Меж колосьев и трав

А вот в последнее время почему-то стал все чаще «гореть». Вот и совсем недавно ехал он плохо знакомой дорогой меж строящихся домов — завалы кирпича, блоков, тесу — а тут девчонки-строительницы в заляпанных известкой комбинезонах стали перебегать дорогу. Все перебежали, а последняя заколебалась, повернула с половины пути назад, поскользнулась и попала под колесо.

Главный инженер предприятия, расследуя аварию, сказал ему:

— Ну тебя, Иванов, к шутам. Несерьезный ты какой-то. Вечно попадаешь из-за тебя в историю.

— Но я не виноват. Вон и из милиции пишут…

— А насчет покойника?

С покойником история была уж вовсе глупая. В гостях у деревенской родни умер автобазовский шофер. Отвезти ему гроб попросили Гришку и члена местного комитета Егорова. День был предвыходной, месткомовский представитель немножко выпил и решил ехать в кузове. В пути его продуло, прячась от ветра, он прикрылся крышкой гроба, а Гришка подобрал у деревушки баб. Тогда все и произошло. Услыхав людской говор, Егоров завозился под крышкой, бабы, завизжав, стали прыгать на полном ходу, и дело снова кончилось милицией.

— Ну это, положим, со всяким может случиться, — сказал Гришка.

— А я что говорю, — обрадовался инженер и с удовольствием поставил росчерк под приказом об увольнении.

Хорошо еще, что в совхозе оказалась у Стеши родня. А если бы нет? Гришке стало совсем скучно от этих мыслей, из задумчивости вывел его милиционер, попросивший папироску.

— Дай-ка спалю еще одну…

Они закурили. Ветер шелестел листьями, капли продолжали капать.

— Ну как там? — поинтересовался Гришка.

— Все так же, операцию делают.

— А-а…

И снова, как дым папиросы, закружились Тришкины мысли.

На обратном пути застиг его в дороге дождь. Был он летний, местами. Едешь, едешь по сухому, вдруг пойдет непролазная грязь, а там снова сухо. Встречные машины шли тяжело, теряя ошметки грязи. Гришка поговорил с одним из шоферов, высунувшись из кабины.

— Далеко намочило?

— Не знаю, — ответил шофер. — У Войкова льет… Похоже, и дальше не лучше. Всю тучу сюда свалило.

Гришке очень не хотелось забираться на проселок.

— Как думаешь, — спросил он у шофера. — Еще не польет?

— Да кто его знает…

Гришка подумал и свернул.

Мужик ждал его на условленном месте.

— Чего так долго? Я уж думал, и не приедешь…

На ток попали к вечеру. На другой стороне пруда, мутного от дождя, стояли дома. Там возились бабы во дворах и дымили самовары. Хорошо было в деревне!

Мужика ждали. Один из ожидавших, в короткополом пиджаке, спросил, кивнув на Гришку:

— Откуда?.

— Не наш, — успокоил его мужик. — Из Казахстана…

Все сошло благополучно. Правда, в одно время Гришке послышался как будто какой-то шум в весовой будочке. Хотя… Стой! У Гришки словно стало поворачиваться что-то внутри…

— А это далеко? — спросил он милиционера.

— Кто?

— Да ток этот, где избили.

— Ток? Нет, километров пятнадцать отсюда. А что?

— Да ничего, так. Спросил только.

— Они его, наверное, и убивать не собирались. Может, просто припугнуть хотели, а может, и просто в спешке — под горячую руку попался — стукнули. Ч-черт, потухла, — милиционер, втягивая щеки, попытался раскурить папиросу. — Там у них пруд еще такой… Бывал, может?

Милиционер швырнул окурок в лужу и, с трудом вытаскивая ноги из грязи, направился к освещенной двери.

Первой Гришкиной мыслью было: бежать!

Еще можно было, как прежде, разом покончить со всем — уйти, уехать, снова махнуть куда-нибудь за тысячу верст, в какой-нибудь леспромхоз — мало ли глухих, никому не известных на свете? Но тут же и понял: не сделает он этого, духу у него не хватит. Устал он: устал от барачных дощатых стенок общежитий, от случайных ненадежных товарищей, от ночевок, когда спишь в незнакомом доме, на заплеванном полу, подложив под голову только собственный ватник, а на дворе идет дождь, и когда кончится, неизвестно, устал от тоски по собственному спокойному углу.

Ему вспомнился отец, детство. Стукнув по принесенному куску дерева пальцем, отец говорил:

— Вот никто не верит, а оно главный матерьял…

— А железо, — пытался с ним спорить Гришка.

— Железо! — усмехнулся отец. — Ты послушай, что из древесины делают.

Действительно, получалось много: корабельные мачты и шпалы, телеграфные столбы и скипидар, бочарные клепки и фанера, веревки и посуда, музыкальные инструменты и канифоль. Кроме того, каждое дерево оказывалось по-своему целебным — то в качестве потогонного, то как противоцинготное, то как витаминное сырье.

«Господи, да о чем это я?» — спохватился Гришка.

Он посидел, упершись лбом в баранку. А может, и не нужно предпринимать ничего? Может, это все — только пустые страхи, только приснилось все, а на самом деле ничего и не было? Черта с два приснится такое, вспомнил он о своем попутчике. Вот из-за таких и мучаются все, и Стеша… «Господи, Стеша!» — вспомнил он и похолодел. Как же это он о ней-то забыл! Вот уж за кого можно было испугаться по-настоящему: будет смотреть виноватыми глазами и ничего не скажет. За столько лет впервые потянулась за счастьем — и на тебе! Гришка даже застонал в бессильной ярости. «Ах ты гад! — обругал он мужика. — Добреньким прикидывался, шкура поганая! А сам?»

Что же теперь делать? Признаваться? Упекут года на три, не меньше. А этого он не мог допустить. Он жить хотел, жить! И потянуло же его на эти проклятые деньги! Нужны они очень были ему!

Отец еще в детстве не раз его предупреждал:

— Играешься ты жизнью, Гришка. Все хиханьки да хаханьки на уме. Не доведет это тебя до добра.

После то же самое говорил и автобазовский инженер. Да и сам понимал это, задумывал иногда даже вести себя по-другому, да все не получалось как-то! Профессия, что ли, тому мешала: дойдет до нитки, останется в кармане всего рубля два, возьмет и те спустит — знал, все равно завтра где-нибудь заработает, урвет свое.

А про себя думалось: это я в мелочах такой, а придет, пора, не хуже других буду.

Даже похвалялся этим. Как-то подобрал в дороге пассажира, стоящего обочь дороги с мешком. За шоферские годы насмотрелся Гришка всякого народу, а этот был из простых, из работяг, — с такого даже денег не берут.

— Тебе куда? — спросил его Гришка.

— Да ты что, не узнаешь меня, что ли?! — возмутился пассажир, — Седьмой «А» помнишь?

Гришка присмотрелся. Действительно, был у них когда-то в седьмом «А» такой беленький мальчик, похожий на этого.

— Смирнов? Генка?

— Ну…

— Ты что же, по вербовке, что ли, где-нибудь вкалывал?

— Если бы! — усмехнулся Генка. — В заключении семь лет, как один день отсидел.

— За что?

— Надо думать, за дело. Дурак был.

По пути они посидели в райцентровской чайной, выпили вина.

— Теперь куда? — спросил Гришка. — Домой?

— Из дому. Думал, приеду, хозяйство навострю. А жена за другого вышла… Вот теперь еду. К знакомой одной. Если она не примет, опять на Север подамся: там в последнее время работа подходящая была… Знаешь что, Гришка, — сказал он, помолчав. — Не мое это, конечно, дело, но только будь поосторожнее. Шоферская работа, она много соблазнов дает. Так ты уж смотри…

— Да ты что? — возмутился Гришка. — На молоке обжегся, хочешь, чтобы другие на воду дули? Мы, брат, сами с усами.

Расстались они холодно. А вот теперь…

«Да что я раньше времени в тюрьму сажусь? — остановил себя Гришка. — Они ли еще этого сторожа разукрасили? И когда бы они успели это сделать — на транспортировку избитого сюда тоже немало времени нужно».

А потом решил: они. И времени прошло предостаточно. Пока зерно разгружали, пока на шоссе выбирался — они ведь нарочно его кружным путем послали. А потом еще дождь… Конечно, они.

Хорошо. Пусть даже так! Он-то тут при чем? Мало ли прудов и токов на свете! А кто, собственно, узнает, что Гришка там был? И что о нем знает милиция? Что ехал не с той стороны? Так он выбирал дорогу получше: какой шофер в такой дождик раз десять не съезжает на обочину! А сколько их, машин, и посейчас стоит на проселочных дорогах передом и задом друг к другу. Они и завтра еще так будут стоять. И мужик со своими дружками тоже, чай, не дураки, перед другими выставляться, успели следы замести. Так чего же ему тогда? А?