Строители

В сумерки приходит тоска. Машинально я побеседовал с Большой чугунной сковородой и сел в кресло у телевизора. Сейчас уже восемь, сейчас мне позвонят. Я заставлю Марию заговорить… На экране, источая улыбки и тая от них — кажется, что даже стекло телевизора стало липким! — ведущий рассказывает о кино. Как все у него хорошо! В какой несуществующий благостный мир он нас переносит…

Звонок! Я хватаю трубку. Да, конечно, это Мария. Это должна быть она… должна!

— Слушайте, Мария, — кричу я. — Подождите, не вешайте трубку! Почему вы трусите? Послушайте, Мария…

Кто-то вздыхает.

— Послушайте, не вешайте трубку! Послушайте…

Короткие гудки.

Небо синее, бездонное. Хочется, чтобы оно всегда было таким. Но я знаю — скоро, самое большее через месяц, все будет по-другому — пойдут дожди. На фоне неба, высоко, медленно движется огромная стрела крана. Кажется, что она охватывает не только нашу стройку — начатое здание, подъезды, где останавливаются груженые машины, открытые склады, где лежат тысячи строительных конструкций, — стрела объемлет весь мир, и уж во всяком случае Москву.

Все на стройке: сотни рабочих, работающих на высоте, — монтажников, верхолазов; работающих внизу — такелажников, плотников, бетонщиков; работающих где-то на этажах электромонтеров, слесарей; десятки инженерно-технических работников, диспетчеров, ежеминутно дающих указания через большие черные репродукторы, развешанные по всей площадке; начальников участков, прорабов, мастеров, командующих зонами, видами работ или отдельными бригадами; аппарат строительного управления № 113, размещенный в первом доме, все время складывающий, вычитающий, множащий и делящий какие-то цифры (огромные столбцы этих цифр вызывают у меня магический ужас!); представители иностранных фирм — число их известно только Секретариату СЭВ, — размещенных во втором доме с холодильниками для бутылок с водой, а может быть, и для чего-нибудь покрепче, со специальными папками, снабженными мудреными металлическими засовами (предмет зависти наших конторских!), черными телефонами, при помощи которых в течение нескольких минут можно связаться с Софией, Варшавой, Будапештом, Прагой; наконец, я, начальник строительства, который, по мысли главка, не должен вмешиваться в текущую работу управлений и фирм, а только «координировать» их работу, — мы все подчинены этой стреле. Ибо поднять конструкции может только стрела ползучего крана.

28 августа, утром, после трудного воскресного вечера, мне в голову пришла интересная мысль: поставить на перекрытии верхнего смонтированного этажа легкие краны для подъема небольших грузов; по мере роста этажей краны тоже бы перемещались выше. Мы разгрузим основной кран! Вот здорово! Я так увлекся расчетами, что не сразу заметил Елену Ивановну.

— Виктор Константинович, — укоризненно сказала она, — я в комнате.

— Очень приятно, Елена Ивановна, говорите скорее. Вот тут интересное предложение…

Она села напротив меня, закурила сигарету.

— Я ухожу от вас, Виктор Константинович.

В первую минуту, занятый расчетами, я не сразу понял.

— Ухожу… ухожу… — бормотал я, рисуя эскиз. Потом смысл заявления Елены Ивановны дошел до меня. — Как «ухожу»? — закричал я.

Елена Ивановна потушила сигаретку о кубик бетона, который лежал на моем столе.

— Ухожу, Виктор Константинович.

— Позвольте… Вы что, шутите? Кто же будет меня опекать? А замечания, а советы?.. Кто будет принимать иностранцев?.. Ведь они только затем, чтобы выпить чашку вашего кофе, пачками мчатся сюда… А сервизы чего стоят этого самого Коспырина?

— Костырина, Виктор Константинович.

— Да, Костырина… Вот видите, без вас все перепутаю… Не пущу! И не думайте!

Елена Ивановна как-то странно посмотрела на меня, снова закурила.

— Мне очень приятны ваши слова… Хотя вы, как всегда, облекаете их в юмористическую форму… Но вопрос решен.

— Да вы что, Елена Ивановна?.. Это что, окончательно?

— Да, Виктор Константинович. — Она встала. — Так нужно.

Я тоже поднялся — ведь Елену Ивановну не переспоришь.

— Жалко… Очень жалко! Как я без вас… Не пущу! — снова закричал я.

У дверей она остановилась, попробовала потушить сигарету о ручку двери, не получилось. Не поворачиваясь, сказала:

— Мне было очень приятно с вами работать… Может быть, впервые в жизни.

Вот еще один человек уходит из моей жизни. Жалко, славная женщина.

Я вспомнил, как впервые увидел ее в пустой конторе… «Может, вам нравятся молодые секретарши?» — тогда спросила она. Потом ее «битвы» с Быковым за мой кабинет… Она — в черном старомодном платье с большим вырезом сзади, открывающим худущие лопатки, — на первой встрече с представителями иностранных фирм… Чудная, странная заботливость обо мне как своем начальнике. Славная женщина!.. Стало совестно своих насмешек. Жалко — уходит… А почему, собственно говоря, уходит? Даст телефон, — можно будет звонить, даже увидимся… Но я знаю, что обманываю себя, — сколько уже людей так ушло из моей жизни… Вон они рядом, в Москве, — а ушли.

— Можно? — весело и, как всегда, многозначительно говорит начальник строительного участка Ким. Он пропускает вперед толстенького, небольшого роста человечка, который, неловко улыбаясь, останавливается посредине комнаты.

— О, Том Семенович! — Я быстро поднимаюсь, подхожу к нему и жму руку. — Очень рад вас видеть.

Этот визит начисто отметает мои мысли об исчезновении людей… Здравствуй, здравствуй, смешной, милый и страшно забывчивый Том Семенович Янин. Я продолжаю пожимать ему руку, потом усаживаю в кресло:

— Садитесь, садитесь, Том Семенович.

— Вы, может быть, и со мной поздороваетесь, Виктор Константинович? — насмешливо спрашивает Ким.

— Конечно… Понимаете, давно с Яниным не виделись.

— Понимаю. — Ким садится на стул, протягивает мне сводку за прошлый день.

— А меня вы тоже будете так встречать? — многозначительно спрашивает он.

Но я не придаю значения его вопросу, снова мысль о небольших кранах на перекрытии захватывает меня.

— Послушайте, Ким, с вас причитается.

— Я не возражаю, так обычно делается, когда…

— Вот смотрите, — перебиваю я его. — Смотрите, здорово, правда? — Я показываю ему эскиз. — Понимаете?

Ким только мельком смотрит на эскиз.

— Это меня уже не касается, Виктор Константинович.

И сейчас я не обращаю внимания на его реплику, смотрю на часы: ого, совещание с иностранными фирмами через десять минут. Я быстро встаю.

— Том Семенович, извините, буду через час.

— Ничего, я подожду, — он что-то ищет в карманах. — Где бумажка?.. Бумажка… только что я ее держал… Держал? Ну конечно, держал…

— Подождите, Том Семенович. Хорошо?

— Конечно, подожду… Бумажка она только что… Подожду.

Но в тот день к себе в кабинет я больше не попал.

Явиться на совещание вовремя — непреложный закон. Но у каждого был еще свой особый «почерк». Я приходил за пять минут до начала.

Карл Альбертович Вернер, представитель немецкой фирмы «Gummi», являлся за четыре минуты. Другие приходят за три, две, одну… Это их дело, болгар, венгров, поляков. Он, Карл Альбертович, должен пожать руку Виктору:

— О-а! Виктор! — восклицал Карл Альбертович. — Я имею большое удовольствие встретиться с вами.

Я поднимался с места и шел ему навстречу.

— О-а! Виктор, не нужно идти ко мне, я сам.

Мы встречались на северо-западном углу стола в одиннадцать пятьдесят шесть с половиной. Он долго пожимал мне руку с таким видом, будто мы не виделись год. (Ну, год, конечно, преувеличение, но, во всяком случае, не менее месяца.) Между тем мы виделись в субботу вечером, — и если перевести это на рабочее время, отбросить выходной, то только три с половиной часа назад.

В одиннадцать пятьдесят семь я возвращаюсь на свое место, а Карл Альбертович, предварительно проверив устойчивость стула, размещается на другой стороне стола, под углом шестьдесят градусов ко мне. Стул жалобно скрипит и стонет.