Волгины

— Уходи, уходи. Тебе вредно, — ворчал Николай Яковлевич, отталкивая жену. — Все по местам… Марш, марш… А вы, молодой человек, плохо себя вели, — шутливо погрозил Виктору Якутов. — Почему так долго кочевали по госпиталям? Наверное, не слушались врачей, не выполняли режима? Что это еще за новость — болеть глазами, а?

— Папа, ты совсем замучил Витю вопросами, — беря Виктора под руку и словно пытаясь закрыть его собой от всех, сказала Валя. — Ведь он с дороги… Наш гость… Ему надо отдохнуть. Я должна отвести его к нам…

— Веди, веди. Угощай чем богаты. Тебя заменит Вика. Я распоряжусь. Вы надолго? — обратился Николай Яковлевич к Виктору.

— Завтра я должен уехать, — ответил Виктор и кинул взгляд на сразу потемневшее лицо Вали.

— Почему так скоро? — спросил Якутов. — Погуляйте в Курске. Подышите сиренью, послушайте соловьев. А впрочем, приказ есть приказ. Дочь, ты получше прими его. Что есть — на стол, понятно?

Якутовы жили недалеко от госпиталя, на третьем этаже большого запущенного дома. Большинство жителей его еще не вернулось из эвакуации. Медицинский персонал размещался в опустелых, нахолодавших за зиму комнатах, устроившись кое-как. Только немногие, самые предприимчивые, обзавелись обстановкой, снеся ее из других свободных квартир. Эти люди, приезжая в новый город, всегда чувствовали себя так, словно собирались жить в нем долгие годы. Якутовы не принадлежали к их числу: в двух маленьких комнатах, занимаемых ими, не было ничего, кроме одного стола, трех деревянных топчанов и сваленных в кучу чемоданов.

В эту квартиру и привела Валя Виктора.

— Так «они» и жили, — шутливо сказала Валя и повела вокруг рукой. — Неказисто, правда? В Воронеже и в Камышине мы жили хуже и чуть не замерзли. Представь Воронеж: громадный четыреэхтажный дом, неработающее отопление, обледеневшие радиаторы, на окнах и на полу — лед. Спали под матрацами. А в госпитале тепло, так мы не выходили оттуда… Зачем я рассказываю все это? Ведь ты пережил не меньше.

Она пытливо и нежно заглянула в его глаза.

— Вот мы и вдвоем… Мне кажется, что все это мне снится… Скажи: ты мечтал о такой встрече?

Он стал целовать ее, приговаривая:

— Мечтал и думал… Думал и мечтал… Долгие месяцы… А ты совсем стала военной. Ты, Валюша, военная?..

Он отстранил ее от себя, смотрел на нее с удивлением.

— Младший лейтенант медицинской службы… И эти погончики… Тебе идет военная форма…

— А ты тоже стал какой-то другой, — изучающе всматривалась в Виктора Валя.

— Какой?

— Даже не могу понять. Потолстел, что ли… Посолиднел…

— Скажи — постарел…

— Нет, нет… Ты стал лучше.

— Благодарю.

Они стояли посредине неубранной комнаты, с разбросанными на полу вещами, испытывая смущение, как будто долгая разлука отдалила их друг от друга.

Разговор все еще тек по извилистому, неровному руслу.

— Признаюсь, я не ожидал такой встречи. Ведь полтора года прошло. Я думал ты совсем забыла меня… И забыла — сознайся, — сказал Виктор.

— Как ты смеешь так говорить? Почему ты думаешь, что я такая легкомысленная? Ведь я тоже изменилась, разве не правда?

Виктор многозначительно промолчал.

— Бессовестный… У нас так мало времени. Ведь завтра ты опять уедешь. И опять надолго. И опять это ожидание, что тебя привезут изуродованного, с раздробленными руками и ногами, — Валя передернула плечами. — Кстати, ты знаешь, где Таня? Она мне не пишет. Считает меня недостойной внимания фронтовички. А ведь она где-то здесь, на Центральном фронте, вместе с твоим братом, я слыхала…

Лицо Вали стало печальным.

— Твоя сестра думает, что только она одна способна на большое дело. Герои есть всюду и, как тебе известно, часто делают совсем незаметное и с виду малюсенькое дело.

— А Юрий где? Он в Ростове? — спросил Виктор, почему-то испытывая неловкость при упоминании о прошлом.

— В Ростове. Вернулся из эвакуации и опять работает в Управлении дороги.

Виктор, казалось, безучастно слушал.

Валя всплеснула руками:

— Ой, что же это я? Какая же я скверная хозяйка! Витенька, посиди здесь, на стульчике, а я приготовлю кое-что… Ведь ты проголодался. Сиди и рассказывай, как ты жил в госпитале.

О чем он мог рассказывать? О скучных госпитальных палатах, о приступах злости в часы бессилия и неверия в выздоровление? Нет, не о прошлом хотелось ему сейчас говорить!

Валя что-то делала у шумевшего примуса, а Виктор, любуясь ею, находил в ней все новые и новые привлекательные черты…

Да, Валя изменилась… Он это видел, чувствовал, хотя и не мог сказать, в чем заключалась эта перемена. В военной форме Валя как будто стала для него и далекой и вместе с тем более близкой.

После обеда они сидели, у открытого окна, глядя на залитую майским солнцем, одетую в зеленый бархат садов, обширную панораму Курска.

В городе еще много было следов нашествия, всюду были видны развороченные камни и черные остовы сгоревших домов, но жители уже успели убрать мусор, подмести улицы и даже побелить некоторые домики.

Клонившееся к закату солнце освещало стены, золотило крыши, уже по-летнему горячими лучами пронизывало то светлую, то темную зелень яблоневых садов. А как много в Курске сирени! К вечеру ее аромат, наплывавший с окраин, становился все сильнее…

Николай Яковлевич и Юлия Сергеевна еще не приходили из госпиталя. Виктор и Валя обнявшись, сидели одни. Часы шли и нужно было сказать многое, о чем не было сказано в письмах.

— Мы очень много работали, особенно в Воронеже и под Сталинградом, — задумчиво рассказывала Валя. — Я не выходила из операционной по двадцать часов. Теперь нам легче: нет больших боев, но и теперь я почти все время в госпитале. Мне кажется, я никогда не испытывала такой полноты жизни, такой гордости за себя и за то, что я делаю. Я была счастлива, когда меня назначили операционной сестрой. Я пережила нечто подобное только два раза: когда мне впервые сшили шелковое взрослое платье и когда впервые я вошла в Медицинский институт. Ты улыбаешься? Серьезно тебе говорю.

Виктор сказал, что все это ему понятно. Прижавшись к нему и ровно дыша у его груди, она продолжала:

— А отец и мать как работают! А все сестры и санитарки! Иной раз поглядишь и удивишься: сколько же сил нужно человеку, чтобы круглые сутки быть на ногах! А отец выходит из госпиталя только во время переездов. Мне кажется, он очнется от трудового угара и отойдет от своего хирургического стола только когда кончится война.

Валя вдруг отстранилась от Виктора, спросила:

— Тебе обязательно завтра надо уезжать?

Виктор подумал, ответил не сразу:

— Да, было бы лучше завтра.

— Почему? Разве ты не можешь побыть у нас еще день?

— Видишь ли… Мне с товарищем надо еще заехать в штаб фронта. А двадцать третьего мы должны быть уже в полку.

— А полк где?

— Не знаю. Его надо еще разыскивать…

Валя с серьезным любопытством смотрела на Виктора и вдруг обвила его шею руками, прикрыла сияющую голубизну глаз длинными, вздрагивающими ресницами, прошептала:

— Как я люблю тебя, Витька! Вот таким я и хотела тебя встретить…

Солнце зашло, а они все еще сидели у окна. С Сейма повеяло холодком. Из госпиталя донеслись звуки ударов о рельсу, начинался ужин. Город погружался в зеленые сумерки. Над Ямской слободой зажглась первая звезда. Прямо над ней скрестились лучи двух прожекторов.

Виктор обеспокоенно спросил:

— Тебе не нужно в госпиталь? Я тебя не задерживаю?

— Нет, я свободна, — ответила Валя. — До завтрашнего полудня, а может быть, отпрошусь еще на сутки.

Они встали, словно очнувшись от сна, взволнованные чем-то новым и необычным. В комнате бродил зыбкий сумрак.

Они молчали, стоя рядом и не решаясь теперь прикоснуться друг к другу.

Виктору казалось, что он слышит сильные толчки Валиного сердца. Он почувствовал неловкость и сказал нерешительно:

— Я еще не спросил, можно ли мне остаться у вас.