Простор

— Не всех, не всех! — сердито передразнил его уста Мейрам. — Лучших включил! Слесарей включил! Кузнецов включил! Все хотят быть трактористами! Кто же будет ремонтником?

— Они и будут! Ребята решили овладеть двумя профессиями. Инициатива хорошая. Комсомольская организация их поддерживает.

Идея эта пришлась по душе и уста Мейраму: он ведь сам был мастером на все руки. И он вызвался преподавать тракторное дело. Теперь по утрам шли занятия на курсах, а после обеда будущие трактористы работали в мастерской, чтобы в дни сра-женин за первый целинный урожай ни одна машина не вышла из строя.

А пора эта приближалась. Все жили напряжённым ожиданием предстоящего наступления на целину. Вагончик Соловьёва напоминал штаб-квартиру армии, изготовившейся к решительному штурму. На столе, который занимал чуть ли не весь директорский «кабинет», была расстелена большая карта совхозных земель. Над ней часто склонялись головы степных командиров, изучавших план наступления, вносивших в него дополнения и поправки. На участки, где должна была развернуться битва за хлеб, легла красная штриховка; земли, отведённые под пастбища, слепили нетронутой белизной.

Наконец карту повесили на стену для всеобщего обозрения.

В палатке, которую в шутку именовали «академией Байтенова», тоже шла кропотливая подготовка к штурму. Памятуя народную казахскую поговорку о том, что плохая земля может и золото превратить в сорняк, агрономы снова и снова исследовали почву на различных степных участках, подбирали семена, пригодные для посева в здешних условиях, проверяли их на всхожесть, выискивали надёжные средства для борьбы с сусликами. Метеорологи промеряли толщину снежного покрова, определяли направление и силу ветра, составляли подробную сводку погоды на ближайшие недели.

Воды по-прежнему не хватало. Её брали из Иртыша, за сотню километров от совхоза. Имангулов не ленился лишний раз зайти в столовую, прогуляться по вагончикам и палаткам и строго распечь тех, кто не умел или не хотел беречь воду. Однажды он учинил скандал в бане.

— Так, как вы моетесь, только в Москве можно мыться! — возмущённо кричал он. — Сколько воды на себя льёте! Или вместе с грязью кожу хотите смыть?..

Бывало, пьют ребята воду или умываются возле палатки, поливая друг другу на руки из жестяных кружек, и вдруг кто-нибудь с шутливым испугом воскликнет:

— Берегись, бог воды идёт!

— Ай, чтоб он помер от жажды, — ругались ребята.

Но все понимали, что Имангулов трясётся над каждой кружкой воды не от скупости, и комсомольцы призвали новосёлов к строжайшей экономии воды. Тем, кто не считался с этим, приходилось туго. В молодёжной стенгазете, начавшей выходить сразу же после прибытия целинников, часто появлялись броские, смешные карикатуры с едкими подписями, высмеивающими «расхитителей воды». Досталось как-то раз и Асаду, который ни в чём не любил себе отказывать. Имангулов, узнав в изображённом на карикатуре парне, окатывающем себя водой сразу из нескольких вёдер, смазливого бакинца, довольно потёр руки:

— Так ему, водохлёбу этакому! Он целое озеро может на себя истратить. Это, наверно, Ашраф нарисовал? Ай, молодец, да перейдут на меня все его болезни!

Ребята относились к нехватке воды мужественно, но недостача воды с каждым днём ощущалась всё острей. Руководство совхоза писало в районные организации, в Павлодар, требуя прислать буровое оборудование. Вместо оборудования из Павлодара пришла малоутешительная отписка: «Нами подана в Министерство совхозов заявка; если получим два бурильных агрегата, один из них передадим вашему совхозу…»

В совхозе, однако, трудно было не только с водой.

Движок работал с перебоями, в палатках и вагончиках часто гас свет. Ребята, проклиная электриков, откладывали в сторону книги, недописанные письма; кто поленивей — сворачивался на койке и засыпал. Остальные шли в столовую, выпрашивали у Имангулова свечи, сдвигали к стенам столы, ставя их друг на друга, и под баян Степана устраивали «танцы до упада», прекращавшиеся только тогда, когда Степан, запарившись, с решительным видом поднимался и уходил к себе в палатку или когда в столовой появлялся Имангулов. Он задувал свечи и выпроваживал танцоров:

— Спать надо, скоро утро!

Парни набрасывали пальто на плечи девушек, к которым питали тайную или явную симпатию, дрожа от холода, провожали их до вагончиков и потом во весь дух неслись к своим палаткам.

— Танцы были единственным развлечением совхозной молодёжи. Лишь однажды в совхозе побывала кинопередвижка, и механик прокрутил старый, давно уже всем набивший оскомину фильм. Да как-то раз заезжий лектор скучно поведал целинникам о положении на международном фронте. Ребят, большинство из которых жило прежде в больших городах, эти «культурные мероприятия» никак не устраивали.

По вечерам в посёлке хозяйничала скука.

В один из таких вечеров в совхоз приехал Мухтаров, Рабочий день уже окончился. Байтеновская «академия» опустела, в мастерской и на строительных площадках было неуютно тихо, целинники разбрелись по вагончикам и палаткам.

Сквозь бесшумно скользящие облака временами проглядывала луна, освещая заснеженное жильё новосёлов.

«Газик» остановился около директорского вагончика. В окнах было темно. Мухтаров вылез из машины, огляделся и сказал шофёру:

— Я поброжу немного… А ты иди в столовую, подкрепись.

— Темень-то какая, Мухтар Идрисович! Хоть глаз выколи. И снегу по колено. Увязнете.

С лица Мухтарова не сходило озабоченное выражение. Видно, электростанция опять капризничает: свет из палаток, из окон вагончиков сочился слабый, мигающий… Да, несладко приходится молодёжи. Ни воды, ни света. В палатках, наверно, ещё и холодно. Намаются ребята за день, вернутся в остывшие жилища, и им ничего не остаётся, как нырнуть поскорей под пальто и одеяла. Разве же это отдых? Целинники заслуживают большего.

И всё же посёлок разрастается, совхоз обретает зримую реальность. Мухтаров наведывался сюда не так давно, но тогда ещё не было мастерской. И гараж ещё не был достроен. Палатки, вагончики — это всё же черновой набросок совхоза, и ребята стараются как можно быстрей переписать черновую работу набело!.. И хоть не налажен у них быт, но они, судя по всему, не думают хныкать. Из палатки, покрытой, словно белой шапкой, толстым слоем снега, донёсся задумчивый перебор баяна. А в одном из вагончиков девушки затянули бодрую, задорную песню.

— Мухтар Идрисович!

Мухтаров обернулся на голос. В это время лохматое, мрачное облако закрыло луну, и он с трудом узнал в окликнувшем его человеке Су-Ниязова. Тот подошёл ближе.

— Здравствуйте, Мухтар Идрисович. Что это вы разгуливаете в темноте?

— Здравствуйте, дядюшка Ян. Да так… Смотрю, думаю… Дышу свежим воздухом.

— Полезное дело. Только неудачное время выбрали для приезда. Игнат Фёдорович в степи, Байтенов отправился к жане-турмысцам, инженер в городе.

— Кажется, в городе он бывает чаще, чем в совхозе.

— Что правда, то правда. В совхозе, говорит, ему пока делать нечего.

— Так… А я думаю, для того, кто хочет работать, дело всегда найдётся… Так начальства, говоришь, нет? А уста Мейрам на месте?

— Только что отправился в свой вагончик. До позднего вечера в мастерской засиживается.

— Это на него похоже.

— Зайдёте к нам, Мухтар Идрисович?

— Непременно зайду. А что это за свет в мастерской?

— Там, наверно, ребята остались.

— Вот я сначала к ним и загляну. Потолковать надо.

В мастерской бледно светились лишь два угловых окна: ребята, видно, оккупировали «кабинет» уста Мейрама. Оттуда, слышались громкие, сердитые голоса. Мухтаров прошёл через тёмную мастерскую и остановился у приотворённой двери.

Возле стола с телефоном сгрудилось несколько новосёлов. Один из них кричал в трубку: