Простор

Размышления его были прерваны приходом Шекер-апа. Имангулов бросил на неё опасливый взгляд и тяжело поднялся с пола.

— С добрым утром, уважаемая!..

Повариха посмотрела на печь, дышавшую сухим жаром, с довольным видом сказала:

— С добрым утром, помощничек. Вот теперь ты похож на завхоза. Полезным делом занят. Спасибо тебе за это!

— Увидишь, — обрадовался Имангулов, — я ещё не раз заслужу твоё «спасибо». Дай срок, ты сама будешь подкладывать мне на тарелку самые жирные куски! Завхоз и повар должны жить в дружбе.

— Вот я и скажу тебе по дружбе, — вдруг сердито перебила повариха и показала на выпиравший вперёд живот Имангулова, — берегись, погубит тебя этот твой мотал! [2] Сердце жиром заплывёт, дышать будет трудно, инвалидом будешь. Разве жалко мне лишнего куска баранины? Клянусь аллахом, я тебя жалею.

— Не пугай меня, Шекер-апа! Буду меньше есть — с голода умру…

— А ты двигайся больше. Работой лечись. Принеси-ка воды, помоги мне поставить на плиту кастрюли. Немного похудеешь.

Имангулов проворчал что-то под нос, но перечить не стал, взял вёдра и вразвалочку направился к выходу.

Новосёлов в этот день не будили, но им самим, видимо, не хотелось залёживаться. В девятом часу в палатке почти все были уже на ногах. Саша растопил в жестяной кружке снег; сидя на койке перед маленьким зеркальцем, с остервенением скрёб бритвой колючую щеку, морщился от боли и время от времени подгонял друзей:

— Скорее, скорее, ребята! Эй, Асад! Наводите, братцы, красоту, и айда будить остальных. Пусть начальство видит, что мы не спать сюда приехали!

Побрившись, он в одной майке выскочил на мороз, чтобы умыться хрустким, чистым, как небо, снегом, и остановился, огорчённый. К палатке от вагончиков бежали девушки, весёлые, розовощёкие, с радостно сияющими глазами.

— О, вы уж встали! — разочарованно воскликнула Тося. — А мы шли вас будить.

— Та-ак, — зловеще протянул Саша. — А вы знаете, что сорвали ценную инициативу?

— Какую инициативу?

— А такую, что мы сами собирались вас будить!

Тося торжествующе ответила:

— Нет, Сашенька, вам за нами не угнаться! Мы уж и умыться успели. А вы…

— А мы оставим вас позади, когда сядем на тракторы! — откуда-то из-за Сашиного плеча хвастливо проговорил Ашраф.

— Это мы ещё посмотрим!

Пока ребята умывались, девушки стояли в стороне, оживлённо переговариваясь. Среди них была и Геярчин. Ильхаму показалось, что за эту ночь она стала ещё красивее. Чёрные волосы поблёскивали под солнцем, мороз заставил пылать щеки свежим румянцем. Ильхаму хотелось подойти и к ней, но он ещё ни разу не осмелился заговорить первым. Геярчин, видимо, заметила его состояние и подошла сама. Она давно догадалась о его чувствах и, чтобы не дать им прорваться наружу, держалась с Ильхамом по-дружески непринуждённо, словно и ведать ни о чём не ведала.

— Как спалось, Ильхам? Не замёрз?

Любовь сделала Ильхама мнительным, ему почудилось, что Геярчин говорит умышленно громко, чтобы никто не подумал, будто между ними ость нечто большее, чем дружба. Но в её голосе слышалась неподдельная забота, и, осмелев, Ильхам тихо, многозначительно ответил:

— Меня сердце греет, Геярчин. Мне всё время жарко… Словно меня на горячих углях жарят…

Геярчин сделала вид, что не поняла намёка и, желая перевести разговор, как бы ненароком поинтересовалась:

— А где Асад? Что-то его не видно. Не заболел ли?

Ильхам нахмурился. Опять она об Асаде! Каждый раз, когда он решался заговорить с ней о том, что больше всего его волновало и мучило, она начинала расспрашивать об Асаде. Именно об Асаде! Геярчин словно дразнила Ильхама.

И, как всегда, Ильхам хмуро ответил:

— Асад здоровей нас всех. Что ему сделается!

И тут же подумал: «А может, она спрашивает об Асаде только так, для отвода глаз, боясь показать Ильхаму, что он ей чуть дороже других?» Мысль эта была сладкой и обнадёживающей, но Ильхам с досадой отогнал её. Если всё так, как он думает, то почему же она не спрашивает его о Саше, об Ашрафе. На языке только один Асад! И, выходит, Ильхам для неё ничего не значит, а любит она Асада, этого хвастуна и скрягу. Всё очень просто, проще пареной репы.

От этой мысли настроение совсем испортилось. Геярчин это почувствовала. Наступило неловкое молчание. В эту минуту к ним подошёл Ашраф, и оба так ему обрадовались, словно тот выручил их из большой беды. Ашраф поздоровался с Геярчин и, усмехнувшись, сказал:

— Герой-то наш ещё фокус выкинул! Вернулся в палатку и завалился спать.

— О ком ты? — спросила Геярчин.

— О ком же ещё — об Асаде!.. Я его расталкиваю, а он мне: «Отвяжись, я спать хочу». «Ребята, — говорю, — все уже на улице». — «А я, — отвечает, — сегодня дежурный по палатке». — «Кто ж это тебя назначил?» — «А я, — говорит, — добровольно». Я ему втолковываю: мол, в таком случае тебе тем более не положено дрыхнуть, дежурный раньше всех должен быть на ногах. А он отвернулся к стенке и захрапел!

Ашраф, обращаясь к невидимому Асаду, громко воскликнул:

— Эй, Асад!.. Долго нам с тобой нянчиться? Ты пятно на нас кладёшь, на весь Баку пятно кладёшь! — Он закатил глаза, воздел ручей к небу и умоляюще произнёс: — Аллах, дорогой, оставь его на всю жизнь холостым, чтоб ещё и жене с ним не мучиться!..

Сдерживая улыбку, Геярчин спросила:

— За что вы его так не любите?

— Не любим? Почему не любим? Очень любим. Жить без него не можем!

— Да ну тебя! Я — серьёзно. Что он вам плохого сделал? Он же, говорят, на промысле был хорошим трактористом.

Ашраф вдруг рассердился.

— Тракторист хороший? Пижон он хороший! То ему не так, это не так… В палатке холодно, все терпят, а он нюни распустил. Мы решили подняться пораньше, а он дрыхнет без задних ног. Да будь он хоть первый-распервый, мне на это плевать! Целине не только сильные руки нужны. Ей сильные характеры нужны.

— Погоди, Ашраф. Ведь Асад сам вызвался ехать на целину.

— И подкупил тебя этим благородным порывом? — Ашраф в недоумении пожал плечами. — А верно, чего он за нами увязался? Оставался бы в Баку, слонялся по бульварам — вот это по нём!

— Какие вы все злые, Ашраф… — тихо сказала Геярчин.

Ашраф внимательно поглядел на неё, скривил губы в неловкой усмешке:

— Извини, если я тебя обидел.

— При чём тут я?

— Ты так яростно защищаешь этого хлюпика… Ой, прости!

Геярчин покачала головой.

— Ты ведь умный парень, Ашраф. Зачем же ты так говоришь? Я вовсе не заступаюсь за Асада. Я просто не люблю несправедливости. Асад — наш товарищ. И если он в чём виноват, надо помочь ему исправить ошибку, а не ругать за глаза.

Ильхам, молчавший во время этого разговора, пристально взглянул на Геярчин. Губы его дрогнули, он повернулся и понуро побрёл к палатке. Ашраф проводил его понимающим взглядом: любовь Ильхама к Геярчин ни для кого не была секретом.

— Ашраф!.. Геярчин!.. Скорее сюда! — позвал Саша.

Вокруг него толпились ребята и девушки. Они собрались идти к директору, доложить, что готовы начать работу.

Соловьёва они нашли около зелёного директорского вагона. Тут же были Су-Ниязов, уста Мейрам, Гребенюк; чуть поодаль, привалясь плечом к вагону, стоял Имангулов, лицо у него было потное, разгорячённое: Шекер-апа, видно, задала ему работу! Завхоз смотрел на шумную толпу молодёжи с осуждающим недоумением: вот беспокойный народ! Им бы спать до вечера, а они сорвались с постелей!.. Теперь и другим не дадут покоя.

— Здравствуйте, ребята! — весело приветствовал их Соловьёв. — Я вижу, вам не спится? Вчера мы решили дать вам немного отдохнуть с дороги, но не учли, что к нам приехали молодые энтузиасты.

Саша выступил вперёд, подтянулся и шутливо отрапортовал:

— Товарищ директор! Армия целинников готова к наступлению.

— Армия? — усмехнулся Соловьёв. — Что ж!.. Начнём с распределения по родам войск… Вот это, ребята, товарищ Гребенюк, Тарас Гребенюк. Он тут командует машинами. Так что шофёры, трактористы, механики — к нему. А остальные — сюда, к товарищу Су-Ниязову. Он у нас бригадир строителей.