Сборников рассказов советских писателей

Ну, скажи она попросту «мало меня любишь», это бы прозвучало естественно. Всем женам чудится, что мужья охладевают и недостаточно ласковы… Но Лиза тревожится не о себе, она тревожится о Туркове. Он, понимаете ли, еще раскается!

Воистину, мир перевернулся вверх ногами. Все наоборот.

Наутро Турков улетел в город, с аэродрома помчался на занятия, и, когда они закончились, ему не захотелось сразу идти в халупу к бабке Ударкиной.

Погулял по городу, посетил магазины. В одном из универмагов в сувенирном отделе среди чудовищных, яростно сияющих пепельниц, градусников в форме колеса, распустивших крылья деревянных ястребов (а может, филинов?) он увидел знакомые пестренькие рукавички.

Турков нарочно потолкался у прилавка, последил за торговлей. Покупались градусники-колеса, устрашающие значки «Ну, погоди!», прочая мелкая дребедень. Рукавички спросом не пользовались. Вряд ли оттого, что была середина лета и товар не к сезону…

— А перчатки кожаные есть? — спросил Турков продавщицу.

— Бывают, но не всегда.

Странно, что ему понадобилось спрашивать. Убеждаться в неоспоримом.

Он возвращался к халупе кружным путем, через городской парк, по речному берегу. Ясные, четкие мысли рождались в голове.

Да, мир сложен. Смущают человеческую душу разнообразнейшие вопросы. Но так же, как главным-то вопросом останется извечный «зачем жить, если в итоге умрешь?», то главной мудростью останется изречение «помирать собрался, а рожь сей!»… Надо рожь сеять, граждане. Покуролесите вы в поисках чего-то небывалого, воспарите в несбыточных мечтаниях, а все равно иной мудрости не сыщете.

И, чтоб времени зря не терять, чтоб впоследствии локти не кусать, засевайте свою делянку пораньше. Мир сложен, а жить в нем рекомендуется попроще.

У мостков на реке женщины полоскали белье; худенький мальчик прыгал с камушка на камушек, играл в одиночестве.

— Привет, старикан!

— Здравствуйте, — сказал Женя. Он так и остался боязливым, недоверчивым. Так и смотрел исподлобья.

— Как поживали без меня?

— Хорошо поживали.

— Чего это ты набрал?

— Это ракушки. Они красивые.

— Слушай, старик, мама заставляет тебя рисовать? Или самому хочется?

— Я рисую, когда хочется.

— Загадать тебе загадку? Три голубя улетели, два прилетели. Сколько осталось?

Женя лег пузом на камень, стараясь дотянуться до обломка раковины. Все дно в заводи было покрыто этими блестящими обломками, и непонятно, чего Женя тут выбирал. Одинаковые скорлупки, хватай любую, не прогадаешь.

— Так сколько голубей-то, Женя?

— Я не знаю.

— Скажи, старик, а приходили к маме дяденьки, которых она не прогоняла?

— Не-а.

Турков задал этот вопрос и вдруг устыдился. Зачем он шпионит? Какое ему дело до того, притворяется Галина или нет? Поймать он ее собрался, припереть к стене? Да пусть она живет как ей вздумается. Нашлась блаженненькая, а он удивился и рот раскрыл.

Издали поздоровавшись с Галиной, Турков не подошел к ней и вечером тоже не разговаривал. И всю неделю избегал разговоров, на выходные опять уехал в деревню.

А в следующий понедельник халупа бабки Ударкиной исчезла. Бульдозер крушил остатки заплесневелого фундамента; вещички Туркова, белье и книги оказались у владельца соседних апартаментов.

— Бабка-то Ударкина квартиру получила! Утром съехала!

— А жиличка ее где? Женщина с мальчиком?

— Да тоже куда-то перебрались.

— Куда же?!

— А неизвестно. Небось тоже в отдельную квартиру!

Как бы не так. У Галины отнюдь не торжественным было переселение. Ушла в неизвестность, покидав в занавеску чашки да ложки и таща на руке горшок с болотной травой. Может, бродит еще по улицам, отыскивает комнатенку.

Да что же это такое?! Не глупость ли беспросветная?!

В оставшиеся полмесяца он разыскивал Галину, понимая, что не найдет. Ведь и в справочное бюро не обратишься. Женщину звать Галина, мальчика Женя, а больше сведений нет. Даже фамилия неизвестна.

Рукавички с петушками и те пропали из магазина. Турков отправился в мастерскую художественного фонда, она была закрыта; все сотрудники — по новому прогрессивному методу — находились в коллективном отпуске.

Оставалась наивная надежда, что встретишь Галину на перекрестке. Турков издевался над собой, выходя на поиски.

Проживал он теперь в гостинице (районо в виде исключения выхлопотало номер), было удобно, кончились бытовые заботы, улетучивались из памяти окраинная улица с гусями, бабка Ударкина и ее крылечко. Можно было не думать и о Галине.

Он убеждал себя знаменитыми чапаевскими словами: наплевать и забыть. Хладнокровнейшим образом наплевать и забыть.

Не удавалось.

Червячок копошился в душе, беспокоил. Без видимых причин не давал отвлечься надолго. Просто какое-то помрачение.

Ведь не влюбился же Турков, не нужна ему эта женщина, хоть порою в разговорах его подмывало спросить: «А за меня вышли бы замуж?» Она, допустим, ответила бы, что согласна, и он тогда не знал бы, как отвертеться.

Предположим, существует не физическое влечение, а духовное, еще не испытанное Турковым. Но духовная близость возникает между людьми, которые придерживаются сходных взглядов. А Турков с Галиной — противоположности, антиподы. Их сближение ничего не сулит, кроме взрыва.

И не настолько Турков мягкосердечен и сострадателен, чтобы не спать, пока не поможет Галине. Весьма относительны ее бедствия, она добровольно их избрала, она отказывается от помощи: «Мы привыкли сами обходиться…»

Тогда что же заставляет Туркова шататься вечерами по городу? Может, не доспорили? Турков свою правоту не доказал, а Галина свою? Но Турков-то знает, что нету на свете доказательств, способных его переубедить.

И, значит, все блажь.

Как обыватель, начитавшийся медицинских справочников, Турков обнаружил у себя признаки несуществующих болезней, разволновался, впал в истерику. А заболевания и в помине нет. Одна блажь.

И все же, уговаривая себя, Турков чувствовал, что существует другое объяснение происходящему. Просто он, Турков, еще не наткнулся на это объяснение. И недаром бродит по городу, и недаром видит перед собой Галину с Женькой, недаром вспоминает брошенную вскользь фразу: «Озлобленный вы какой-то…»

Снова он прилетел в деревню на выходные дни. Копался на участке, собирал поспевшую красную смородину, возился с детьми. А червячок-то в душе скребся. Грыз и грыз.

— Павлушка, разбойник, ты рисовать не пробовал?

— А зачем?

Держит решето со смородиной, загорелый, с сизым румянцем, глаза бесовские. Бесстыжие.

— Кем хочешь вырасти?

— Капитаном дальнего плавания!

Турков поперхнулся смородиной, которую неохотно жевал. Откуда эта мечта?! Никогда он не рассказывал сыну о собственном детстве, о несбывшихся намерениях. Вернулась мечта на круги своя? Да нет, ерунда. Все мальчишки собираются стать космонавтами, капитанами, путешественниками. Что известно Павлушке о капитанской профессии? Серьезен этот порыв? Смешно слушать.

И все-таки почему не космонавт, не путешественник, почему капитан дальнего плавания?

Лежал ночью, опять не спал. И впервые подумал, что умненькая, рассудительная Лиза не очень-то счастлива, если понимает, что Турков не любит ее. Проживет жизнь в благополучии, в довольстве и сама Туркова не разлюбит, но… Какое же счастье тут?

Под поезд не бросишься, но и от радости не захлебнешься. Умненькая, рассудительная Лиза просто смирилась со своей участью, как когда-то смирился Турков, оставшись в родной деревне, поступив в педагогический институт. Туркову надо было. Вот и Лизе надо, хоть и по другим причинам…

Силы небесные, но кто ответит, был бы счастлив Турков, сверни он с предначертанной обстоятельствами дороги? Была бы счастлива Лиза, откажи она Туркову?