Простор

— Удивительное дело!.. Выходит, ваш Имангулов и неповоротлив — и ловок, и медлителен и энергичен.

— Диалектика, уважаемый товарищ! Единство противоположностей.

Оба рассмеялись, и Соловьёв отправился разыскивать чудо-завхоза.

Познакомившись с Имангуловым, он убедился, что портрет, нарисованный секретарём райкома, в большой степени соответствует оригиналу. Тучный, с солидным брюшком, редкими усами на лоснящемся от жира лице, Имангулов походил на гоголевского Пацюка, которому лень даже подносить ко рту галушки. В то же время он обладал завидным хладнокровием человека, уверенного в своих силах. Он сидел против Соловьёва, слушал его, неторопливо поглаживая ладонью усы и рот, изредка сам вставлял слово с таким достоинством и спокойствием, что это спокойствие передавалось и собеседнику, и Соловьёв, сам не понимая почему, проникался к нему всё большим доверием и симпатией. Чтобы испытать Имангулова, он принялся, сгущая краски, расписывать неудобства и трудности работы в совхозе, так что сам себя чуть не вогнал в панику. Имангулов равнодушно и лениво тянул:

— Наладится. Всё наладится.

Кончилось тем, что Соловьёв, встав с места, протянул руку Имангулову:

— Договорились, завхоз. Завтра можете приступать к работе. Надеюсь, обижаться друг на друга не придётся.

Имангулов, не поднимаясь, ответил на рукопожатие Соловьёва, стиснув ему ладонь неожиданно сильно, чуть не До боли, и успокоительно сказал:

— Не волнуйся, директор. Всё наладится.

С первых же дней работы в совхозе Имангулов проявил себя во всём своём великолепии. Прежде всего он не пытался скрывать свои слабости. Всю жилплощадь, выделенную ему в одном из вагончиков, он завалил мягкими тюфяками, раздобыл для своей резиденции самую жаркую печку, запасся впрок топливом, а знакомство с сослуживцами начал с пристрастного допроса: чем и как кормят в столовой.

Над ним посмеивались. И, однако, уважали его, потому что он сразу повёл хозяйство в совхозе так, что никто не мог пожаловаться. Он умел беречь совхозное добро, был даже прижимист, зато и обеспечивал совхоз всем, чего недоставало. Поручения он выполнял быстро и добросовестно. Стоило ему только произнести своё волшебное словечко «наладится», и все уже знали, что будет так, как сказал Имангулов. «Наладится», — сказал он, и в совхозе появился движок, в вагончиках слабо замерцали электрические лампочки. «Наладится» — и выцарапал где-то про запас лишние палатки. «Наладится» — и в совхоз завозили доски, гвозди, кирпич и мел.

И лишь Шекер-апа относилась к нему с упрямой недоброжелательностью. Она дольше всех не могла привыкнуть к его «порокам». Уже в первые же дни пребывания Имангулова в совхозе между ним и старой поварихой произошла небольшая стычка.

Столовая ещё не была достроена, а там уже расставили столы, и Шекер-апа с удовольствием занималась стряпнёй в новой кухне. Ей пока не посчастливилось познакомиться с новым завхозом: она редко выходила к обедающим, их обслуживала молоденькая подавальщица.

Но однажды Имангулов явился в столовую, когда уже все пообедали. Он тяжело плюхнулся на стул, так что у стула затрещали ножки, ленивым движением смахнул крошки со стола, пододвинул поближе соль, перец и уксус и выжидательно уставился на подавальщицу. Той уже были известны привычки и аппетит завхоза; она наложила на большую тарелку гору хлеба, налила в две вместительные миски рисовый суп. Повариха, вышедшая из кухни, с недоумением наблюдала за этим.

— Погоди-ка! Кому ты наливаешь вторую тарелку?

— Но он всегда за двоих ест, — засмеялась подавальщица.

Шекер-апа промолчала, но когда, придя за вторым, девушка навалила в миску столько котлет, что их хватило бы на пятерых, повариха не выдержала.

— Куда ты столько? Он же лопнет.

Подавальщица, прыснув, заторопилась к столу, за которым развалился обжора-завхоз, а Шекер-апа с неодобрением покачала головой.

Через несколько дней столовой понадобилось мыло, и поварихе пришлось взять за бока Имангулова.

— Отпускай мыло, завхоз.

— Нет мыла, уважаемая.

— Как это нет?! Что ж это за порядки такие! Завхоз есть, а мыла нет! Значит, никудышный это завхоз.

Имангулов с невозмутимым видом посмотрел на повариху и спокойно сказал:

— Не волнуйся, уважаемая. Тебе вредно волноваться. Всё наладится.

— Твоим «наладится» ни рук, ни тарелок не вымоешь, — не отступала повариха. — Ты мне мыло давай. Сам ест за пятерых, а для столовой куска мыла жалко!

Имангулов побагровел от обиды, но всё так же невозмутимо ответил:

— Ай, уважаемая, тебя послушать, так я мыло ем. Говорю тебе: нет сейчас мыла. Завтра обещали завезти.

И правда, на другой день мыло появилось, и завхоз щедро оделил им столовую, но Шекер-апа не смягчилась: со всеми добрая, заботливая, она при виде Имангулова отворачивалась, неприязненно поджимала губы. Имангулова это огорчало: сам он относился к поварихе с большим уважением.

…Жизнь в зарождающемся совхозе шла своим чередом. Каждый занимался своим делом, и лишь Тарас испытывал смутную неудовлетворённость. Он завидовал всем этим нашедшим своё место, увлечённо работающим людям и стыдился собственных обязанностей, как ему казалось, лёгких и несерьёзных. Велика важность — гонять по степи легковую машину! Он, Тарас, способен на большее. Когда-то он лучше всех водил грузовики. И, как ни жаль ему было покидать Игната Фёдоровича, он всё же, набравшись смелости, однажды сказал Соловьёву:

— Треба мне с вами посоветоваться, Игнат Фёдорович.

— О чём?

— Та вот о чём… Грузовиков в совхозе будет дюже много. А шофёров — трошки…

Соловьёв понял, о чём Тарас собирается его просить.

— Что, брат, надоело тебе со мной?

— Ни, Игнат Фёдорович! Как понадобится вам поехать в Иртыш, в Павлодар или ещё куда — так я с вами. А в остальное время буду совхозу помогать. На грузовик пересяду. Грузовик в совхозе — першее дило. Верно ведь, Игнат Фёдорович?

— Верно-то верно… Ладно, Тарас, подумаю.

В последние дни Тарас был особенно хмур и сосредоточен. Лицо его прояснялось лишь тогда, когда он приезжал в Иртыш и заходил к Соловьёвым, у которых на время оставил сына. Подняв его на руки, крепко прижимал к груди, к поросшему светлой щетиной подбородку. А выйдет от Соловьёвых, и снова потемнеют синие его глаза.

«Томится парень», — подумал Соловьёв, выслушав Тараса. И поставил его бригадиром над шофёрами.

ГЛАВА ПЯТАЯ

НОВОСЁЛЫ ПРИБЫЛИ

Большинство вагончиков и палаток всё ещё пустовало в ожидании новосёлов, но всё же в совхозе становилось всё больше людей. Приехали агрономы, кладовщики, фельдшер, подавальщицы, метеорологи.

Образовалась совхозная парторганизация, секретарём которой выбрали Байтенова.

В степи, припорошённые снегом, стояли штабеля досок и кирпича. Везли дрова и уголь. Под навесом громоздились ящики и пакеты с цементом.

Достроили пока только баню и столовую. Но уже намечались контуры других сооружений.

И вот однажды раздался телефонный звонок, и Соловьёв услышал возбуждённый голос Мухтарова:

— Поздравляю, Игнат Фёдорович! Новосёлы уже в пути! Готовьтесь к приёму хозяев. Не гостей, а-хо-зяев! Понимаете? Я вас предупрежу, встретимся на станции…

Рано утром в день приезда добровольцев-целинников на станцию прибыли представители нового совхоза. Борта грузовиков цвели кумачом. Машину, возглавлявшую колонну, вёл Тарас; на полотнище, которое развевалось над кабиной, было выведено на русском и казахском языках: «Добро пожаловать на целинные земли!»

Пурга, бушевавшая в степи несколько дней подряд, в это утро утихла, дали прояснились, небо очистилось от туч, лишь далеко-далеко, у самого горизонта, громоздились белые облака.

На станции Соловьёв увидел колхозников из «Жане турмыса». Председатель колхоза Жаныбалов подошёл к Игнату Фёдоровичу, поздоровался, справился о здоровье, о делах. Кивнув на грузовик, с которого спрыгивали жане-турмысцы, Соловьёв с улыбкой сказал: