Правда и кривда

— Рассказывайте.

— Может, присядем на срубе?

— И это можно, — Марко, зацепив головой клюку журавля, сел на балку, а напротив него примостился Заднепровский.

— История эта тяжелая и простая. Был в моем отряде один разведчик-сорвиголова, из тех, что и в ад с песней полезет. Сам статный, глаза большие, с огнем и смехом пополам. Вызовешь иногда его, ставишь перед ним такую задачу, что у самого заранее душа болит, а он стоит, улыбается и глазами играет, как на рассвете:

— Выполню, товарищ командир, ей-богу, выполню, а что мне, молодому-неженатому.

Поначалу его самоуверенность раздражала, коробила меня — все грешил, что проявляет легкомыслие или бравирует мужичонка, и начинал свою лекцию:

— Понимаешь, Кульбабенко, что от этой задачи зависит судьба сотен людей? Соображаешь, что нужно проявить ловкость и осторожность, расшифровывая фашистскую систему охраны? На этом деле, как и сапер, можно ошибиться только один раз. Ничего не делай, как это ты умеешь, с копыта!

Он будто серьезнее станет, сверкнет двойным взглядом смельчака и остряка и сразу же заверит:

— Конечно, товарищ командир, все понял до крышки! На больной зуб черту должен наступить. Но не сомлевайтесь: притаюсь у эсэсовцев под носом, как мышь под метлой…

Выпалит такое, и у тебя от сердца отляжет.

— Береги себя, Иван.

— Конечно, буду беречь, отец. Ночь, наша мать, — не даст погибать, — скажет звонко, уверенно, козырнет и с улыбкой исчезнет, растает в первобытный лесах, словно лесной царь. И так же неожиданно выныривал из ночи, в грязи, в своей и чужой крови, но непременно выполнив задачу. В его фортуну начали верить даже нытики и кислые люди, которые больше, чем надо, думали о смерти. Кто-то о нем даже песню сложил. Она прибилась и к нашему отряду. Помню, как-то вечером запели ее ребята у костра, и на нее именно наткнулся с разведки герой. Поняв, что поют о нем, он сразу побледнел, возмутился, замахал руками:

— Ребята, оставьте это безобразие.

— Чего? — удивились партизаны.

— Потому что я еще живой…

Сколько его ни убеждали, он стоял на одном, что песни должны петь только об умерших, и ужасно сердился, когда кто-то начинал петь о нем.

И как-то в сильную гололедицу зашел ко мне в землянку наш особист, вы его знаете, теперь он работает в нашем районе начальником МВД.

— Как его фамилия?

— Григоренко Демид.

— Григоренко? — пораженно переспросил Марко. — Этого знаю еще с двадцатого года. Хороший мужичонка, только страх каким недоверчивым был.

— И теперь таким остался, — улыбнулся Григорий Стратонович. — Так вот, заходит он ко мне, садится на колоду и неожиданно спрашивает:

— Как тебе, Григорий, спится вообще?

— На сон и сны, — говорю, — не обижаюсь.

— Не обижаешься? — многозначительно переспрашивает особист, которого часто мучила бессонница. — А на разведчиков тоже не обижаешься?

— Чем же они провинились?

— Кто его знает чем, — загадочно посматривает на меня. — Кульбабенко еще не вернулся?

— Нет, сам знаешь.

— Ничего я теперь вообще не знаю, — с сердцем пригнулся к печке, рукой вытянул уголек, прикурил. — А не долго ли, по-твоему, разгуливает он по разным местам?

— Думаю, не долго, — начинаю беспокоиться, не попал ли Кульбабенко в фашистские лапы, заглядываю мужчине в глаза, а он отводит взгляд от меня. — Что-то случилось?

— Да пока что и сам не знаю… А что ты вообще думаешь о Кульбабенко?

— Что же о нем можно думать? Герой!

— Герой? Ты уверен? — презрительно переспрашивает. — Но чей герой?

— Да чего ты начал со мной разговаривать загадками? Что тебя беспокоит?

Григоренко пропек взглядом:

— Успехи его беспокоят. Большие успехи! Видишь, в песню уже успел попасть. Так, гляди, и в историю попадет, тогда снимай шапку перед ним, — надвинул картуз на глаза.

— А чего, может, и придется снять! Еще мы не знаем, что он может сделать.

— Вот этого-то действительно не знаем! — зловеще сказал Григоренко. — А тебе, Григорий, никогда не приходил в голову такой вопрос: почему Кульбабенко так везет? Случайность это, умение или что-то другое?

— Другое? Что же может быть другое? — уже и меня начинает охватывать неуверенность.

— До этого я еще не докопался.

— Так чего же ты авансом начинаешь каркать на человека?

— Потому что твой Кульбабенко, — уже передает разведчика только мне, — загадочный тип! Не знаю, с какого берега и как он оказался у тебя.

— Чего же у меня, а не у нас?

— Потому что он тебе сразу понравился. Может, не так?

— Так. И что ты против него имеешь?

— Пока что только одни крохи, — скрытный твой Кульбабенко.

— Вот и хорошо, что скрытный. Это характер разведчика, профессиональная жилка.

— Профессиональная? А может, если копнуть глубже, вражеская? — насовывает на хмурые глаза растрепанные брови. — Подумай, что делает обычный человек, если он женат? Будет он с этим крыться?

— Навряд.

— А вот я узнаю, что Кульбабенко женат, имеет хорошую жену, выводок детей и иногда, конечно, самочинно, наведывается к ним, а себя выдает за молодого и неженатого, — перекривил голос разведчика. — Сегодня я переспросил всех его дружков, и все они тоже не знают, что Кульбабенко женат. Так чем объяснить это засекречивание и вообще единственное ли оно в биографии этого типа? Может, пока мы крутим над ним свои мозги, он продает фашистам наши души.

Я соскочил со стула.

— Что ты, Демид!? Разве такое может быть? Это так не похоже на Ивана.

— Похоже не похоже, а задачку с иксами он задал. Пахнет здесь паленным! Правда, может быть, что у него жена из сомнительных социальных прослоек и он таится с этим… Знал я и таких оригиналов. Тогда еще было бы полбеды. Когда вернется — беру его под свой надзор. А в разведку чтобы и не заикался больше. Кто его знает, что он там делает, с кем водится и кому служит.

Эти слова обдали меня жаром. Я перебрал в памяти поведение и работу разведчика, но ни к чему не мог придраться, хотя для нас не было новостью, что враг засылает в партизанские отряды самых ловких агентов. А Григоренко тем временем вытащил из планшетки фотокарточку и подал мне. Любуйся, когда еще можешь любоваться, и вообще… На фото я увидел самого Кульбабенко, непривычной, своеобразной красоты женщину и четверо кульбабенят. Невольно я улыбнулся к ним, а Григоренко покосился на меня и мрачно ткнул пальцами на женщину:

— Чем не краля? Так и прет из нее голубая кровь. Окульбабила какая-то уличная аристократка или чертова поповна нашего Кульбабенко. Если продался только из-за нее, — у Григоренко была особая неприязнь к женщинам за собственные семейные неурядицы.

На всякий случай мы удвоили дозоры, перенесли в другие места огневые точки, а в село, где жил Кульбабенко, послали своего человека и узнали, что наш разведчик в самом деле имеет семью, четверо детей, а жена его с деда-прадеда крестьянка, до войны была звеньевой и награждена орденом «Знак почета». Отрывной Кульбабенко, оказалось, был образцовым семьянином и даже теперь, без разрешения иногда навещал свое немалое семейство. В этот же день вернулся и Кульбабенко, обвешанный бельгийскими вальтерами и ребристыми гранатами. Он молодцевато встал на пороге командирской землянки, встряхнул с себя звон чужого оружия и по-юношески ясно глянул мне в глаза. Этот взгляд подкупил меня и как-то сразу развеял мои сомнения.

— Задачу выполнил?

— Выполнил, товарищ командир! — скрывая улыбку подал мне похищенную карту города с обозначенными на ней военными объектами.

Я сразу же припал к карте, прикинул некоторые раньше добытые сведения. Нет, это была не фальшивка.

— И как ты ее достал? — допытываюсь у Кульбабенко, а сам знаю заведомо, что он непременно промолчит о себе, а вспомнит неизвестных друзей.

Так оно и вышло.

— Дружки помогли: они в гебитскомиссариате ездовыми служат, — отвечает разведчик.

— Не многовато ли у тебя разных дружков?

— Таки многовато, — снова улыбается Кульбабенко, — я парень компанейский.