Облава на волков

Так вот я начал рассказывать, как мы обчистили старосту Эничешме. Мы знали, что в тот вечер он будет на свадьбе у племянника. Связали сельских караульных и подошли к дому. На окнах решетки, на дверях — по два замка висячих. Делчо был здоровенный парень, сильный, приналег на одни двери, на другие и вышиб их с петлями. Вошли мы в дом, стали шарить. Двое в комнатах ищут, двое на чердаке, мне досталась спальня. Роюсь, ищу — ничего. Потом нащупал в одной подушке что-то твердое, вспорол ее ножом и вытащил толстую пачку банкнотов. Сколько их там было, рассматривать было некогда, но уж тысяч двадцать наверняка.

Все произошло за полчаса, мы снова собрались и пошли прочь из села. Только миновали последний дом, кто-то крикнул: «Стой, руки вверх!» Мы залегли, думаем, что дальше делать, если это засада. Желё знал румынский, спросил, кто это, но никто не ответил. Потом уж мы узнали, что случилось и кто нас окликал. Пока мы перерывали дом старосты, один из караульных освободился от веревок и побежал доложил ему. И надо ж так сойтись, в тот самый вечер в гости к старосте заявился Карадемирев, и тот повел его с собой на свадьбу. Карадемирев как бешеный вскочил из-за свадебного стола и заставил всех мужчин, которые были на свадьбе, тут же расставить посты вокруг всего села. Знали бы мы, что против нас орудует Карадемирев, мы бы выбирались из села потихоньку, по одному, с разных сторон и таким образом провели бы его, а мы перли в открытую, выстрелили по разу и пошли полем. Тот, кто окликнул нас, помалкивал. Но когда мы уже отошли шагов на двести — триста, нам вслед поднялась стрельба и мы поняли, что за нами гонится множество людей. Стреляя вразброд, они бежали за нами с полчаса, потом все стихло. Мы пошли по опушке леса шагах в двадцати друг от друга. Когда лес кончился, снова собрались вместе и двинули полями. Шли около часа, там другой лес. Вошли в лес и то по одной тропинке пробуем идти, то на другую свернем, пока не оказались в чащобе. Вроде мы по звездам соображали, куда идти, а выходит, на одном месте вертелись. Когда выбрались из леса, звезды уже гасли, а на востоке посветлело. До границы было близко, на холме белели две заставы — наша и румынская. Мы разделились — я и Делчо должны были обойти заставы с одной стороны, трое других — с другой.

Мы устали, поэтому, перейдя границу, остановились у поля, засеянного подсолнечником, отдохнуть. Делчо зашел по нужде в подсолнухи, а я снял пиджак, постелил его и прилег. Вдруг послышался топот, я приподнялся, смотрю — всадник мчится вдоль подсолнухов прямо на меня. Когда он подскакал ближе, я увидел, что в руках у него винтовка, и вскочил на ноги. Успел заметить, что у всадника усы и на голове черный румынский котелок. И конь под ним черный. Только я потянулся за своей винтовкой, как что-то обожгло мне грудь, толкнуло с силой, и я упал навзничь. Как во сне помню, что он наклонился надо мной, и я почувствовал страшную боль слева. Видно, он стаскивал мешочек с деньгами, притороченный к моему левому плечу. Делчо услышал выстрел, но когда он подбежал ко мне, тот уже несся через границу. Делчо увидел, что я ранен в сердце, и кинулся в село за телегой. По дороге сознание у меня прояснилось, и я велел ему гнать прямо в город к врачу.

За полдень мы приехали в Варну. Делчо порасспросил насчет врача, и ему сказали, что есть такой Стаматов, крупный специалист — хирург. Он держал частную клинику. Доктор почистил мою рану, перевязал и посоветовал остаться в клинике. Целый месяц я там провел. И каждый раз как он меня смотрел, я его спрашивал, буду я человеком или нет. Я, мол, тебя озолочу, только вылечи. Он молчал. Только на двадцатый день говорит: «Ты, парень, в рубашке родился. Пуля на палец ниже сердца прошла и ничего не задела. Столько лет лечу, а такого чуда не видывал». Через месяц выписал он меня совершенно здоровым, будто ничего и не было. Расплатился я с ним знатно. Чистым золотом, из того, что у меня припрятано было. И каждый год ему в этот день — подарок. Или ягненка отвозил, или поросенка. Где б я сам в то время ни был, запрягал лошадей — и к нему. И так, пока он не умер.

Долго пытались мы разузнать, кто стрелял в меня и кто взял деньги. Наконец, выяснили, что это был Карадемирев. Он сам об этом рассказал, чтоб всякая мелкота вроде нас про это узнала и не путалась у него под ногами. В тот вечер, когда он понял, что упустил нас, он взял у старосты лошадей и с десятком парней поскакал к границе, чтобы нас перехватить. Расставил своих людей неподалеку от пограничных застав, там, где предполагал, что мы можем пройти, притом по эту сторону границы, на нашей земле. Границу ведь как перейдешь, так теряешь осторожность, вроде как ты уже дома. Так и с нами получилось. По слухам, Карадемирев дал слово старосте рано или поздно переловить всех таких, как мы. Всех, сказал, перебью поголовно, чтоб моим товарищам и помощникам ни в чем не сомневаться. И он был прав. Староста мог потерять к нему доверие, и другие его помощники тоже. Является, мол, к тебе в гости, ест-пьет за твоим столом, а его люди обирают твой дом. Потому-то в тот вечер Карадемирев и был вне себя от ярости. А сам он из тех, кто на полдороге не останавливается. Уж коли взял тебя на мушку, каюк. Один из его людей польстился как-то на большие деньги, украл из общей казны и скрылся где-то в Болгарии или Румынии. Карадемирев три года только что в норы мышиные не заглядывал и под конец нашел его в Софии. Тот купил там большой дом, лавку и заделался торговцем. Однажды в полдень в его дверь постучали, он открыл и остался где стоял. Кто-то из людей Карадемирева уложил его на месте и — концы в воду.

Когда я окончательно оправился, я откупил у правления общины право взимать «интизап». Интизап — это налог, который платят общине при покупке и продаже крупного скота. Если покупатель или продавец не платил налога или пытался скрыть самую сделку, я брал с него штраф втрое против интизапа и еще другой штраф от имени общины. В это время поймали Карадемирева. Кто его выдал и как это случилось, не знаю. В город его везли через наше село. Я как раз зашел в контору общины, староста мне был нужен. Старосты в конторе не было, сидели там его помощник и один старик. Я подсел к ним, о чем-то мы заговорили, и тут с улицы послышался стук телеги. Вскоре открылась дверь, вошел полицейский старшина и сказал, что они везут Карадемирева. Заранее они ничего не сообщали, потому что боялись, как бы верные ему люди в селах не организовали нападение на конвой. Когда я это услышал, у меня душа в пятки ушла и я хотел было выбраться из конторы, но двое полицейских уже вводили Карадемирева. Все встали. Он вошел, сказал: «Добрый вам день, люди», — и сел на стул. Руки у него были связаны, на ногах тяжелые кандалы. «Садись, дедушка, что ты стоишь», — сказал он старику. Потом вгляделся в помощника старосты, спросил, откуда тот родом, засмеялся. Повернулся и ко мне, посмотрел на меня, но ничего не сказал. Почудилось мне, что вроде усмехнулся, и у меня ноги подкосились. Скажи он, что узнал меня, что это в меня он стрелял и отобрал у меня деньги старосты из Эничешме, меня тут же арестуют и повезут с ним вместе. А он — вместо этого: «Парень, дай-ка мне попить!»

Я взял со стола пустую бутылку и вышел. За зданием общины была чешма, гляжу — у крана с десяток полицейских. Я ждал, когда они напьются, и прикидывал, что мне делать. Сбегу — сам себя выдам, вернусь — он может меня выдать. О наших делишках знал и народ, и власти, но ни у кого не было доказательств. Об убийстве человека на границе слух разнесся широко, но никто не докумекал, что я и есть тот убитый. Нет, думаю, бежать нельзя. С того света вернулся, а теперь, если попробую бежать, все откроется и все прахом пойдет. Если он узнал меня и решит выдать, буду все отрицать. Такому человеку, как он, не больно поверят. Поставил я бутылку на стол, а у него руки-то связаны, он и говорит мне: поднеси, мол, бутылку ко рту. Я поднес бутылку, он пьет и смотрит на меня. То на лицо смотрит, то на грудь. Потом дал знак, я отвел бутылку, у него по подбородку на грудь потекла вода. «У тебя, парень, руки дрожат, — говорит, — еще зубы мне выбьешь. Не бойся, у меня руки связаны». Как сказал он «у меня руки связаны», так я понял, что он меня узнал.