Председатель (сборник)

— У меня дробовик есть! — сказала Настеха — И картечь к нему.

— А у меня шомполка, — сказал дед-садовник.

— Дробовое ружьишко и у меня найдется, — заметила Анна Сергеевна — Да ведь у них автоматы, пулеметы, пистолеты…

— Любое завалящее ружьишко сгодится, — сказала Надежда Петровна — Но не в том расчет. Главную работу сделают партизаны, а наше дело — навести страху на фрицев, не дать им к отпору изготовиться.

— Мудрена штука, Петровна! — усмехнулась Настеха — Может, Комариха на помеле промчится?

— За твое гузно держась! — огрызнулась Комариха.

— Тьфу на вас! — прикрикнула Петровна — Дед, помнишь легенду, как княгиня Ольга половцам отомстила?

— Вроде бы воробьев с горящей паклей на дома их наслала?

— Точно!..

— Хату жалко! — вздохнула одна из женщин.

— Дурища! Немец все равно спалит!

— Из Нетребиловки немцы уходили — с четырех концов зажгли деревню, сообщила Комариха.

— Факт! У него такая мода: ни себе, ни людям!..

— Откуда же воробьи возьмутся? — спросила Анна Сергеевна.

— А нам воробьи ни к чему. Как фрицы уснут, пусть каждая подкинет на сеновал уголек из печи. И сразу забирайте детей и до куреня тикайте. А как фрицев припечет и они начнут из хат выскакивать, вот тут их и встренут… И каким-то зловещим весельем полыхнули глаза Петровны.

* * *

…Длинные языки огня вылизывают ночное небо. Захлебываясь, строчит немецкий пулемет на околице деревни. То и дело раздается треск автоматных очередей. Трассирующие пули вычерчивают в темноте диковинную телеграфную строчку.

Мечутся по деревне немецкие солдаты. Одни из них, в форме и при оружии, пытаются что-то спасти в неразберихе пожара и внезапного нападения; другие, полураздетые, очумевшие от сна и невыветревшегося хмеля, бессмысленно носятся по улице, увеличивая панику.

Партизаны ведут бой на подступах к деревне. Но и в самой деревне сквозь треск пламени, крики, грохот осыпающейся черепицы и рушащихся стропил прорываются глухие звуки ружейных выстрелов. Старик садовник из своей шомполки, Настеха из дробовика, заняв выгодную позицию, стреляют по пробегающим мимо немцам.

В одном белье из горящего дома выскочил Каспа. Распахнул дверь сарая, вывел своего Росинанта и попытался вскочить на его костлявую спину. Но это увидели женщины. Они содрали Каспу с коня и потащили к горящему дому. Он пытался вырваться, что-то кричал, его опаленные усы жалко шевелились над искривленными от ужаса губами.

Горящий дом все ближе. Безумный страх придал Каспе силы. Он ударил в живот одну женщину, отшвырнул другую, рубаха треснула на нем, и он едва не вырвался, но тут подоспела с тройником в руках Надежда Петровна Она схватила Каспу за горло и потащила к пустой оконнице, за которой бушевало пламя.

— Остановитесь!.. Что вы делаете?.. — раздался крик.

Надежда Петровна обернулась. Солдат-славист, держа автомат стволом вниз, медленно подходил к ним. Их глаза встретились. Надежда Петровна уступила Каспу товаркам и вскинула тройник. Немец отбросил автомат и поднял руки. Его губы дергались, пытаясь сложиться в улыбку. И вдруг он улыбнулся беззащитной, слабой улыбкой. Он улыбался Надежде Петровне, веря, что простое, слабое, человеческое погасит сжигающую ее ненависть. Конечно, Надежда Петровна узнала его, но ничто в ней не дрогнуло.

Он понял, что сейчас грянет выстрел, и, ловя последнее мгновение, сказал:

— За что?.. Я ж не такой немец!..

— Ты хороший немец, — почти ласково отозвалась Надежда Петровна. — Но ты неприятель! — И спустила курок.

Улыбка сползла с его лица, сменившись гримасой — не боли, а горького удивления…

Надежда Петровна вернулась к Каспе, схватила его за гашник и за ворот рубахи и опрокинула в дыру окна, в самую топку.

— Петровна!.. Петровна!.. — послышался срывающийся крик. — Большова спымали!..

Петровна и остальные женщины кинулись на деревенскую площадь.

* * *

…Большов стоял возле двух берез, руки его скручены обротью за спиной, измазанное кровью и сажей лицо странно спокойно. Так мертвенно спокоен бывает проигравшийся до последней полушки игрок. Но совсем не спокойна жадно разглядывающая его Петровна. Она просто и деловито застрелила немецкого солдата, она швырнула Каспу в огонь с тем ясным и надежным ощущением содеянного добра, с каким кидала зерно в борозду, но сейчас ею владеют иные, куда более сложные и острые чувства.

— Что же ты не гордишься, Большов, ты, карающий меч Господень?

— Я не горжусь — нечем, — медленно усмехнулся Большов, — но и на коленях не ползаю.

— А я ползала, правда твоя… Так ведь сыночек, родная кровинка, другого у меня не будет…

— Пошла ты знаешь куда?.. Надоела!..

— Ты не боишься смерти?..

— Плевал я на все: и на вас, и на себя, и на жизнь, которую вы изгадили. Кончайте скорее, и баста!

— Тебе не для чего жить, да?.. Вот ты и задаешься…

— Да уж ручки целовать не стану, — усмехнулся бывший староста.

— Ну, прощай, Большов, ты мне на всю жизнь запомнишься.

Две женщины подошли к Большову и, прежде чем он сообразил, что они делают, затянули по веревочной петле на каждой его ноге. А другие женщины пригнули к земле стволы двух соседних берез. Землистая бледность разлилась по лицу Большова.

— Очумели?! — заорал он. — Креста на вас нет!.. Помогите!.. Помогите!..

— Тащи! — приказала Надежда Петровна Большова подтащили к березам.

Он стал вырываться, глаза его выкатились из орбит, страшный звериный вой вырвался из перекошенного рта.

Он повалился на колени перед Петровной и целовал землю у ее ног.

И все же Большов избежал страшной казни. Прежде чем березы распрямились, рослый партизан, подойдя сзади, выстрелом в затылок избавил его от мук.

— Ты зачем, гад, нашему суду помешал? — вскричала Надежда Петровна и в ярости плюнула в лицо своему мужу.

— Ну что ты, маленькая, успокойся, — ласково сказал. Крыченков…

И тут замечает Петровна, как затихло в окружающем мире. Только огонь трещит и гудит, но ни выстрела — замолк шум боя. Подоспевшая из-под Суджи воинская часть помогла партизанам добить противника.

Ярко пылают в ночи Конопельки. Отблеск огня на лицах баб, на бородатых лицах партизан, на лицах бойцов под глубокими касками, на мертвых лицах немцев и пособников их…

* * *

…Раннее утро. В прозрачное голубое небо истекают последние дымки спаленных домов. Пожар не вовсе уничтожил деревню. От большей части изб остались либо обгорелые стропила, либо печь — памятник погибшему дому, но кое-где огонь пожрал лишь сарай, лишь крытый двор, пощадив жилое строение, а то и вообще ограничился крышей, крыльцом…

Возле своей дотла сгоревшей избы ведут прощальный разговор Надежда Петровна и Крыченков, одетый по-походному, с вещмешком и при оружии:

— …и где они его зарыли, ума не приложу. Вишь, не сберегла я тебе сына, даже могилки его не могу показать.

— Зря я вчера тебе помешал!.. — Крыченков заскрипел зубами от боли и ярости. — Рвать их на куски, гадов!.. А ты не казнись, Надь, на тебе вины нету.

Мимо них быстрым шагом прошли деревенские мужики — вчерашние партизаны — в сопровождении плачущих жен.

— Матюш, пора! — крикнули Крыченкову.

— Уже? — помертвела лицом Надежда Петровна.

— Нас всем отрядом в один батальон берут, так и будем своей деревней воевать, — сказал Крыченков и добавил тихо: — Надь, ты прости меня, коли назад не буду.

— Зачем вперед загадывать? На войне никто своей судьбы не знает. Ты вот партизанил, возле смерти ходил, а причина мальчонке нашему вышла.

— Нет, Надя, по моей душе мне выжить нельзя. Я в каждом фрице Колькиного палача вижу.

Надежда Петровна посмотрела мужу в лицо.

— Понимаю тебя. А все-таки буду ждать… Знаешь, Мотя, после Колькиной гибели я чего-то новое в себе чую. Будто ничего для себя во мне не осталось, а все другим принадлежит… Нет, близко, да не то…