Грозное лето

— Вон, я сказал! Арестовать! Доставить под конвоем в ставку фронта! За нарушение устава! За несоответственное нижнему чину поведение с командующим армией! — неистовствовал Ренненкампф.

Но Александр уже был вне кабинета.

Спустя немного времени Ренненкампф отдал директиву четвертому и второму корпусам и хану Нахичеванскому о наступлении.

Потому что получил и телеграмму от Жилинского.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

И опять Александр Орлов попал под горячую руку Жилинского и, едва переступив порог кабинета, услышал его раздраженный голос:

— Капитан, сколько раз прикажете напоминать вам об элементарных вещах устава? Это же бесподобно: так говорить с командующим армией, генерал-адъютантом, и даже стращать его! Вас что, верховный уполномочил вести себя таким образом в армии? Ренненкампфа едва не хватил сердечный удар, когда он кричал мне в телефон о вашем поведении.

Александр Орлов только и подумал: «Ну вот и опять придется сидеть под домашним арестом. Черт знает что такое», и ответил:

— Никак нет, ваше превосходительство, я не стращал Ренненкампфа. Я всего только напомнил ему, что армия, Россия спросят с него за такое поведение и нежелание помочь соседу по оружию.

Жилинский, мрачный, как всегда, сидел за столом, насупив светлые брови и не поднимая глаз, листал бумаги, что-то ища в них и не находя, и выглядел грознее темной тучи… Нет, он был зол не на капитана Орлова. Он был зол на Данилова, звонившего ему из Барановичей и советовавшего не особенно увлекаться допингом в отношении Ренненкампфа, ибо есть данные о том, что Ренненкампф вот-вот может получить «Владимира с мечами» за победу при Гумбинене.

Жилинский возмутился и сказал в телефон:

— Я такого представления не делал и нахожу, что никто, кроме меня, непосредственного начальника, делать этого не может. Если Барановичи полагают…

Данилов мягко прервал его:

— Петербург полагает, Яков Григорьевич.

Этот разговор был только что, полчаса тому назад, и Жилинский еще не успел успокоиться. Ведь великий князь лишь вчера грозился вынести Ренненкампфу порицание за медлительность в продвижении в глубь Восточной Пруссии, а он, Жилинский, был настроен и того решительнее: предупредить Ренненкампфа, что, если он незамедлительно не двинется в преследование противника, он будет отрешен от командования первой армией.

Сейчас Жилинский искал в бумагах донесение штаб-ротмистра Кулябко, в котором было полное описание бездействия Ренненкампфа во время боев при Сталюпенене, и особенно — при Гумбинене. «Я тебя представлю, бестия ты этакая, я тебе помогу получить всех „Владимиров“, какие существуют в империи Российской, фон-фанфарон прибалтийский. Я знаю, кто в Петербурге хлопочет о тебе, скоте этаком, и я не буду Жилинским, если тебя не выставят из армии. Штаб-ротмистр Кулябко знает свое дело: привез пакет на мое имя от Ренненкампфа и одновременно донесение на него же. Опытный жандарм. Жаль, что Крылова прозевал, под носом ведь был».

И сказал:

— Ох, капитан, натворите вы когда-нибудь дел, и наберусь я с вами горя. Садитесь и докладывайте, что у вас там произошло с этим фоном-фанфароном. Он намерен исполнять директивы штаба фронта? Или ждет, пока его высочество выйдет из терпения и отрешит его от командования?

Александр был удивлен: Жилинский просит его садиться. Значит, жалоба Ренненкампфа не достигла цели. Однако сказал, стоя поодаль от стола:

— Разрешите, ваше превосходительство, прежде доложить.

Жилинский поднял наконец глаза — суровые, слегка прищуренные, измерил его темным взглядом с ног до головы и увидел, что тулья фуражки его была прострелена в двух местах.

— Вы что, были под обстрелом противника? — спросил он сочувственно и даже обеспокоенно.

— Так точно. В районе действий, а вернее — бездействий шестого корпуса встретили автомобиль немцев. Они приняли нас за своих и остановились, потом сообразили и успели сделать несколько выстрелов. Но со мной был наряд казаков, и мы быстро управились. Одного убили, второго взяли в плен. Офицеры штаба Макензена заблудились. Вот их бумаги, — ответил Александр и положил на стол два планшета.

Жилинский прочитал их содержимое, удивленно посмотрел на него, как бы спрашивая — вы знаете, что это означает? Но ни о чем не спросил, а лишь посуровел пуще прежнего.

Макензен приказал своим подчиненным, командирам частей, преследующих корпус Благовещенского, отогнать русских за Ортельсбург и не допускать их на линию Пассенгейм — Едвабно — Вилленберг, ибо сюда устремляются основные силы семнадцатого корпуса, чтобы преградить путь отступления русского тринадцатого корпуса, против которого с севера начинает атаку первый резервный корпус фон Белова и ландверная дивизия фон дер Гольца.

Было ясно: противник намерен охватить центральные корпуса второй армии одновременно с запада и с востока.

И Жилинский разразился гневной тирадой:

— Сукин сын ваш Ренненкампф! О чем он думает? Что делает? Ему дана категорическая директива идти на помощь Самсонову и двумя левофланговыми корпусами Алиева и Шейдемана атаковать Макензена и Белова, и он мог бы сегодня быть в районе Бишофштейна — Зеебурга. Где же он, если Макензен атакует Благовещенского уже в районе Ортельсбурга? Враль первостатейный и бесчестный человек, до сих пор не могущий забыть мукденскую пощечину Самсонова! Вы не все сказали, что ему надлежало сказать. Ему надлежало сказать, что он будет предан суду, если не исполнит директивы штаба фронта!

— Я почти это и сделал, ваше превосходительство. Ренненкампф кастрировал вашу директиву, извините, и я от вашего имени сказал ему, чтобы он незамедлительно двинул Шейдемана и Алиева на помощь Самсонову, — ответил Александр и заключил: — Но он приказал двинуться Шейдеману и Алиеву на запад, где и противника может уже не оказаться, а не на юго-запад, к Благовещенскому. То есть он вновь ничего путного для второй армии Самсонова не сделает, ваше превосходительство.

Жилинский побледнел. Ренненкампф держит всю армию в бездействий! В видах обложения Кенигсберга! Не подчиняется приказам! Безумец или подлец? Или… Или откровенный изменник и предатель?

И ничего не сказал: не мог даже произнести своего грозного «Что-о».

Он, главнокомандующий фронтом, бессилен заставить Ренненкампфа делать то, что следовало. И не может устранить его без ведома великого князя. А великий князь мечет громы и молнии против него же, Жилинского. Что будет, если Самсонова постигнет катастрофа? Жилинский знал точно: уволят с должности главнокомандующего, а Ренненкампфу великий князь сделает… порицание. Ибо за спиной этого зазнавшегося вельможи стоит царь, царица и вся «немецкая партия» при дворе. Она-то и готовит ему орден. Что предпринять? Ведь дело может обернуться весьма круто и для генерала Самсонова, и для него, генерала Жилинского, уже оборачивается, — и ни одна душа на свете не станет защищать их и оправдывать перед царем и великим князем.

И, вызвав дежурного офицера, приказал:

— Ставку верховного, Янушкевича, к прямому проводу. И Самсонова тоже. Но прежде — Ренненкампфа. Прошу соединиться возможно быстрее. Незамедлительно.

— Слушаюсь, — отчеканил офицер, удивленный мягкостью тона главнокомандующего, не привыкшего просить даже самого господа бога.

Жилинский проводил его жестким взглядом и произнес:

— Привыкли к допингу, обыкновенного слова не понимают, — и сказал: — Докладывайте, капитан, что узнали в шестом корпусе. И почему Благовещенский откатился даже за Ортельсбург, всем корпусом, без разрешения главнокомандующего фронтом.

И Александр доложил:

— …Генерал Благовещенский, направив шестнадцатую дивизию генерала Рихтера в сторону Алленштейна, согласно с директивой Самсонова, приказал генералу Комарову идти со своей дивизией на Бишофсбург, будучи уверенным, что противник отступает от Растенбурга, и намереваясь атаковать его во фланг. Комаров дошел до Бишофсбурга без сопротивления, затем поднялся выше, до Гросс-Бес-сау, но не принял никаких мер предосторожности и даже не выслал разведку, чтобы точно узнать, что было впереди. Начальник штаба корпуса, полковник Сербинович, сказал: не было никаких директив. От кого требовались Сербиновичу директивы, коль он сам мог дать их, — неизвестно. Лишь утром тринадцатого августа было обнаружено, что со стороны Лаутерна появились какие-то части противника, в районе озера Тейштимен. Генерал Комаров, приняв силы противника за две бригады, приказал пятнадцатому Шлиссельбургскому полку атаковать противника в левый фланг в направлении Краузен, тринадцатому Белозерскому полку атаковать в лоб, на Лаутерн, четырнадцатому Олонецкому полку перехватить путь отхода противника по западному берегу озера Тейштимен. Полки окопались и встретили немцев прицельным огнем из всех родов оружия, расстреливая их почти в упор, потом перешли в наступление и продвинулись вперед на пять-шесть верст. Противник понес столь существенные потери, что Комаров считал свое дело сделанным. Он не знал, что сражался со всей тридцать шестой дивизией семнадцатого корпуса фон Макензена и что Макензен готов был уже ретироваться, так как дивизия не могла более держаться, но умоляюще попросил фон Белова, командира первого резервного корпуса, прийти на помощь, что тот с не очень большой охотой и сделал.