Хранилище

— А-ат-ставить смех! Слушай мою команду! Сми-и-р-на! — Лейтенант прошелся вправо-влево, полюбовался, как солдаты держат стойку, скомандовал: — Вольно!

Он снял перчатки, похлопал ими по ляжке, откашлялся, пригладил усы.

— По решению командования гарнизона сегодня в ночь, то есть с ноля, устанавли­вается новый пост. Внутри Хранилища. Сменность — каждые два часа. С боевым ору­жием, но без патронов. Разводку осуществляет сержант Махоткин. Первым на пост заступает рядовой Слижиков. Вопросы есть?

— Нет! — откликнулось несколько голосов.

— Разъясняю. Которые боятся крыс, пойдут в первую очередь. Потом — по круго­вой. Ясно?

— Ясно!

— Рядовой Слижиков! Повтори приказ!

Сашок замотал головой, приложив руки к груди, двинулся к лейтенанту, вдруг повалился на колени.

— Товарищ лейтенант! То-ва-а-рищ лейте-на-ант! — просипел он, умоляюще про­тягивая руки.— По-щаа-дите! То-ва-а-рищ...— Голос его совсем пропал, Слижиков ткнулся лицом в снег, согнулся дугой, плечи затряслись.

Солдаты гоготали. Лейтенант не смог сдержать самодовольной усмешки.

— Сержант Махоткин! Навести пор-рядок!

Махоткин подтолкнул соседнего Копаницу, и они вдвоем, подхватили Сашка под руки, отвели в строй, поставили на место. Рысцой вернулись в голову шеренги.

— Взвод! Слушай мою команду! Смирно! На-а-пра-а-у! В казарму... Ша-а-а-гом арш! За-а-а-пе-вай!

Вытянувшись цепочкой, взвод зашагал по искрящейся под солнцем площадке, очищенной от снега и аккуратно подметенной метлами. «Белая гвардия, черный барон снова готовят нам царский трон»,— вывел голосистый запевала. Лейтенант шел сбоку, помахивая перчатками в такт песни.

Было тепло как весной. На небе ни облачка. В воздухе стоял терпкий хвойный за­пах. Не верилось, что это в Сибири, в конце декабря...

Но от Москвы до британских морей

Красная армия всех сильней!

12

Я умылся под рукомойником в пищеблоке. Есть не хотелось — только спать. Едва я разобрал постель, как в комнату вошел лейтенант и, тыча пальцем, со злостью сказал:

— Это за бульдозер. А за солдата еще получишь.

— Послушай, лейтенант, прошу по-человечески, не посылай Слижикова в Храни­лище. Там действительно страшно.

— Знаю!

— Ты не знаешь всего...

— Все знаю. Это ты еще не все знаешь, вот запечатаю на трое суток — тогда узнаешь!

— Не пугай! Смотри, как бы самому не запечататься — по уголовной части! Тогда спросят, для чего выдумал этот идиотский пост внутри Хранилища...

— Слушай, ты! Вошь интеллигентская! Чего ты все лезешь в мои дела? Неделю уже ошиваешься, а все не врубился. Тут своя жизнь, свои законы. И пост этот не я выдумал, он давно, до меня. Для чего, спрашиваешь? А вот таких, как ты, строптивых болванов ломать. Чтоб служили и ни о чем не размышляли! Понял, мыслитель? И не лезь, сука, в мои дела! По-хорошему предупреждаю!

Я сжал кулаки. Лейтенант все сдергивал и никак не мог сдернуть перчатку с правой руки.

— Послушай, ты! Солдафон! Думаешь, все это пройдет для тебя безнаказанно? Думаешь, не достать тебя тут в этой норе? Думаешь, все бессловесные скоты! Крыса! Крыса поганая!

— Молчать! Смирно!! — придушенно прохрипел лейтенант.— Да ты... Знаешь, что у меня в Хранилище? — Он замер с выпученными глазами, в оскале обнажились мел­кие темные зубы, нос вытянулся, побелел.— Думаешь, лейтенант, две звездочки, пеш­ка? Да у меня прямой провод, знаешь с кем! А приказ сорок дробь семнадцать знаешь? У меня тут кнопочка с цифровым кодом...,- Он облизнул пересохшие губы, рот его сводило судорогой, он не мог говорить.— Я ... я... только я допущен! Понял, ты, гниль интеллигентская! Наберу, нажму — к чертовой матери! Все, все — понял? И не трогай солдат! Им служить! А ты ни х ... не знаешь в жизни! Тебя еще драть, мордой об стену, палки об тебя лыжные, бамбуковые! Валенком с песком по почкам! Окурки об тебя гасить! Застрелю!

Я сел на кровать. Лейтенант оцепенело держался за кобуру, на губах выступила пена.

— Выйди,— тихо сказал я.— Слышишь? Опомнись, лейтенант. Выйди.

Он круто развернулся на каблуках, застегнул кобуру и вышел. Я лег. Нервная дрожь била меня, тряслись руки, стучали зубы. Сбросив валенки, укрылся краем одея­ла. Лицо казалось раскаленным, видимо поднялась температура. От боли раскалыва­лась голова, больно было глотать.

Я закрыл глаза, но и там, внутри меня плавала пугающе отчетливая физиономия лейтенанта — выпученные желтые глаза, крысиная морда, белый нос, хищные зубы. Значит, лейтенант уже кого-то ломал в Хранилище, а может, еще и до него... О каком это он приказе шипел? О кнопочке, цифровом коде... Может, и взаправду, Хранилище диктует свои законы? Делает всех, кто связан с ним, сумасшедшими ... И меня в том числе? Какой идиотизм!

Вечером меня кто-то разбудил, потряс за плечо.

— Придется перейти в казарму,— тихо сказал Сашок.

— Почему? — пробормотал я запекшимися губами.

— К лейтенанту жена приехала...

Я долго выбирался из жаркого полусна-полубреда. До меня никак не доходило, к кому и зачем приехала жена. Разве у лейтенанта есть жена? У такого может быть жена?! Но при чем здесь я? Приехала, ну и пусть, я-то здесь при чем?

Сашок вдруг опустился на колени, зашептал мне в лицо:

— Поговорите с ним, пусть отменит приказ, не смогу, ей-богу! Пусть отменит, пусть куда хочет, хоть в тюрьму. Не вынесу я. Поговорите...

Я ничего не понимал. С огромным трудом оторвал от подушки распухшую голову, сел, расклеил глаза, увидел перед собой расплывчатое пятно. Кто это? Почему на коле­нях? Ах, да это Сашок!

— Встань,— попросил я.— Ну, пожалуйста, встань.

Сашок поднялся.

— Не становись на колени, плохо это,— сказал я.— Слышишь, Сашок?

— Поговорите с лейтенантом, а?

— Ладно.

Сашок благодарно закивал, проворно свернул мою постель, потащил на солдатскую половину. Я без сил опустился на голую койку. Со стены на меня смотрел генералисси­мус. Еще совсем недавно я, как и многие миллионы, был им любим, отмечен его внима­нием и заботой. Не было бы его, не было бы ни этого страшного монстра-Хранилища, ни гнусного лейтенанта, ни Сашка, с его голодной ободранной деревней и страхом, ни меня, запрограммированного на выполнение сверхважной секретной работы...

Вдруг вспыхнул свет, я зажмурился от боли, так сильно ударило по глазам.

— Как дела, больной? — раздался твердый женский голос.

Ответить я не успел, женщина прошла в пищеблок, мельком бросив на меня безраз­личный взгляд. Лейтенант чем-то занимался в первом отсеке. «Валерий!» — властно донеслось из пищеблока. Лейтенант быстро прошел на зов, неся полные сумки. Там у них затеялся какой-то негромкий разговор. Женщина напористо поучала лейтенанта, в голосе ее звучало раздражение, когда он начинал что-то объяснять ей, словно бы оправдываясь.

Я осмотрелся, где-то был чемодан, пиджак, журнал, прибор... Из пищеблока вышли лейтенант и его жена. Теперь я ее разглядел. Розовые стрелы от выщипанных бровей лезли круто вверх, как у сатаны, светлые волосы завиты мелкими кудельками, голова огромная, нелепая на длинной и тонкой шее. К тому же зеленый костюм — юбка и пиджак, а на ногах сапоги ярко-красного цвета. Кругленький маленький рот крепко сжат, словно она набрала воды и собиралась прыснуть.

— Лейтенант, — сказал я,— прошу, не назначай Сашка на ночной пост в Храни­лище.

Лейтенант выразительно посмотрел на жену, дескать, видала!

— Это какой Сашок? Слижиков? — спросила она, глядя на меня так, как обычно глядят дежурные по вокзалу на транзитных пассажиров. — Почему?

— Парень боится крыс. С детства это, поймите,— ответил я.

— Как приказал, так и оставь,— сказала женщина лейтенанту и прошла в первый отсек.

Лейтенант кивнул в знак того, что думает так же, и вышел вслед за женой. Я поднял чемодан, взял со стула пиджак и пошел пошатываясь на солдатскую половину. Сашок встретил меня в прихожей.