Грозное лето

— Слушаюсь, — соглашался Артамонов, но тут же продолжал свое: — Но конница теперь уже не сможет остановить противника, Александр Васильевич, и последний способен будет развить наступательные действия и может вынудить меня к временному отходу. К Сольдау, кстати, в коем его высочество верховный главнокомандующий повелел мне быть и не выдвигаться далее на север. Однако же я выдвинулся в целях достижения наших общих целей.

— Благодарю, но я просил вас выдвинуться севернее Сольдау не для того, чтобы вновь отходить к нему, а для того, чтобы атаковать противника елико возможно успешней. Повторяю, Леонид Константинович: если вы отойдете к Сольдау, вы поставите нашу армию перед катастрофой, ибо противник непременно постарается выйти в тыл Мартосу и Клюеву ударом на Нейденбург.

Артамонов решительно заверил:

— Александр Васильевич, ваше превосходительство, я не отдам приказ об отходе без вашего волеизъявления, и корпус будет стоять, как скала. Но я ставлю вас в известность, что немцы атакуют мои шесть полков своими десятью полками, тяжелой артиллерией, блиндированными автомобилями с пулеметами и только что принудили Иркутский и Красноярский полки отойти на восток и прекратить штыковой бой, который мои доблестные войска вели и уже было отбросили противника, да автомобили изменили бой в свою пользу, так как нам положительно нечем было поражать их.

— Поражать автомобили противника следует артиллерией и трофейными гранатами, кои, я полагаю, имеются у ваших нижних чинов в достаточном количестве. Сегодня я передаю в ваше распоряжение вторую пехотную дивизию генерала Мингина из корпуса Кондратовича, завтра к вам подойдет из Млавы третья гвардейская дивизия генерала Сиреллиуса, дивизион тяжелой артиллерии, саперный батальон. Продержитесь до завтра и завтра же начинайте атаку по всему фронту, совместно с кавалерийскими дивизиями генералов Любомирова и Роопа.

— Слушаюсь, — ответил Артамонов неуверенно и слабо, и тут голос его оборвался, как это часто случалось, но потом все же послышалось: — Если противник остановит…

На этот раз его голос совсем пропал, и Самсонов положил трубку в ящик полевого телефона, потрясенный до последней степени. Случилось то, что и должно было случиться с Артамоновым: на такого командира корпуса полагаться было рискованно, и Крымов предупреждал об этом, и вот он отступает. Самовольно, перепугавшись первой же атаки противника. Или намерен отступить и решил оправдаться мнимой атакой противника. Уволить его немедленно? Или подождать до утра следующего дня, когда к нему подойдут новые части? А если завтра будет поздно?

— Значит, значит, я напрасно согласился вчера с вами, господа постовские и прочие, — сказал он, а когда вошел в комнату, где Постовский и Филимонов уже прекратили обедать и напряженно ждали его, командующего, он мрачно произнес: — Противник атакует первый корпус. Генерал Артамонов — в панике.

И в комнате стало как на кладбище — тихо и горько.

И тут на улице раздались выстрелы и послышался шум и грохот ворвавшихся из-за города артиллерийских передков и обозных груженых бричек, на которых стояли во весь рост ездовые и нахлестывали лошадей кнутами.

— Что еще за безобразие? Что за часть? Остановить и наказать офицеров, — негодующе сказал Самсонов.

Постовский и Филимонов бросились на улицу, пытались остановить бегущих, а Постовский даже начал стрелять в воздух, но ничего не помогало. И в это время в толпу ворвался на рыжем коне какой-то офицер с черной повязкой через плечо, вслед за ним ворвалась группа казаков и, наезжая на мчавшиеся подводы и размахивая плетками, что-то крича и жестикулируя, преградили путь бежавшим и застопорили все: артиллерийские передки остановились, остановились обозные брички, сбились в толпу солдаты, и все разом стихло и успокоилось. И ездовые как ни в чем не бывало опустились на сиденья и стали делать самокрутки, а наиболее хозяйственные принялись собирать разбросанные там и сям буханки хлеба, рассыпанное пшено и ячневую крупу и даже мешки с мукой и водворять все это на свои подводы.

Это были части восьмого Эстляндского полка с полубатареей второй артиллерийской бригады второй дивизии корпуса генерала Кондратовича, сбитые противником с позиций в районе Фаулен — Логдау, которых стоявшие на окраине Нейденбурга обозные приняли за неприятеля и подняли панику.

Самсонова поразил внешний вид солдат: изможденные лица, не первой свежести обмундирование, отсутствие винтовок у некоторых и полное отсутствие офицеров, будто их всех выбили во время сражения. Потом уже, через несколько минут, они стали появляться среди солдат, мрачные и как бы пристыженные, и искали своих, а один, усатый и приземистый, начал раздавать тумаки направо и налево и кричать что-то неподобное, так что солдаты только переглядывались и вбирали головы в плечи.

— Поручик, узнайте, какая часть, почему находится здесь и почему поднялась такая паника, — сказал Самсонов адъютанту. — И доставьте ко мне того ретивого усача.

— Слушаюсь, — козырнул адъютант и заторопился на улицу.

Нокс, наблюдавший за всей этой картиной, тревожно подумал:

«Этого и следовало ожидать — бригада генерала Мингина подверглась атаке» — и сказал Самсонову:

— Что-то произошло на левом фланге, господин генерал. Я впервые вижу такого русского солдата. Кажется, это — из бригады генерала Мингина. Я утром был у него…

— Произошло не с солдатами, произошло с их командирами, — недовольно ответил Самсонов и пошел в кабинет.

Шел и думал: «Солдаты, по всей вероятности, самовольно покинули позиции и представляют собой не войско, а толпу. Что же это такое — отступать, когда кому вздумается? И что это за повадки в моей армии, коль нижний офицерский чин позволяет себе возмутительное рукоприкладство на виду у штаба армии? А что делают подобные субъекты на позициях? Срам», — заключил он и, войдя в кабинет, сел за стол и задумался. Значит, Нокс предвидел это отступление и поэтому молчал?

Самсонов был потрясен. И тем, что Нокс ничего не сказал о посещении фронта, и тем, что солдаты в панике отошли к Нейденбургу, и самим видом их. Измученные, исхудалые, в обветшалой одежде, многие — без оружия… Что же с них можно требовать? Как они могут воевать?

Робко вошел фельдфебель и, еще с порога, став по всей форме, отрапортовал:

— Пятого взвода, второй роты восьмого Эстляндского полка второй бригады второй дивизии фельдфебель Катков прибыл согласно вашему приказанию, ваше превосходительство.

Самсонов окинул его беглым взглядом, запыленного, в полинявшей гимнастерке и в помятых брюках с лысинками на коленях и в видавших виды сапогах в «гармошку», однако же с лихо закрученными огнистыми усами, и немного поостыл: службист, коленей не жалел, ползал по-пластунски вместе с нижними чинами, очевидно, под огнем противника, ибо картуз слева был прострелен пулей, — подумал он и спросил:

— Что же это вы, братец, такой герой, по всей вероятности, по коленкам вижу, а занимаетесь безобразиями: рукоприкладством?

— Никак нет, ваше превосходительство. Ударил малость своего односельчанина и его дружков, пропасти на них нету, как они есть заглавные баламуты и первыми кинулись во все лопатки с позиций. И еще кричали разные непотребные слова, мол, неча помирать тут заради генеральев, какие неспособные даже накормить солдат, а не только защитить их от германских пушек, какие всех нас перебьют вконец. Ну, и подняли всех в бега, так что я догнал этих вояк только под городом и по-свойски надавал им затрещин, за что полностью винюсь, ваше превосходительство. Их бы под суд, но какой теперь суд?

— Почему отступили? При каких обстоятельствах и откуда? А седьмой Ревельский полк, входящий в вашу бригаду, что делал в это время?

Фельдфебель вздохнул и с горечью ответил:

— Тоже отступил, ваше превосходительство. Мы поначалу выбили германца из Гросс-Гардинена и деревеньки Турау и пошли на Зееваль-де, но неожиданно германец открыл перекрестный артиллерийский огонь из тяжелых орудий из-за леса, а потом оттуда немецкая пехота пошла в атаку на нас с песнями, пьяная, кажись. Мы, конешно дело, встретили ее прицельным ружейным огнем, да еще пушкари наши поддали, но тут на нас, как град, посыпались гаубичные снаряды и подняли все вверх дном, так что земля и люди летели в небо. Страсть что было, ваше превосходительство! Шибко большой урон нанесли нам те гаубицы, так что к Липпау мы отходили без оглядки, извиняйте.