Похищение Луны

Все, чему я там учился, здесь оказалось ненужным, все, что я здесь приобрел, там было лишним… Я много скитался с отцом по Европе, изучал европейский быт, языки, прессу, индустрию… Я содрогнулся: а что же делать такому малочисленному народу, как мы?.. В далекие века дальность расстояния, примитивность, вернее отсутствие средств передвижения, непреоборимость грозных сил природы делали возможным независимое существование малочисленных наций. Но когда с Запада надвигаются мощные народы — с гаубицами, аэропланами, прессой, театром, литературой… что мы можем им противопоставить?

Так раздумывал я и колебался — возвращаться ли мне домой.

Куда идти дальше! Каролина, твоя невестка, замужем за абхазцем. Она должна бы знать наш язык, придерживаться наших обычаев. Но все это ей не нужно, неинтересно. Почему? Нас мало! Было бы нас много миллионов, она сама стала бы умолять: научите вашему языку!

Тамар слушала эти слова, полные наболевшей горечи, и не знала, как его утешить.

Все, что он говорил, для нее было ново. Ей трудно было постичь остроту его боли.

В Европе перед Тарашем открывалось широкое поле деятельности. Но ведь на большом ристалище и состязающихся много!

Мать же писала тогда из Окуми:

«Лучше в собственном саду посадить дичок, чем в чужом царское яблоко».

Все больше кривулек в материнских письмах. Иногда слова оставались недописанными, в иных выпадал слог. Тараш с трудом разбирал письма матери.

«Пусть хоть ворон принесет желудь, лишь бы ему на родную землю упасть», — писала мать.

Тараш неделями носил письма матери в кармане, пока бумага не ветшала и не рассыпалась…

Чем дальше, тем невыносимее становилось отцу Тараша работать на фабрике. Странное сочетание: генерал и граммофонные пластинки! Впрочем, наша эпоха полна странностей и контрастов.

Мог ли когда-нибудь представить себе старый вояка, предки которого знали лишь одну службу — воевать за своих и чужих царей, — что на закате жизни он будет обслуживать какие-то «шарманки».

И вот в субботний вечер, когда нагруженный пластинками старик взбирался по лестнице, сердце его не выдержало.

Пластинки с треском покатились вниз.

Свалившись, Джамсуг ударился головой о край машины и раскроил себе череп.

Рабочие, сняв с плеч старика белый башлык, перевязали его изуродованную голову — конечно, не так мастерски, как это делают абхазцы. Но все же перевязали!

В скитаниях погиб отец.

Тараш окончил в том году Сорбоннский университет. Грузины эмигранты, жившие в Париже, собрали денег и помогли Тарашу похоронить отца.

Покойник лежал с головой, обмотанной белым башлыком.

Тараш посмотрел на часы и быстро встал. Тамар стала его удерживать, хотя знала, что в такой поздний час предосудительно оставаться наедине с молодым человеком.

Тарашу было трудно с ней расстаться. Но, понимая, что дольше засиживаться неудобно, он простился.

Когда шел по тутовой аллее, до него донесся мелодичный свист.

Это за акациями, в стороне, пел одинокий соловей…

НЕПРИКАЯННЫЕ АНГЕЛЫ

Арзакан целый день бродил по улицам в надежде встретить Тамар.

Едва мелькнет зеленый берет, как уже бьется его сердце.

Напрасно…

Знакомых встречал он немало, но никто из них даже не произнес ее имени, точно все сговорились молчать…

С подругами Тамар он раскланивался робко, жадно смотрел им в глаза, не скажут ли хоть что-нибудь о ней, а спросить сам не решался, боялся себя выдать.

Не выспавшийся после ночи, проведенной в борьбе с Ингуром, Арзакан к концу дня еле держался на ногах.

Тропическая лихорадка давала себя знать. Начался озноб. В коленях ломило, голова отяжелела, во рту пересохло.

Нехотя забрел он в ресторан «Одиши». Заказал наперченное блюдо и запил двумя рюмками водки.

Еда показалась невкусной, сидеть здесь было нудно.

Выйдя на улицу, он долго смотрел на соломенно-желтое солнце, медлившее покинуть горизонт. Нетерпеливо дожидался темноты. Только когда стемнеет, — знал, что Тариэл рано ложится спать, — можно будет пройти в шервашидзевскую усадьбу.

Свернул наугад в какой-то переулок.

От одноэтажных деревянных домов несло сыростью и плесенью. Специфический запах Колхиды! Он вас преследует всюду: им отдает мебель в домах, он заполняет улицы, сады, огороды, в особенности после дождя, когда в колодцах и рвах застаивается мутная, зеленая вода.

Готовили иллюминацию. Красные флаги развевались по городу, алели на двух дворцах князя Мегрельского, на воротах домов, на крышах.

Арзакан не узнал переулка. По одну сторону все заборы снесены, — строился малярийный диспансер. Густая сеть лесов окружала кирпичный скелет постройки.

Присел на кирпичи. Вытер со лба пот, передохнул и опять зашагал. Подошел ко двору, где прежде была мастерская надгробных плит и кладбищенских памятников. С недоумением оглядел безвкусно высеченных из камня крылатых ангелов.

Как уродливо воплощена бездарной рукой высокая идея полета! Как нелепо выглядят крылышки на этих неуклюжих полуголых фигурах.

Веками поклонялись люди окрыленному человеку, представляемому в образе ангела, веками молились на него! Но теперь, когда человек и взаправду стал летать, когда он уже приблизился к звездам и луне, когда шум моторов, изобретенных его гением, и гудение пропеллеров наполнили небо, вспугнув населявших его когда-то ангелов, когда человек взял приступом и небо, и бога, — не глупо ли, что это уродливое стадо занимает столько места в самом центре города?

Ангелы, видимо, были сделаны давно.

Дожди и непогода покрыли их грязновато-желтыми пятнами. Сиротливо стояли они, не находя покупателя.

На памятниках отдыхали птички, расцветившие пометом и ангельские крылья, и головы, и кресты.

Еще бессмысленнее казались Арзакану эпитафии, в которых вымаливалось прощение душам умерших.

На огромном позеленевшем цоколе стоял, выпятив грудь, ангел с отбитым крылом. Под ним вырезано: «Спаси рабов твоих от чужеверов. Был я тогда целомудрен и очистил себя от грехов великих. Земля и все поднебесье испоганилось, но слова мои остались благими…»

Арзакан еле разобрал надпись. Какая нелепица! Кто сочинил эти туманные фразы и к кому они могли относиться?

Он зашагал дальше, но утерявшие смысл слова еще долго не выходили из памяти.

ДЗАБУЛИ

Единственный проспект в Зугдиди убран яркими флагами. Из бывшего дворца Дадиани выходит антирелигиозная процессия. Впереди — комсомольцы, молодежь, несколько легковых машин, украшенных гирляндами и зеленью.

Арзакан приглядывается к лошадям. На некоторых из них смотрит одобрительно.

Дети с жадным любопытством бегут за процессией.

За автомобилями — тракторы «Мак Корн Дюринг», прославленный «Холт» и огромный «Катерпиллер». Следом — работники Зугдидского профсоюза. В центре шествия антирелигиозные маски. На одном из грузовиков какой-то нескладный парень в парике, лицо вымазано сажей. Волосы и борода длиннющие, усы сделаны из кукурузных початков, — это библейский Саваоф.

Он с двойным подбородком, в выцветшей рясе. На коленях у него — футбольный мяч, очевидно аллегорически изображающий земной шар.

«Бог» сидит неподвижно. По всему видно, что артисту это дается трудно.

За «богом» тащится ослик — кожа да кости… На ослике — «Христос», очень похожий на грубо намалеванные иконы старых богомазов. Неровно загримированное темной краской лицо окаймляет черная борода. Грим на скулах и в особенности под глазами наложен очень густо, как это делают провинциальные актеры-любители, стремясь лишь к тому, чтобы их нельзя было узнать.