Грозное лето

И наконец произнес неуверенно и удивленно:

— Боже мой, Мария? Вы же отбыли в Петербург, мне сказали.

— Должна была отбыть, но меня попросили прежде помочь увезти раненых, так как не хватает сестер, — ответила Мария, подойдя к автомобилю, и продолжала: — И не раскаиваюсь, так как увидела вас вновь, и поздравляю с новыми погонами, — заметила она новые погоны на Орлове. — Ну, здравствуйте, и поздравляю. Теперь у меня два ангела-хранителя, два капитана: вы и Бугров. Кстати, он тоже где-то здесь, во второй армии.

Орлов готов был схватить ее на руки и унестись с ней куда-нибудь за тридевять земель, но всего только поцеловал ее руку и сказал взволнованно и беспокойно:

— В такое тревожное время… В такой близости к фронту увидеть вас — это счастье. Жаль, что оно скоро кончится, ибо я еду к Самсонову, и когда теперь мы встретимся — неизвестно… А почему вас направляют в Петербург? Не прижились? Кому-то дорогу перешли? — спросил он, робко глянув в ее искристые глаза.

— Патронесса моя, княгиня Голицына, пришла в ярость, что я уехала без ее благословения, и дала такую депешу великому князю, что он повелел доставить меня в Петербург едва ли не на аэроплане. Поразительно! Великий князь занимается такими мелочами… Ну, а вы как? Почему вы здесь, в Млаве?

Орлов рассказал, что и как, и неожиданно строго добавил:

— Мария, мне очень приятно было встретить вас, но было бы еще приятнее, если бы вы поскорее уехали отсюда подальше. Не исключено, что Млава станет прифронтовым городом, и всякое может случиться.

Мария улыбнулась, сверкнув мелкими и белыми, как сахар, зубами, и ответила:

— А мне хорошо там, где будете вы, Александр. Виновата: капитан. А если бы вы взяли меня с собой на фронт, я только была бы весьма благодарна судьбе.

— Я чувствовал бы себя преступником, если бы подверг вашу жизнь опасности встретиться с немецкой пулей. Банально, но иначе сказать не могу, — ответил Орлов и предложил: — Отойдем на минуту.

Мария покорно отошла с ним в сторону, а когда он остановился — услышала:

— Я люблю вас, Мария. Давно люблю, много лет. Еще с того времени, когда увидел вас в Смольном. Когда танцевал с вами. Но я не мог надеяться и не мог сказать вам об этом. «Не моя судьба», — думал я. Теперь решился…

Кто-то властно крикнул грубым неженским голосом:

— Сестра Мария, кончайте свиданничать! Мы едем на вокзал принимать раненых!

Мария вдруг поцеловала Орлова в щеку, как тогда, в степи за Новочеркасском, и побежала к стоявшей у входа в штаб сестре милосердия — чопорно-белой и надменно-важной, как монастырская мать-игуменья, и оттуда крикнула Орлову:

— Я буду ждать вас, капитан! Очень буду ждать. И молиться за вас!

И исчезла так же вдруг, как и появилась.

Орлов посмотрел ей вслед, поискал ее взглядом и не нашел в толпе солдат и в скопище повозок.

И сказал шоферу и механику:

— В Нейденбург. Постарайтесь, чтобы через час были там.

— Слушаемся, ваше благородие!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Генерал Самсонов еще не знал, что случилось на правом фланге его армии, и был уверен, что вот-вот получит донесение от генерала Благовещенского о том, что он вошел в соприкосновение с корпусом генерала Шейдемана, то есть с первой армией. Да и что там могло случиться, коль, по сведениям штаба фронта, возможный противник на пути движения корпуса Благовещенского, первый резервный корпус немцев, ушел из Растенбурга два дня тому назад?

Генерал Самсонов более беспокоился о левом фланге своей армии, ибо здесь, по данным разведки, в районе станции Монтово противник концентрирует силы и что-то замышляет: ударить по корпусу Мартоса и отрезать его? Или атаковать первый корпус Артамонова и отогнать его от Сольдау, то есть опять-таки ради того, чтобы отрезать корпус Мартоса и пленить его? А потом отрезать и корпус Клюева?

Вот почему вчера на военном совете Самсонов предложил немного оттянуть корпуса Мартоса и Клюева, выровнять линию фронта своей армии, а после соединения с линией фронта первой армии — продолжать наступление общими силами. Однако ставка фронта категорически запретила второй армии даже дневку, а не только приостановление наступления или отвода центральных корпусов, и именно поэтому Постовский и другие чины штаба, «молодые», как их называли, предложили свой вариант на случай, если противник попытается все же нанести второй армии удар: немедленно потребовать от штаба фронта передачи армии третьей гвардейской дивизии генерала Сиреллиуса, находящейся рядом, в Ново-Георгиевской крепости, передать также тяжелый артиллерийский дивизион и вообще укрепить левый фланг армии понадежней.

Генерал-квартирмейстер Филимонов решительно был за то, чтобы корпус Мартоса и Клюева отвести немедленно, так как они слишком выдвинулись вперед и немцы могут попытаться отсечь их от остальных сил второй армии, но начальник штаба Постовский тоже решительно был против такой меры, тем более без согласия на это штаба фронта и ставки верховного, и приводил пример с бароном Зельцем: отвел самовольно корпус своей армии и… сдал должность командующего генералу Эверту.

— Если мое мнение не имеет никакого значения для вас, ваше превосходительство, — заявил Постовский официально, — я покину свой пост немедленно, как только вы прикажете Мартосу и Клюеву, отходить.

Самсонов не принял никакого решения до ознакомления с положением на месте и вот приехал в Нейденбург, на левый фланг армии, вместе с чинами своего штаба, которые, впрочем, прибыли раньше его, еще утром, равно как и Нокс, один из главных противников отвода центральных корпусов, который тоже заявил вчера: он не видит серьезных оснований для отступления корпусов Мартоса и Клюева, считает такую предосторожность командующего неосновательной и в случае, если корпуса все же начнут отход, незамедлительно вылетит в ставку верховного, в Барановичи, к генералу Вильямсу для срочного доклада великому князю, а то и царю.

Кто же был прав?..

…Вот о чем все с большим беспокойством думал генерал Самсонов и посылал офицеров связи в корпуса и дивизии для ознакомления с положением на месте и получал один и тот же ответ: противник сопротивляется со всем упорством, похожим на отчаяние, и даже то и дело переходит в контратаки, и вводит в дело новые средства: блиндированные автомобили, оснащенные пулеметами.

Особенно упорные сражения ведет пятнадцатый корпус Мартоса: по нескольку раз переходит в атаку с переменным успехом.

Сейчас высшие штабные чины обедали вместе с Самсоновым, и майор Нокс, как истинный гурман, заметил:

— Суп отменный, доложу я вам, но одного все же недостает: томатов. У нас в Англии томатный бульон — любимое первое почти в каждой семье.

Филимонов немедленно заметил:

— То, что едят генералы, майору положено уплетать за обе щеки.

Нокс не остался в долгу:

— Но у вас, генерал, есть мудрая пословица: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Так что у меня все еще впереди, ваше превосходительство.

В это время быстро вошел адъютант и сказал Самсонову:

— Ваше превосходительство, на прямом проводе — генерал Артамонов. Просит вас немедленно подойти к аппарату.

У Самсонова дрогнуло сердце, и он подумал: «Вот и случилось то, чего я более всего опасался: Артамонов будет кричать: „караул“», и устало поднялся из-за стола.

Артамонов сообщал: он атакован тремя дивизиями немцев, на помощь которым движется еще одна дивизия со стороны Лаутенбурга. Если немедленно не будет дано подкрепление со стороны корпуса Кондратовича, он, Артамонов, вряд ли устоит перед таким натиском противника.

— Незамедлительно, ваше превосходительство… Сегодня же чтоб Кондратович был на моем правом фланге. Или я не ручаюсь… — говорил, а вернее, кричал в телефон Артамонов.

Самсонов мягко прервал его:

— Леонид Константинович, против вас могут наступать лишь Две дивизии Франсуа, а не три. То есть корпус на корпус. Из Лаутенбурга идут, по всем данным, ландверные части, которые вот-вот будут атакованы Любомировым. Чего вы испугались? К тому же: я приказал придать вам третью гвардейскую дивизию, первую стрелковую бригаду и саперный батальон, плюс к этому еще и тяжелый артдивизион. И подчиняю вам Любомирова и Роопа. Этого вполне достаточно, чтобы вы могли контратаковать сами со всей энергией и настойчивостью, о чем я и отдам сегодня надлежащую директиву. Генералам Любомирову и Роопу я выношу строгое порицание за медлительность в своих действиях. Прикажите обоим атаковать тыл и фланг противника, особенно генералу Любомирову, как ближнему к нему на левом фланге, а не ограничиваться порчей железных дорог. Это — срам, а не боевое использование конницы.