голос Хранилища — жалобное ауканье, зов о помощи.

— Сашок! — тихо позвал я.

Никто не откликнулся. Как бы пригодился сейчас фонарик! Но где он? Я осторожно сполз спиной по стене, присел на корточки, стал шарить вокруг себя. Серебристое свечение вдруг усилилось, пошло волнами. Я отпрянул от края настила. Крысы тыка­лись в ноги, пищали, хрипели, вскрикивали, подминаемые идущими поверх. Возня, прерывистое дыхание, злобная грызня, хруст, упорное целеустремленное шевеле­ние — крысы явно рванулись на штурм. Я нащупал за собой широкую доску и тут же вспомнил о дежурном освещении: ведь кнопка пускателя где-то рядом, в нескольких шагах. Самые храбрые уже карабкались по валенкам, достигли колен. Они лезли по мне, напор все усиливался, я едва успевал стряхивать их — времени, я чувствовал, оставалось в обрез. Изловчившись, я бросил доску вдоль стены к тому месту, где, по моим предположениям, находился шкаф. Отчаянный писк, вопли придавленных, ушибленных. Я ступил на доску — она шаталась — побрел, одной рукой держась за стенку, а другой сбрасывая ползущих по мне крыс. Наконец, рука моя наткнулась на холодную сталь шкафа. Нащупав кнопку, я нажал на нее — вспыхнул свет, слабый, дежурный, но и это было как солнце.

Серая масса разом, как по команде, осела, конус вокруг меня растекся, верхние слои провалились, ковер пополз углами к стенам — боковой и противоположной. Доска подо мной выровнялась — я перебежал на настил.

Крысы уходили в двух направлениях: серые сардельки скользили вглубь Храни­лища, а кишащий угол утекал в нору.

Когда пол передо мной очистился, я увидел то, что осталось от портфеля, от моего новенького великолепного кожаного портфеля! Замок, застежки да несколько закле­пок. Журнал был весь изгрызан. Прибор, гайка, рулетка и фонарик валялись тут же.

Я схватил фонарик, прибор и в несколько прыжков оказался у первого стеллажа. Сашок лежал на спине, закатившиеся глаза блестели белками. Я кое-как привел его в чувство. Он никак не мог побороть страх и все не решался спуститься на пол. Надо было как-то выбираться отсюда, но как?!

Мне показалось не случайным то, что отключение света произошло в самый крити­ческий момент. Не знаю, почему, но я был убежден, что и нашествие крыс, и отключе­ние света каким-то непостижимым образом связано с лейтенантом. Ну кому еще, кроме него, надо было мстить нам?! Теперь я, кажется, вполне мог оценить его возможности по этой части...

До первых звуков пробуждающейся «точки» мы просидели с Сашком на досках, тесно прижавшись друг к другу и настороженно следя за черными углами площадки. Все, что было съедобного, сожрали крысы — бачок вычищен до блеска, рюкзак в дырах, ремешков как не бывало, не говоря уж о хлебе. Немного сохранилось чаю, но Сашок брезгливо отказался, я тоже не рискнул пить из термоса, по которому прошли полчища крыс. Да и вонь после них стояла такая, что обоих нас мутило.

Шаги марширующих солдат подняли нас на ноги. Мы бросились к двери, заколоти­ли руками и ногами. Мы рвались к миру человеческому от нечеловеческого, жаждали помощи, тепла, но снаружи не торопились открывать. Слышно было, как по команде лейтенанта взвод начал отрабатывать парадный шаг.

— Р-ряз! .. Р-ряз! . . Р-ряз! .. Кру-у-гом арш!

Шаги удалялись, потом приближались, взвод разворачивался, шел обратно, потом снова к нам и: «Р-ряз! .. Р-ряз! .. Р-яз!»

Мы устали, вернулись на настил. Но едва сели, как распахнулась дверь, вошел лейтенант — в сапогах, длиннополой шинели и фуражке. Встал у порога, широко расставив ноги и закинув руки за спину.

Держась друг за друга, как два партизана, мы пошли с Сашком на выход, останови­лись перед лейтенантом. Он отвернулся на полоборота, чтобы не видеть меня. Нос, губы, подбородок вытянуты вперед, как у крысы, рот плотно сжат, в глазах усмешечка, дескать, ну-ка, теперь дошло, кто есть кто. Сашок резко шагнул вперед, вытянулся перед лейтенантом.

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться? — в голосе дрожь, вот-вот сорвется на слезы.

Лейтенант снисходительно кивнул:

— Слушаю.

— Дозвольте пойти на расчистку снега, товарищ лейтенант!

— Чего? — весело удивился лейтенант.

— Крыс боюсь, товарищ лейтенант. Крыс тут полно, а я сызмальства видеть их не могу.

Голубые глаза Сашка подернулись рябью, замерцали, тонко вздрагивая, как лужи­цы под ветром.

Лейтенант кинул на меня уничтожающий взгляд и снова Слижикову:

— Крыс боишься?

— Так точно, товарищ лейтенант! Смертельно!

— А когда отказывался выполнять приказ командира — не боялся?

— Извиняюсь, товарищ лейтенант, больше не буду. Клянусь, товарищ лейтенант!

Лейтенант повернулся ко мне:

— Что скажешь, инженер?

— Крыс действительно много,—сказал я.—Сашок с детства напуган. Поэтому прошу, замените кем-нибудь, пусть парень снегом заимется.

— Снегом, говоришь? — тонкий рот лейтенанта искривила презрительная усмеш­ка.— Потакать слабостям? Рядовой Слижиков, ты же солдат! А солдат должен воспи­тывать в себе волю, храбрость, непримиримость к врагам отечества. Какой же ты сол­дат, Слижиков, если боишься крыс! Нет, не солдат ты, Слижиков — тряпка! У тебя впереди два года службы и, даю тебе слово офицера, сделаю из тебя настоящего солда­та! А теперь слушай мою команду.

Слижиков вытянулся, глаза затрепетали — вот-вот выплеснутся. Лейтенант смерил взглядом стоявшего навытяжку Сашка, отчеканил:

— В строй! Ша-а-гом арш!

Сашок шагнул в проем, запнулся, упал, в панике на четвереньках выскочил из Хранилища, выпрямился, побежал в строй. Пропустив меня, вышел и лейтенант.

Взвод стоял на плацу, в одну шеренгу. Сашок не сразу нашел свое место, тыкнулся раз, другой, наконец двое парней под общий смех поймали его за руки и поставили между собой. Должно быть, он плохо соображал, что с ним происходит.

Лейтенант прошелся вдоль шеренги, всматриваясь в солдат — те вытягивались, как перед генералом, тянули подбородки. Перед Сашком он лишь молча неодобритель­но покачал головой, дескать, ну и ну! Встав перед шеренгой, чуть подальше, чтобы охватывать глазом оба края, он громко, во весь голос скомандовал:

— Взвод! Смирно! Слушай мою команду! Кто боится крыс — шаг вперед!

Пять-шесть человек вышли из строя.

— Слижиков! А ты? Крыс боишься?

Сашка подтолкнули соседи и он хрипло ответил:

— Так точно, товарищ лейтенант!

— А почему стоишь? Шаг вперед!

Сашок шагнул, закачался, чуть не упал. Солдаты снова засмеялись.