Засада на черной тропе

— А школа — это что, не рубеж? — вспыхнул Ковригин. — Нехорошо говоришь: тебя самого школа воспитала, помогла во всем. Теперь в школе твои портрет висит, твои операции разбираем и говорим курсантам: «Вот здесь учился курсант Никита Федорович Карацупа. Был он слабенький, малоросток, но так воспитал себя, так развил свои дух, волю, физически закалился, что стал грозой границы». В пример ставим тебя. И будет очень правильно, если ты, коммунист-пограничник, сверхсрочник, командир отделения, станешь обучать новичков.

— Виноват, — попытался защищаться зардевшийся Карацупа, — я люблю школу, ей многим обязан, но я просто не гожусь в преподаватели. Знаете, привык к тишине, к одиночеству: днями ведь ходишь с собакой и души человеческой не видишь, а то лежишь сутки в секрете и пошевелиться боишься и как-то уже отвык от общества…

— Это, конечно, так, граница — место особенное, ну, а в школе мы тебя будем ждать. А сейчас для пробы пришлем сюда на практику курсантов.

Через несколько дней после отъезда Ковригина Усанов вызвал Карацупу.

— Есть хорошая новость, — сказал он, выходя из-за стола, — Начальник войск приказал послать к нам группу курсантов из школы, будущих проводников собак, и вам поручено обучать их, вводить в строй.

У человека с годами появляется отцовское желание воспитывать, учить молодежь. Это глубокое, сильное чувство зрело и в Карацупе — он обрадовался чести, оказанной командованием.

Курсанты приехали недели через две. После дружеской встречи гостей на заставе, расспросов, определения, кто и где будет жить, Карацупа вызвал всех курсантов к себе, вывел их к собачьим клеткам, построил около них в шеренгу и приказал рассчитаться по порядку номеров. Каждый назвал себя.

— Курсант Лобанов! — отрапортовал молоденький курсант, восторженно смотря на Карацупу.

— Курсант Полежаев.

— Курсант Гирченко.

— Курсант Кривошеев.

Карацупа переводил взгляд с одного курсанта на другого, прикидывал в уме, каковы эти пареньки в гимнастерках, как сильны и ловки их тела, способны ли они стать хорошими следопытами, проводниками розыскных собак.

Он готовился к первому уроку, но заготовленная речь улетучилась из памяти и осталось мучительное ощущение неловкости за молчание. К счастью, рядом был Козлов, ставший секретарем парторганизации заставы, на него с мольбой во взоре и посмотрел следопыт.

Козлов улыбнулся и обратился к новоприбывшим.

— В двух словах познакомлю вас, товарищи курсанты, с вашим новым командиром. О Карацупе слыхали?

— Слыхали! — дружно ответили курсанты.

— Товарищ Карацупа учился в той самой школе, в которой учитесь и вы. Самому о себе говорить товарищу Карацупе неловко, а мне сподручно. О чем же я хочу сказать вам, товарищи? Карацупа, верный сын Родины, любит свое дело, предан ему, хорошо развивает благородную профессию следопыта. Учить вас он будет главным образом на практике. И я хотел бы, чтобы вы прежде всего переняли у него любовь к пограничной службе, понимание дисциплины, умение и желание творчески работать — не по шаблону, не казенно. Желаю вам успехов!

Вскоре курсанты увидели прославленного следопыта в деле. Всей группой вышли они на тот участок границы, где шумит в устье речка. Не спеша двигались по зарослям. Карацупа показывал, где и как устраиваются засады, где удобнее всего лежать в секрете, как берет след розыскная собака, а сам настороженно поглядывал на чужой берег. Там происходило что-то очень подозрительное.

— Гирченко, Полежаев, Лобанов! — подозвал к себе шепотом курсантов Карацупа. — Наблюдайте за тем берегом. Сообщите, что заметите. Ясно?

Курсанты, польщенные заданием, залегли в кустах.

— Все спокойно, товарищ Карацупа! — отрапортовал темноголовый веселый Гирченко, — Тихо.

— Отставить! Смотреть лучше! — рассердился следопыт.

— Есть отставить! — согласился Гирченко.

Он впился глазами в чужой берег.

Нет, ничего не видел он там подозрительного.

— Смотрите на куст! — приказал ему Карацупа, незаметно указывая на прибрежные заросли. — Ветка качнулась. Почему? От ветра? Ветер дует на север, ветку клонит на юг. Странно? Может, птица качнула? Нет, от птицы ветка дрожит по-особому, не так, как сейчас. Так она качается, когда ее заденут плечом и остановят потом рукой. Тень от камня видите? Приглядитесь. Горбится ома, потом уменьшается, а так, с первого взгляда, ничего, спокойно. Вот как хитро солдат подтягивают. Умно ведут операцию. Знают, черти, дело!

Пораженные курсанты молча смотрели за реку.

— Теперь вот что, Гирченко, — обратился следопыт к курсанту. — Бегите на заставу. Поднимайте тревогу. Сообщите: на участке в устье сосредоточиваются солдаты. Ясно? Повторять не нужно. Ползите тихо. Не выдавайте себя. Доложите начальнику заставы: жду приказаний. Действуйте!

Гирченко мгновенно исчез. На его месте появился Полежаев, коренастый, мускулистый курсант. Он тоже жаждал выполнить любой приказ следопыта.

— Смотрите!.. — сказал ему Карацупа.

На чужом берегу показался грузовик. Одни… второй… третий…. Из них выпрыгнули солдаты, стащили на землю резиновые лодки, понесли к реке, торопливо надули их и спустили на воду.

— Это еще что такое? — нахмурился Карацупа. — Десант?..

Вскоре из подкатившего лимузина вышел толстенький, низкорослый офицер в роговых очках, с седыми висками. Он снял фуражку, вытер платком лысину и дал знак солдатам. Те перенесли в лодку треногу теодолита, полосатые топографические рейки, стальные рулетки.

— Запоминайте все, — шептал Карацупа. — Серьезное дело начинается…

Офицер вынул бинокль, посмотрел на советский берег, внимательно оглядел кусты, в которых скрывались пограничники, и передал бинокль сопровождавшему его молодому офицеру. Видимо, его обеспокоило какое-то колебание ветвей в кустах, за которыми притаился Карацупа с курсантами. Затем он спокойно опустил бинокль. Очевидно, не заметил ничего подозрительного.

Лодки отчалили и поплыли через реку. На первой сидел тучный офицер, Он ежеминутно подносил к глазам фотоаппарат и щелкал затвором.

«Так… Они еще находятся в нейтральной зоне… Вот уже подходят к рубежу… — отмечал про себя Карацупа. — К нам идут».

— Полежаев! — повернулся он к лежавшему рядом курсанту. — Бегом к дубу, доложите по телефону обстановку. Быстро!

На место Полежаева лег около Карацупы курсант Лобанов.

— Лобанов! — приказал ему следопыт. — Заходите справа, готовьтесь отрезать нарушителей от границы. Ползите тихо. Прячьтесь за камнями. Стрелять сейчас запрещаю, Понятно?

— Так точно!

Лобанов шмыгнул в кусты, пополз за камни и вскоре исчез на правом фланге. Около Карацупы лежал курсант Кривошеев. Он, как и его товарищи, выжидательно смотрел на следопыта.

— Кривошеев! — Карацупа бросил пытливый взгляд на курсанта. — Ползите на левый фланг. Будете отрезать отступление по линии границы. Только самому не стрелять. Когда скомандую — огонь! Ясно?

Лодки подошли к нашему берегу. Солдаты вытащили их на песок, достали треногу теодолита, потащили рейки. Не спеша вышел из лодки офицер. Сквозь темные очки он посмотрел на берег, покрутил головой, словно был чем-то недоволен, и сделал снимок. Солдаты торопливо поставили треногу, водрузили на нее теодолит. Офицер подошел к инструменту, поправил фуражку и прильнул к окуляру.

Перед Карацупой впервые встала необычайной сложности задача: до сих пор он боролся с тайными врагами, а сейчас, не таясь, солдаты сопредельного государства перешли границу, вторглись на советскую землю и делали вид, будто они ее хозяева. И этот офицер и солдаты — все провоцировали пограничников на конфликт. Враги ждали выгодной минуты, чтобы ударить потом из пулеметов и пушек, а вину за инцидент взвалить на пограничников. Один неверный шаг, малейшая ошибка — и может произойти стычка, зачем-то необходимая чужеземцам.

Карацупа чувствовал, как стучит сердце. Что делать? Можно было, конечно, снять с себя ответственность и молча сидеть за камнями, терпеливо ожидая приказаний с заставы. Но в это время чужие солдаты будут ходить безнаказанно по советской земле, проводить топографическую съемку, щелкать фотоаппаратом. А за ними переплывут на лодках новые подкрепления, чужеземцы подвезут пушки и пулеметы, окопаются на нашем берегу. Этого нельзя допустить. В то же время нужно быть чрезвычайно осторожным: стоит хоть одной советской пуле ударить в чужой берег, как она немедленно станет «вещественным доказательством» мнимой агрессивности советских пограничников. Что же делать?