Грозное лето

— Приезжай. Повешу.

Телеграмма, ставшая притчей во языцех и вызвавшая едва ли не ликование во всем Петербурге, привела царицу в еще большую ярость, однако она ничего не могла поделать.

«А может быть, об этом скандале во дворце и переговаривались сейчас наши любезные союзники? Они-то наверное же проведали об этом с помощью проныры Палеолога?» — подумал Янушкевич.

И не ошибся ни в первом предположении, ни во втором, ибо маркиз де Лягиш подошел к нему и сладким голосом спросил:

— Мой генерал, а правда ли, что сия ваша декларация о Польше, о коей мы с вами недавно говорили, вызвала переполох у ее величества? Чего она испугалась, как вы полагаете? Того, что кайзер может расширить ее фатерлянд, пардон, за счет Польши, или того, что новый статус Речи Посполитой после нашей победы мы определим сообща, союзники? — опять долбил он свое.

Янушкевич мило улыбнулся и негромко ответил:

— Маркиз, его высочество начал обход почетного караула. Неудобно мешать ему.

Маркиз де Лягиш умолк, отошел на прежнее место и что-то сказал своим коллегам такое, что они посмотрели на Янушкевича чертом.

Великий князь действительно обходил почетный караул из чубатых Донских казаков, выстроившихся на узком перроне, как по шнурку, — опытные служаки, и трубным голосом спросил:

— Ну как, донцы, скоро Берлин будет у наших ног?

— Так точно, ваше императорское августейшее высочество, скоро! — грянули казаки вышколенным хором.

— Молодцы. И я так полагаю, — произнес великий князь с явным Удовольствием, и казаки вновь грянули:

— Рады стараться, ваше императорское, ваше августейшее высочество!

Великий князь расслабился и интимно пожурил:

— Не следует так театрально, донцы. Я — солдат и ваш верховный главнокомандующий, и меня надлежит титуловать, как такового.

Казаки замялись, не зная, что ответить, но скоро нашлись, видимо не без помощи своего командира-есаула, и ответили:

— Слушаемся, ваше высочество, ваше высокопревосходительство!

Великий князь согласно кивнул головой, отошел в сторону вместе с Жилинским, сопровождавшим его, и тогда штаб-ротмистр Кулябко храбро выступил вперед и сказал, как рапорт отдал:

— Берлин будет у ваших ног, ваше высочество. В этом убеждены все офицеры вверенной вашему высочеству доблестной русской армии.

Великий князь стрельнул в него издали недовольным взглядом, но ничего не сказал, так как грянул оркестр и начался парад почетного караула, но когда казаки и оркестр ушли с перрона, подошел к Кулябко и густым голосом сказал:

— Благодарю, штаб-ротмистр, но вы, насколько я помню, состоите не по армейской части, а по жандармской и приезжали ко мне при пакете от Джунковского?

— Так точно, ваше императорское высочество, состою по части охраны престола и отечества и имел честь быть при пакете на ваше имя от его превосходительства генерала Джунковского, — не растерялся штаб-ротмистр.

Орлов стоял позади него и готов был сказать: «Однако вы находчивый, штаб-ротмистр», но в это время случилось из ряда вон выходящее: великий князь, подняв голову и совсем став, как каланча, спросил у Орлова:

— Штабс-капитан, напомните мне, где я видел вас?

Орлов выступил из-за Кулябко, козырнул и ответил:

— На Дону, ваше высочество. На пристани станицы Аксайской, к коей вы соблаговолили причалить на пароходе «Хопер».

— И едва не свалился в Дон? — весело прервал его великий князь и спросил: — А подстрелили немецкий дирижабль тоже вы? Из полевой пушки?

— Так точно. Вместе с артиллеристами и поручиком Листовым.

— Похвально. Я повелел оставить в силе награждение вас крестом святого Георгия, хотя штабных офицеров награждать запретил…

— Благодарю, ваше высочество, но, право, я только попробовал, можно ли обыкновенным орудием трехдюймовым…

— Похвальная проба, штабс-капитан. Продолжайте в том же роде, пока военное министерство не поставит нам специальных орудий, — похвалил великий князь и хотел уже уходить, да вспомнил и спросил: — А как там раздорцы, не обиделись, что я не заехал к ним?

Орлов простодушно ответил:

— Обиделись, ваше высочество. Они месяц готовились к этому торжественному событию, но… Значит, не судьба.

И великий князь сказал уважительно и так, чтобы все слышали:

— Передайте раздорцам мое искреннее сожаление, что так получилось. В следующий раз непременно заеду.

— Передам с превеликим удовольствием, — ответил Орлов, козырнул и звякнул шпорами, — но, надо полагать, ваше высочество, что это случится не так скоро. Война… — Сказал и подумал: «Остолоп. Жилинский еще раз отправит на гауптвахту за такую вольность в обращении с верховным».

Великий князь подумал и ответил:

— Да. Война, штабс-капитан… Не скоро удастся поехать на Дон.

Жилинский стоял рядом с великим князем и действительно нахмурился и мысленно погрозился Орлову: «Ну-с, штабс-капитан, вы совершенно распустились и полагаете, что болтаете со своим станичным атаманом на майдане. Срам», а когда великий князь уже пошел, направляясь в город, Жилинский что-то сказал ему, так что великий князь остановился и проговорил возмущенно:

— Какие могут быть еще новые данные о противнике, когда мне ведомо, что оный поспешно отступает от Ренненкампфа? В таком случае Ренненкампф врет ставке? — И, обернувшись к Орлову, спросил: — Это правда, штабс-капитан, что вы располагаете важными данными о немцах?

— Правда, ваше высочество, — ответил Орлов, не задумываясь, и добавил: — Немцы не отступают, а готовятся к контратаке второй армии. Успокоительные донесения командующего первой армией не соответствуют действительности.

— Что-о-о? — повысил голос великий князь и вопросительно посмотрел на Янушкевича, на Данилова, но те в свою очередь вопросительно посмотрели на Орлова и на нашлись что ответить. Наконец Данилов все же нашелся и сказал:

— Вполне возможно, ваше высочество. Барону Ренненкампфу врать — не занимать.

Великий князь возбужденно прошелся взад-вперед возле вагона, а генералы смотрели на Орлова, как на умопомешанного, и словно бы говорили: «Что вы наделали, штабс-капитан? Испортили же все! Вы отдаете себе отчет, что вы сказали его высочеству и что за сим воспоследует, безумная ваша головушка?»

Орановский что-то шепнул маркизу де Лягишу, но тот ничего ему не ответил, а изучающе-пристально вперил взгляд в Орлова и наконец спросил жестко и строго:

— Штабс-капитан, вы совершенно убеждены в том, что вы изволили нам сообщить?

— Совершенно, ваше превосходительство, — ответил Орлов.

И тогда Орановский не выдержал и сказал как бы де Лягишу:

— Чепуха это, ваше превосходительство. Немцы потеряли при Гумбинене половину состава своих корпусов и не способны…

Великий князь бесцеремонно оборвал его:

— Я не с вами разговариваю, генерал. — И повелел властно Орлову — Штабс-капитан, следуйте за мной.

И пошел в вагон.

Орлов хотел было подождать, пока в вагон войдут генералы, но Янушкевич, взяв его под руку, как старого знакомого, сказал подбадривающе:

— Смелее, штабс-капитан, вас ждет верховный. — И негромко добавил: — Молодец, хоть один офицер открыл нам глаза на истинное положение дел на фронте первой армии. Ренненкампф всех загипнотизировал победными реляциями. Я рад, что такой офицер, как вы, был некогда моим учеником в академии.

Орлов признательно ответил:

— Благодарю вас, ваше превосходительство, но, право, я и не знаю, что мне еще говорить великому князю, который, видимо, очень расстроен и сердит.

— Ничего, все будет хорошо, — успокоил его Янушкевич.

Генералы шли за ними следом, молчаливые и угрюмые, и даже не переговаривались.

Великий князь уже бурно расхаживал по вагону-кабинету и не перестал ходить, когда весь генералитет и представители союзных армий вошли в вагон и стали по сторонам его, замерев в ожидании его слов.

Наконец великий князь остановился перед огромной картой, свисавшей из-под потолка вагона, и сказал Орлову: