Молодой человек

— Артист! — Он вынул папиросы «Сафо». — Куришь?

Хотелось сказать: нет. Но я протянул руку за папироской и сказал:

— Случается.

Он вынул толстую, в виде бочки, зажигалку, нажал на донышко, она вспыхнула, как бы облитая бензином.

Вокруг молча пыхтели папиросками, и в темноте только ярко разгорались огоньки. Все молчали. И я молчал, ожидая, что будет дальше, испытывая приобщение к чему-то тайному, отчаянному.

Я пыхтел папироской, затягиваясь дымом, чтобы так же, как они, выпускать дым одновременно изо рта, и носа, и ушей. Но меня мутило. Все дальнейшее было похоже на обложку журнала «Радиослушатель» — в глазах быстро кружились желтые, зеленые и оранжевые круги.

Гарри Пиль прищуренно взглянул на меня.

— «Бублики Шараф-заде» знаешь?

— Знаю, — сквозь туман сказал я.

— А «Кухмистерскую Лапидуса»?

Я кивнул головой.

— «Кондитерскую Семадени»?

Я опять кивнул.

— Все знает, — впервые за все время ухмыльнулся Бестер Китон.

— Справочник «Весь Киев и его окрестности», — сказал Гарри Пиль.

Он вытащил из-за пазухи и повертел перед носом замасленным конвертом с адресом «Бублики Шараф-заде».

— Вечером, — сказал Гарри Пиль, — сунешь письмо в щель под дверью, позвонишь и спрячешься и следи, пока не выйдут и не возьмут письма. Убежишь раньше — ноги оторву, а потеряешь — голову оторву.

Он вручил мне письмо. На конверте точками изображен был силуэт револьвера, а под ним череп и кости крест-накрест.

Я сразу протрезвел.

— А что это за письмо?

— Амурное, — подмигнул Бестер Китон.

— А зачем череп и кости?

— Слушай, есть еще вопросы? — сказал Гарри Пиль.

— Нет, вопросов нет, — сказал я.

— Ну, так делай вольт. Двигай! Одна нога здесь, другая там.

Письмо имело очень подозрительный вид. Я никогда не занимался такими делами, мне и не снились такие дела.

— Нет, я не понесу, — сказал я.

— Ты что, дефективный?

— Нет, не дефективный, только такие письма не ношу.

— А какие ты носишь?

— Никакие я письма не ношу.

— Ты кого мне привел? — накинулся Гарри Пиль на Бестера Китона.

Бестер Китон отскочил в сторону, но тот его поймал.

— Ты, кокаинист!

Он тряхнул Бестера Китона с такой силой, что с того посыпалась пудра, потом подошел ко мне и задышал самогоном, и впервые так близко увидел я нечеловеческие глаза.

— Ты как думаешь, что я могу с тобой сделать?

— Я не знаю.

— Ну вот, хорошенько подумай, пораскинь мозгами.

Он перекинул папиросу в другой угол рта.

— «Бюро похоронных процессий Приходько» знаешь?

— Да, — сказал я.

— Имеется большой выбор гробов, венков, катафалков. Для бедных большая уступка.

Он подставил свою бульдожью туфлю цвета «Танго».

— Стряхни пыль!

Я не шевелился.

— Часы идут, — сказал Гарри Пиль.

Я смотрел в его бешеные, спокойно улыбающиеся, красивые глаза. И не шевелился. Я не хотел ему поддакивать.

— Скоро ночь, — сказал Гарри Пиль.

Гарри Пиль, спокойно улыбаясь, держа папиросу в углу рта, вдруг размахнулся, и я почувствовал во рту теплый, сладкий запах крови. Я завизжал и, не помня себя, со всей силой, как по футбольному мячу, ударил его ногой в живот. Он охнул, и я выскочил из пещеры. Я бежал, весь горя от возбуждения, и страха, и радости. Я был готов теперь выдирать колья, рвать колючую проволоку, пройти через все. Издали раздался свист, но никто не бежал за мной.

Солнце ослепило меня, и трава казалась огненной, как во сне.

А я бежал и бежал, задыхаясь и глотая воздух, пока не добежал до первых домов.

Узкими гористыми улочками, где дома, казалось, стояли на плечах друг у друга, мимо крашеных заборчиков, закрывавших маленькие дворики, я спустился в шумные, захлестнутые густой толпой улицы, а потом вышел на Крещатик.

Зажигались ранние осенние огни.

8. Лотерея

— Кто не играет, тот проходит мимо своего счастья! — кричал на углу усатый дядька с распухшим свекольным носом. — Коньяк можно выиграть! Какао «Стелла» можно выиграть! Амура-купидона!

Усатый дядька из «Охраны материнства и младенчества» протягивал прохожим большую картонную карту, наглухо заклеенную голубыми бумажными лепестками. Надо было сорвать лепесток и, открыв печатную цифру, заплатить эту цифру копейками. А когда все лепестки в ряду были сорваны, лотерейщик обнажил красный контрольный номер выигрыша. И все ахали. Выигрывала обычно копейка.

Я скоро открыл секрет красного номера.

Мы ведь были мальчиками толкучек, каруселей, азартных, непонятных игр, мы еще в раннем детстве часами простаивали у ярмарочных самодельных рулеток, очарованно наблюдая за гусиным пером, указывающим выигрышный номер, начертанный чернильным карандашом на куске фанеры; мы стояли, без конца слушая болтовню попки-дурака, вытаскивающего загнутым своим клювом конверты с судьбой; мы слушали витиеватый монолог цыганки, привычно раскидывавшей карты с замасленными королями и дамами.

Наблюдая, я быстро понял, что их только несколько серий, этих карт. Я стал запоминать серии наизусть, со всеми их секретами и вариациями. Скоро первый же сорванный лепесток раскрывал мне серию, и карта, для всех глухая как стена, виделась мне будто в волшебном зеркале, насквозь.

И тогда я решился играть.

В первый раз дядька-лотерейщик спросил меня:

— Мальчик, ты чего тут вынюхиваешь?

— Я не вынюхиваю, я играю.

— А деньги?

Я разжал кулак.

— Где ты украл? — Он оглядел меня с головы до ног.

— Я не украл.

— Скажешь, они тебе с неба упали?

— Я заработал.

— Ну, тащи, только не плачь, если проиграешь.

Я сорвал лепесток, обнажил цифру «1» и заплатил копейку.

Когда весь ряд был сорван и лотерейщик открыл красный номер, там тоже стояла цифра «1».

— Смотри какой счастливчик: сразу бац — и выиграл! — удивился дядька.

Я получил бутылку шампанского.

— За одну копейку «абрау-дюрсо», — заговорили вокруг.

— А вы что думали? — кричал дядька. — Я же вам говорил, кто не играет, тот проходит мимо своего счастья! Гражданин, не думайте — тащите! Мадам, чего вы смотрите? Девочка, тебе тут нечего зевать!

— А что ты будешь делать с шампанским? — спрашивали меня.

— Как что он будет делать с шампанским? Выпьет! — хохотал дядька. — За свое здоровье и за мое здоровье, правда, молокосос?

Но я и не думал пить. Эта бутылка была как граната в руках. Я постарался ее поскорее сбыть.

Шумел евбаз. Крики, гам, свистки. Из балагана «Роскошь» с лебедями на занавесях доносился фальцет: «Урки, люблю вас всей душой…»

В рядах продавали крахмальные манжеты, страусовые перья, веера, подусники, бильярдные шары, бумажные гирлянды для венков.

Толкались барыги, примеряли краденое, уговаривали: «Ты спал, я с тебя мерку снял»; звучно били по рукам: «Я тебя не видел, ты меня не видел».

— Где сцапал «абрау-дюрсо»? — спросили меня.

— Выиграл.

— А что там — на самом деле шампань? — спросил барыга и внезапно стал открывать бутылку.

— Я ее выиграл! Я ее выиграл!

— Я тебе выиграю, я тебе вот сейчас зубы выиграю.

Я пошел на другой угол, где стоял уже не молодой усатый, а старый бородатый лотерейщик и бубнил:

— Табак «Жемчужина юга» можно выиграть… американскую косметику «Имша» можно выиграть…

Игра была в разгаре.

Я протянул руку:

— Дайте-ка я!

С ходу выиграл румяного фарфорового амура, а лотерейщик сказал:

— Купидона схватил! К счастью!

Я выиграл второй раз, и опять амура.

— Смотри факир какой!

Лотерейщик уставился на меня: он поглядывал на мои руки, точно искал в них разгадку мучившей его тайны. А когда я выиграл в третий раз, и опять же амура, он испугался, а вокруг зароптали и заговорили, что мы заодно, что он мне дядя, а я ему племянник, может быть даже родной сын, наверное сын, — смотрите, даже уши похожие! Все они амуры.