Лоцман кембрийского моря

В страстном нетерпении Василий толкался в кошевочке, тесня ездового из стороны в сторону, чтобы обогнуть взглядом досадное дерево на дороге впереди. Казалось, вот за этим, вот уже одно это дерево загораживает… Неужели нет дыма?.. Он готов был выскочить из кошевки, обогнать лошадку — да снег не обгонишь.

Где же этот Повешенный или заколдованный Заяц?.. Непробудимое тайное молчание в завороженной тайге. Только шорох широких полозьев, с которых стерся лед. И лошадка трудно перебирает копытом белое время — за ногою нога гребет сухой снег секунду за секундой до темноты в лошадиных глазах; ничего больше не желает лошадка, потому что не ждет кембрийской нефти.

Не может быть! Сережа Луков не мог уйти. Бакинцы не могли уйти!.. Мамед Мухамедов… Это неважно, что не получали зарплаты полгода…

Но если уволены? Если работы прекращены приказом, запрещены… Если получили приказ ехать на другую работу, где уже их ждут, где уже план составлен на них?.. Вторая пятилетка! Советская рабочая дисциплина… Впрочем, до лета им отсюда не выбраться.

«Э! Э! Да ведь Савва здесь, личный доверенный!.. Бродяга он и никакой рабочий, никакой дисциплины он не восчувствовал, его не проймет ничей приказ».

Впрочем, коллектив с ним справится. Один всех не остановит. Но один может и остаться, если даже все уйдут… И этот последний вывод доставил Зырянову, кроме печали, противоречивое удовлетворение. Потому что над лесом поднимался великолепный белый дымок от кедровых дров, своевременно заготовленных и отлично высушенных за лето.

Вышка буровой была тщательно обтянута брезентом и побелена снегом.

Взволнованным Василий вошел в темный коридор и толкнул первую дверь. За столом у окна сидел Сережа Луков и читал газету. Сережа вскочил и сейчас же сдержал порыв, по подошел и начал помогать Зырянову раздеться.

— Здравствуйте, Василий Игнатьевич!

В комнату вошел буровой мастер, и, оттесняя его, в двери протолкнулся Кулаков. За ним проскользнул чернявый мальчик.

— Владик! Ты в буровой бригаде?

— Я за якутскую нефть! — убежденно сказал Владик.

Вошел еще кто-то. Зырянов не успел полоть ни одной руки — в комнату ворвался морозный вихрь с белой, в инее, бородой, выхватил Зырянова и, выжимая дух из него, поднимая на воздух, троекратно почмокал в обе щеки. Почти бездыханный Зырянов осмотрелся помутившимися глазами и бодро выговорил:

— Бесплатно зимуете, энтузиасты?

Савва умиленно разглядывал друга и вытирал слезинку с мороза.

— Заплатят, — уверенно сказал мастер, — не первый раз. Мы здесь привыкли. А вот и вы приехали. Значит, все в порядке.

— Что же в порядке? Бурение прекратили?

Мастер помялся.

— Кормиться необходимо, Василий Игнатьевич. Промышляем, на это весь день уходит. День темный здесь, не бакинский день… Похож на ночь.

— Так что вы уже промышленники, не бурильщики. Летом тоже кушать надо будет. Шкурку продадите, запас к зиме завезете.

— Понять вас так, что бросила нас Москва?

— При чем Москва! В наркомате опять взяли верх мои противники. Я болел, они уговорили наркома, что нефти нет на Полной.

Бурильщики молчали. Василий и ездовой грелись у печки, Сережа готовил еду.

— Однако есть она? — вкрадчиво, почти робко спросил Кулаков.

— Я за ней приехал. Немножко нефти мне дайте. Хоть пол-литра в день для почина, чтобы я поставил пол-литра на стол паркому. С этикеткой: «Кембрийская нефть, из месторождения у Повешенного Зайца». И летом у вас тут будет черный городок.

Кулаков радостно улыбнулся мечте.

Бурильщики молчали. Они сомневались. Они все-таки не привыкли работать, как старатели-золотоискатели, за свой страх.

— Шлифы есть? — спросил Василий.

— Покушайте сначала!

— Потом.

— Там мороз сейчас… Давно не топили, — сказал Серело.

— Ничего, я выдержу.

В красном уголке были аккуратно уложены в плоских квадратных ящиках, в узких желобках небольшие круглые столбики по четыре-пять сантиметров, вырезанные буровой трубой в породах и поднятые из скважины; взятые с каждого метра проходки образцы от каждого миллиона лет. Василий с нетерпением перебирал их, как бы спускаясь по скважине в глубь кембрийских слоев, безбоязненно удаляясь в устрашающую бездну времен. Сережа Луков и Савва снимали ящик за ящиком — слой за слоем, десятками метров снимали земную кору перед глазами и раскрывали структуру. В глубине структуры лежали известняки — доломитизированные, трещиноватые, битуминозные, дырчатые, красные, с примесью гипса и так далее. На глубине 88-го метра появился в трещинах шлифа полужидкий асфальт. У Зырянова дрожали руки.

Еще несколькими метрами ниже известняк имел запах сероводорода, — это было отмечено в дневниках проходки, а в шлифах газ уже выветрился.

В известняках 100-го метра появилась густая черная нефть.

Василий волновался все более с каждым шлифом и хватал столбики один за другим. Опять сухие и чистые известняки. На 109-м метре в плотном известняке — капельки жидкой нефти.

Бурильщики стояли вокруг в строжайшем молчании.

Не мигая они следили за священнодействием. В дрожащих пальцах Зырянов раздавил драгоценную капельку и осторожно развел пальцы. Его ли глазам не верить! Он смотрел на свет меж пальцев и видел тонкую светло-коричневую нить. Ему ли не верить своим глазам! Василий нервно рассмеялся. Да…

— Так вот как она выглядит, кембрийская нефть, друзья!.. Жидкая, живая, настоящая обыкновенная нефть. Мы первые ее увидели…

Ехать! Немедленно на телеграф. Теперь-то Иван Андреевич даст деньги.

Василий схватил другой шлиф. Третий шлиф, четвертый, пятый, десятый… Но ведь нефти еще нет — вот они прошли после капельки еще одиннадцать метров. Капелька была, да, первая капелька, но нефти нет.

Всего одна капелька, вот в чем дело. Но какая огромная принципиальная победа! Какая радость для академика Ивана Андреевича!

Нет, заместителю наркома Ивану Андреевичу ни к чему эта капелька. Заместитель наркома — не директор института; это уже не тот Иван Андреевич. И не тот, который сидит в Академии, — а тот, который сидит в наркомате. Там он ждет от меня не капли для науки, а большую нефть для социалистической промышленности.

Василий положил шлифы на их место в ящике и взял следующие: известняки слабобитуминозные; известняки с редкими порами; известняки плотные; пройдено 120 метров.

Никаких следов нефти. Конечно, его это не пугает нисколько.

Вот, пожалуйста: в шлифе 121-го метра — ого! — целые каверны, полные жидкой нефти.

Тут в шлифах наберется полстакана нефти — достаточно для победы на коллегии у замнаркома. Василий небрежно отложил этот шлиф и взял следующий. Полстакана жидкой кембрийской нефти — чепуха. Это и не промышленная нефть, и уже не победоносная первая, принципиальная капелька.

На глубине 185,2 метра трещины известняка были заполнены жидкой нефтью. Он быстро пересмотрел остальные шлифы. Теперь ему нужна была струя, непрерывно поступающая струя жидкой нефти.

— Откуда у вас тут газеты? — спросил Василий.

— А это… — Сережа переложил лист так, чтобы можно было увидеть название: «За Третье Баку». — Лихо? «Орган Черендеевского сельсовета и парткома». На русском и на якутском языках сразу.

— В Черендее разве есть типография?

— Летом привезли ручной станок. И одного наборщика, он же и печатник.

— Вот это Черендей! Таежная глушь!

В комнате Сережи собиралось все население урочища Повешенного Зайца. Василий читал им лекции о кембрии, о нефти, о структурах на Полной. Через две недели мастер Мамед Мухамедов спросил:

— Как же бурить при таком морозе?

— Мороз к вам не имеет отношения. Он захватил всего полметра с поверхности, а вы прошли за лето сто семьдесят метров в мерзлоте, сквозь вечный мороз.

— Летом ни на минуту нельзя было остановить бурение, — сказал мастер. — Чуть остановили — прихватило и заморозило. Перегретым кипятком отогревали трубы.