Лоцман кембрийского моря
Лоцман кембрийского моря читать книгу онлайн
Кембрий — древнейший геологический пласт, окаменевшее море — должен дать нефть! Герой книги молодой ученый Василий Зырянов вместе с товарищами и добровольными помощниками ведет разведку сибирской нефти. Подростком Зырянов работал лоцманом на северных реках, теперь он стал разведчиком кембрийского моря, нефть которого так нужна пятилетке.
Действие романа Федора Пудалова протекает в 1930-е годы, но среди героев есть люди, которые не знают, что происходит в России. Это жители затерянного в тайге древнего поселения русских людей. Один из них, Николай Иванович Меншик, неожиданно попадает в новый, советский век. Целый пласт жизни русских поселенцев в Сибири, тоже своего рода «кембрий», вскрывает автор романа.
Древние черты быта, гибкий и выразительный язык наших предков соседствуют в книге с бытом и речью современников.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Но Митька не отчаялся. Он по примеру братьев организовал сам ячейку под классово четким и общепонятным названием: «Союз-комбед против пузатых». У него было гораздо больше членов и сочувствующих, чем у братьев и у Васи…
Вася с двоюродным Ваней, которому исполнилось семнадцать лет, ходили на пасмурном осеннем просторе деревенской улицы, и желтоволосый Митька, одиннадцатилетний, старался шагать по-взрослому рядом с ними.
Шли, поглядывали на окна вверхи по-над поленницами дров, притиснутыми к бревенчатым глухим стенам. Из иной избы выходил приятель на висячее крылечко и спускался с двухэтажной узкой лесенки. Они стояли некоторое время беседуя, и Митька тоже старался вставить свое слово. Потом приятель возвращался в избу, а они шли дальше, и Митька, чудак, не отставал по слякоти.
Вася рассказывал о том, как сумели счетоводы, знакомые ему в конторах, научиться грамоте, — один у другого. За деньги, понятно! Потом отдавали из жалованья, с процентами. Но у Васи отец отберет весь заработок, не позволит платить за ученье.
— А давай в Усть-Сысольск?.. Как-нибудь проживем и учиться будем. Сказано — свобода! Значит, и учиться можно…
— Да, свобода! Это солдатам свобода от войны вышла. А нам какая может быть свобода — от работы?.. От корма? — сказал Вася хмуро.
— А может, и есть свобода какая-то в России, да в нашем Совете пожгли ее?.. — сказал Ваня. — Вот бы прочитать, что они пожгли!
А легкомысленный кудрявый Митька чинно шлепал по жидкой грязи разбитыми лапотками и жалобно выкрикивал, что он тоже хочет учиться и тоже хочет свободы бежать с ними в Усть-Сысольск.
Отец, раздраженный безнадежностью заботы, стал резок и груб в семье. Его тем более сердили мечтания сына о грамоте и возмущали ребяческие расспросы о нутре земли и тому подобной забаве.
— Ты теперь лоцман, — сказал отец.
— Известный на всей Выми, — прищемил старший брат.
— Забудь баловство, — сказала мать.
Скоро Митька доказал, что не напрасно посещал собрания Васи и Вани и подслушивал в ячейке у собственных братьев-большевиков. Митька произносил на митингах «Союз-комбеда против пузатых» самые революционные речи, которые могли в некотором отношении послужить примером для старших братьев и отцов.
По утрам активисты-малолетки бежали белой улицей и кричали на морозе:
— Союз-комбед!.. Собирайся на митиньку!
Тотчас многочисленные члены и еще больше сочувствующих летели вдогонку и тоже кричали.
Митька не перенимал у старших некритически. То, что ему не нравилось, он отвергал, исправлял и дополнял. Больше всего ему не нравилась у братьев наклонность говорить на собраниях неопределенно и безыменно. Митька вносил в свои речи точность и срочность. Он называл пузатых по именам и назначил реквизиции с воскресенья.
К сожалению, несмотря на классовую сознательность и дисциплину, Митькины сочувствующие проболтались о важном решении «Союз-комбеда». Отцы-мироеды со своим молодым советником Власием Поповым, недавним председателем комбеда, оценили Митькину программу как отражение замысла его братьев-большевиков и в страхе подняли грозный шум на селе. Они потребовали, чтобы родители обуздали своих детей.
Комбед между тем вовсе еще не решался действовать. Но запальчивость кулаков и наскок рассердили бедноту и повысили ее решимость на неслыханное дело: открыть амбары и лари. Нашли попрятанное зерно. Для того и попрятано было поближе, на виду.
Народ сразу понял, что это не все, но не хотел искать.
— Это светопреставление! — кричал мироед.
Беднякам в чужих ларях свое казалось чужим. Но все признали свой хлеб, когда ели его истово, и все почувствовали, что это справедливо. И уже не голод, а справедливость возмущала людей против тех, кто прятал для себя, не жалея других. Тогда искали опять и взяли остальное, и мироеды опять кричали, что будет светопреставление.
Все ели ягель, белый мох.
В конце зимы спохватились, что съедено все зерно, не осталось для посева, и к весне ближе пошли опять. Целая толпа с председателем искала, а Ваня охранял с дробовиком. Железным щупом истыкали печь и нашли. Старый мироед молча глядел и спокойно сказал:
— Мир перевернется.
Его предсказание передалось на улицу, где народ ждал, волнуясь. По улице пронесся крик:
— Нашли!
Подбежали новые люди, удивляясь:
— А как узнали, что у него есть еще хлеб?..
— Учуяли, что ли.
В основании печи нашли около килограмма зерна, а может быть, побольше, потом говорили, что больше. Понесли его в Совет и делили по зернышку. Председатель комбеда считал зерна, все смотрели и тоже считали.
Об этом деле долго говорили и возмущались: подумайте, десять фунтов хлеба, пять фунтов!.. Три фунта хлеба у человека нашли! Человек имел жестокость спрятать такой запас! Нет совести у людей.
С этими зернами люди вышли в поле и сеяли весной 1919 года.
Может быть, год и не был самым тяжелым; но людям запомнился мучительнее других лет, потому что извечное мышление, выросшее с вымьваильским миром и лесом, вдруг нарушилось, расстроилось и пало на Выми именно в 1919 году.
И мир начал переворачиваться в недрах, всем нутром.
Где это молодежь умирает за права?.. Какие такие права дала советская власть молодежи?.. А будет ли школа в Вымьваиле?.. И мы хотим бороться за права.
— Вот есть ли такая наука, чтобы объяснила, отчего земля узорчатая в берегах? И сочится везде водой, а где-то маслом, нефтью?
Все засмеялись, но «оратор» сказал убежденно:
— Есть такая наука!
Граждане примолкли, взглянули на Васю.
Митька поманил своих сочувствующих и за углом открыл собрание.
— Первый вопрос сегодня, — громко начал Митька, — кто хочет пойти в Питер с одним сухарем учиться на ученого? Кто за — поднимайте руки!
Собрание подняло руки и закричало:
— С сухарем? Я пойду!.. Я!.. Иду я!
— Единогласно! — сказал Митька. — Теперь, кто хочет слова?
В прениях выяснилось, что сухаря не найдется ни даже одного на всех желающих стать учеными; самый младший успел призабыть, что такое сухарь.
Впервые мир интересовался меньше внутренней жизнью Вымьваиля, а более слухами о том, что происходило вне его и очень далеко от Вымь-реки. Вымьваильские мироеды говорили, что какой-то Латкин из Удорских лесов принесет всему миру райское житье, белый хлеб и сахар.
За всю жизнь, конечно, мир не переволновался столько!
Весь день Вася бегал куда-то, — казалось, он старался всегда перейти оттуда, где находился, куда-то в другое место. Везде его расспрашивали, как наиболее осведомленного человека, да таким он и был… И он пространно и горячо пересказывал, переделывал и дополнял то, что слышал от приезжих «ораторов». Он мог часами говорить. Люди качали головой:
— «Оратор» наш Вася.
Слово у него было легкое и ладное, говорил он внятно и усердно. Ему удавалось убеждать людей; а если не убеждались, то все-таки охотно слушали.
Вася почувствовал, что это чудесная работа и как раз по нем. Он решил стать «оратором»…
Повернулся медленно, с немалым усилием со спины на бок. Взял с тумбы письмо. В большом конверте было несколько строк привета от Лидии Максимовны и переписанная ее рукою Сенина тетрадка с Берестяной Сказкой.
«Шли на Кулуйское устье, из этого устья на Канин Нос, на Глубник и к Новой земли шли межи севером и полуношником».
Задумался. Шли между севером и северо-востоком?
«А та Новая земля неведома остров, неведома матерая земля».
«Мимо Русского завороту прошли, и один коч у них бурею на Загубский берег в Сухое море закинуло и разбило. Разбойных людей, десять человек, взяли в другие кочи.
В то лето не жили пособные ветры, а великие льды жили и встрешные ветры. И они шли мешкотно, и в Мутную реку опоздали.
Ворочались до усть-Печоры. Шли вверх по реке Печоре до Пустоозера парусным походьем два дня и в Пустоозере всю зиму плели сети.
И опять чудно им: на Алексея-Пролей-Кувшин стоит зима еще крепкая.
О Петрове дни во 56 году вышли на пяти кочах: началовож пинеженин Лев Иванов Меншик, прозвище Плехан, и с ним пустоозерец Микифор Важеник, да волочанин Михайло Дурасов, да астраханец Миколай Шелоховский, москвитин Вторай Тарутин, и я, грешной, Первай Тарутин. И брянченин Федор Григорьев, сын Потрясов, и курчанин Иван Григорьев, сын Жиров, и рязченин Иов Федоров, сын Воранов, из ряского уезда, и козлитин Тихон, прозвище Тимофей Баландин, сын Шепелев, и орлянин Оксенко Иванов, и смольянин Михайло Тимофеев, сын Дернов, и мещенин Петр, прозвище Богдан Прокофьев, сын Ергольской, и с ними жены и дети, человек сорок.
Пошли большим морем Окияном на урочище, на Югорский шар, бежали парусом два дня да две ночи, шли напрямо большим морем, переимаяся через губы морские. На губах местами глубоко, а в иных местах мелко в сажень, а инде и меньше, а в иных местах и суды стаивали.
Югорский шар остров великой каменной, местами тундра, местами камень голой, леса никакого нет и людей нет. Называется тот остров Вайгач. Около него русские люди в Мангазею не ходят, потому что отшел далеко в море, да и льды великие стоят.
Подле Югорской шар проезд из моря Окияна в Нярзомское море. Поперек проезду верст пять, инде и меньши, местами глубоко, а инде мелко. По берегу лежит грядою камень. Шли гребью день.
От Югорского шару Нярзомским морем через Карскую губу резвого ходу до устья Мутные реки день да ночь. А в то лето занимали льды большие — и обходили около льдов парусом и гребью шесть недель.
Мутная река устьем пала в Нярзомское море с полуденные стороны.
Река невелика, через можно перебросить камнем. Называется у самоедов Се-яга, Проходная река, по-нашему бы Волочанка: мелка, в грузу кочи не прошли, дожидалися с моря прибылые воды.
Грузу у них было в кочах четвертей по сту и больши. И началовож Лев Меншик повелел им тут сбирать наносной лес по берегу, что выносит в море сверху Печоры-реки и из иных рек.
Они лес посекли на дрова и склали на кочах, повезли с собой по Мутной Се-яге реке вверх. Началовож заставил всех лямку тянуть. Шли в кочах прибылою водою, а как вода спадала, ждали.
Видели — по обе стороны пустое место, тундра, и растет мелкий лес в вышину с четверть аршина и с пол-аршина, зовется ярник, а иного лесу никакого нет.
По обе стороны Мутные реки тем временем кочевала самоедь.
Зело нужен ход лямкою был — и поесть было неколи, нежели спать.
Се-ягой рекою тянулись бечевою двадцать ден и дошли до вершины той реки, до Налимьих озер, Ней-то, из коих вышла Се-яга. А вышла Се-яга из трех озер невеликих, одно другого меньше.
Учали между озерцами волочить запасы в павозках. Клали четвертей по десяти и больши, а проводили павозки от озера до озера паточинами.
Один павозок тянули два человека. Паточины от озера до озера по версте и меньши. Тянули, по воде бродячи.
От озера Мал-то до озера Ер-то и от озера Ер-то до озера Нгай-во-то.
А кочи тянули порозжие по тем паточинам всеми людьми.
От озера Нгай-во-то шли на волок до Длинного озера, Ямбу-то по-самоедски, из которого вышла Зеленая река. Сухого волоку с полверсты или больши, место ровное, земля песчана. Запасы носили на себе, на плечах, и павозки волочили конатами. Кочи тянули по каткам, конатами же, делаючи вороты, для того, что людей было мало.
Носили запасы, с кажного коча по сту четвертей и дрова, и павозки волочили, и кочи тянули ден с пять. А день и ночь единаков свет и не разнствует ничем, и учали сбиваться со счету дней».
