Грозное лето

— Знаю, вы там дрались десять дней. Пятьдесят тысяч убитых с обеих сторон, причем японцев — куда более, чем ваших, — нехотя ответил Нокс.

— Знаете, а говорите о кулачках. Могу вам сообщить, что на кулачках дерутся еще и ногами. Вы хотите, чтобы Россия дралась еще и ногами?

Нокс запальчиво произнес:

— И кулаками, и ногами, и зубами, генерал, но чтобы вы не стояли на месте, а гнали бошей на запад, — чтобы Вильгельма заставить наступление приостановить на западе и на защиту Берлина броситься. А Френч и Жоффр тем временем в наступление перейдут и устремятся к Берлину, и война кончится. Вильгельм — трус и мира запросит. Неужели вам, русским, это непонятно, черт дери? — уже с явным раздражением спросил Нокс.

Самсонов не имел ни времени, ни желания выслушивать разглагольствования своего «надзирателя», как он в сердцах называл майора Нокса, и сдержанно и сухо спросил:

— Вы хотите еще что-нибудь добавить, майор?

— Я ничего добавить вам не хочу, я желаю, чтобы вы мне сказали, что я могу передать послу, сэру Бьюкенену, который моими недоволен действиями и вашей медлительностью.

Самсонов помолчал немного и ответил:

— Передайте сэру Бьюкенену, что я подчиняюсь главнокомандующему фронтом, генералу Жилинскому, а последний подчиняется верховному главнокомандующему, великому князю, при особе коего состоит ваш представитель, генерал Вильямс. Насколько мне ведомо, генерал Вильямс хорошо осведомлен о действиях моей армии и ни с какими вопросами ко мне не обращался.

Нокс недовольно заметил:

— Генералу Вильямсу бог дал длинные слишком ноги и язык короткий, поэтому сэр Бьюкенен и вынужден к его подчиненным обращаться. В общем, я, кажется, нового ничего от вас не добьюсь, господин генерал, не так ли?

— Если не считать того, что в районе Монтово замечено появление новых частей противника.

Нокс воскликнул с неподдельным изумлением:

— Как?! Ведь Ренненкампф доносит, что противника загнал в Кенигсберг. Каким образом на фланге вашем левом появились новые части его?

— Значит, не загнал.

— Но тогда спросить позволительно, а что же сам Ренненкампф?

— Об этом я с равным успехом могу спросить и у вас: в самом деле, что делает Ренненкампф? О моих действиях я сообщаю регулярно телеграммами, а о его ничего не знаю. По моим расчетам, его левое крыло должно уже быть в районе Бишофсбурга, а его там нет. И в районе Алленштейна нет, — сказал Самсонов и намерен был прекращать беседу, как вошел адъютант и доложил:

— Ваше превосходительство, на проводе — начальник штаба ставки фронта генерал Орановский.

— Вот и начинается новый допинг, так полюбившийся обеим ставкам, — произнес Самсонов и взял из ящика нолевого телефона никелированную трубку.

— У аппарата Самсонов. Здравствуйте, ваше превосходительство… Прошу доложить главнокомандующему о нижеследующем: неприятель, силою три дивизии, после боя с пятнадцатым корпусом и обхода его тринадцатым, отошел в направлении на Остероде. Для исполнения вашей директивы можно, оставив заслоны против него, двигаться по направлению Алленштейна и Зенсбурга, как вы приказали, но тогда нельзя будет преследовать отступивший двадцатый корпус Шольца. Прошу испросить указания главнокомандующего, могу ли отступить от директивы? К этому хочу добавить, что корпусные командиры указывают на утомление войск и недостаток хлеба, соли, овса.

Орановский помолчал немного и спросил:

— Прошу указать, в каком смысле вы намерены отступить от директивы?

— В смысле выдвижения на линию Алленштейн — Остероде взамен линии Зенсбург — Алленштейн. Ввиду упрека вашего в широком фронте второй армии, прошу указать, не было ли ошибки в передаче директивы? Мне было передано — Зенсбург — Алленштейн. Вторая армия заняла фронт много меньшей протяженности, а директива предлагает растянуть его к Зенсбургу, что отдалит правый фланг от центральных, корпусов в общей сложности на сорок верст. Не следовало ли понимать Зеебург — Алленштейн?

Орановский недовольно ответил:

— Вам было указано Зенсбург. Так и надо понимать, а не Зеебург. Я передаю слова главнокомандующего: если удостоверено, что неприятель отходит на Остероде, и ввиду того, что отступление противника к Кенигсбергу не удается перехватить, главнокомандующий согласен на изменение направления второй армии на Алленштейн — Остероде, но с тем, чтобы направление между озерами и Алленштейном было прикрыто одним корпусом с кавалерией, который удобнее всего выдвинуть к Зенсбургу, причем кавалерия должна вести широкую разведку, равным образом в этом направлении должна вестись воздушная разведка.

Самсонов нетерпеливо возразил:

— Корпус или кавалерийскую дивизию Толпыго? Но генерал Толпыго уже занял Зенсбург. К чему же тянуть туда весь шестой корпус и удалять его от центральных корпусов Мартоса и Клюева еще на двадцать верст? Это — самоубийство шестого корпуса, если противник вздумает идти на Бишофсбург — Алленштейн. Вы слышите меня? Кто там мешает? Генерал Орановский! Я передам вам по телеграфу, — кричал Самсонов, но безрезультатно: кто-то мешал или сам Орановский прекратил разговор.

Самсонов бросил трубку в желтый ящик полевого телефона и раздраженно произнес:

— Если удостоверено, что неприятель отходит на Остероде, можно идти на Алленштейн — Остероде. Если нет, можно идти на Алленштейн — Зенсбург. А сей Зенсбург уже занят кавалерийской дивизией Толпыго, и противника там нет. Это же дико — поворачивать корпус на девяносто градусов в пустое место!

— Вам приказано удостовериться, где противник, которого гонит Ренненкампф? А что он сам будет делать? — удивленно спросил Нокс.

Самсонов встал из-за стола, прошелся по комнате и досадливо ответил:

— Писать победные реляции и вводить в заблуждение обе ставки. В общем, у меня не стало еще одного правофлангового корпуса, ибо, если я пошлю его на Зенсбург, он отдалится от центральных корпусов армии верст на сорок. — И, подойдя к карте, что висела в стороне, посмотрел на нее и произнес печально и безнадежно: — Ренненкампф не знает, где противник, я не знаю, где находится Ренненкампф, ставка фронта вообще ничего не знает об истинном положении дел на театре, а ставка верховного озабочена единственным: «Вперед! На Берлин!» Но это — лозунг, а не война, — возмущенно говорил он, уже расхаживая по кабинету.

Нокс спросил:

— Вы так говорите, господин Самсонов, как будто стоите перед поражением, а между тем взяли Сольдау, Нейденбург, Ортельсбург, нанесли поражение противнику в Орлау — Франкенау и вот-вот возьмете Бишофсбург. Как можно вас понять?

Самсонов раздраженно ответил:

— Майор, я беру города, но не могу пленить армию. А коль она цела, значит, следует ждать атаки. Откуда — я не знаю, но ждать следует, — и, позвав дежурного офицера, велел пригласить начальника штаба и генерал-квартирмейстера.

— Еще соедините меня по телефону с Благовещенским, в Ортельсбург.

— Слушаюсь, — ответил офицер и вышел.

Нокс настороженно спросил:

— Я не могу знать, что вы делать хотите, господин генерал? Уже поздний час, полночь, так что полагается немного спать.

Самсонов не ответил, не хотел. Надоел ему этот страж союзников, только и умеющий расспрашивать, но не выставишь же его за дверь? И сказал:

— Я буду не спать, господин майор, я остановлю движение центральных корпусов.

Нокс ушам своим не поверил и широко раскрыл прозрачные глаза от удивления, от непонимания, а более всего — от негодования. У союзников катастрофическое положение! Союзники ожидают решительного удара немцев в Восточной Пруссии, а командующий двухсоттысячной армией, которая успешно продвигается вперед каждый день, вздумал остановить наступление. Непостижимое своеволие и неисполнение директив ставок фронта и верховного главнокомандующего! «Немедленно сообщить генералу Вильямсу. И послу Бьюкенену. Это — предательство союзников, господин Самсонов», — говорил он мысленно, но вслух сказал хоть и тревожно, однако сдержанно:

— Вы ожидаете поражения, господин генерал? После победы при Гумбинене? После взятия Нейденбурга, Сольдау, Ортельсбурга? Невероятно!