Люди на болоте. Дыхание грозы

стукнул кулаком по столу. - Посмотрим, кто потом смеяться будет! Кто

смеяться, а кто - плакать!

Когда выпили еще по чарке, Хоня покрутил головой, с дружеской

откровенностью, с усмешкой признался:

- Отвернулась от меня присуха моя! С нынешнего дня любовь моя дала

трещину! - Не так уже весело добавил: - Наперекор ей сделал!

- Правильно сделал! - заявил громко, ничуть не колеблясь, Миканор. -

Давно надо было ломать ето с ею! Кулацкое, не секрет, нутро у нее, у

Хадоськи! Точно такое, как у батька ее!

- Про батька не скажу ничего, а на нее_ ты - напрасно, - тихо, но

уверенно сказал Хоня.

- Не напрасно. Вроде Игнат - стопроцентный кулак по нутру! И она -

недалеко от него! Ты правильно ето,- что поломал! Кончать надо сразу!

Хоня помолчал немного, не таясь, признался:

- Не могу! Весь день, как вспомню, кошки на душе скребут! Сам себе не

рад!

- Твердости в тебе мало! - сказал с упреком Миканор. - Никакой

пролетарской стойкости!

- Мало! - охотно согласился Хоня Неожиданно, с обычной своей

беззаботностью захохотал: - К ней правда - мало!

Миканор от этого хохота нахмурился еще больше, не скрывал, что ему не

нравится неразумный Хонин смех. Зайчик вдруг заметил, кивнул Хоне в

сторону полатей:

- Мать что-то сказать хочет...

Хоня встал, склонился над полатями.

- Все свое! - сообщил довольный, вернувшись. - Хорошая, говорит,

Хадоська! Чтобы - женился! - Он засмеялся: - Вот, а ты говоришь! - Со

смехом, будто в отчаянии, решил: - Женюсь!

- Как это?! - в Миканоровом голосе слышалось удивление и возмущение.

- Не знаю сам! - свел все к шутке Хоня. - Женюсь! Правда!

Зайчик вмешался в разговор, шуточками отвел его с опасного

направления...

Остаток вечера шел снова в добром согласии, в общей озабоченности.

Беседовали снова, как братья. И разошлись с чувством близости,

дружественности, не наговорившись, казалось, вдоволь. Когда Миканор

вернулся домой, мать и отец еще не спали. Отец сидел, разутый, в исподнем,

на полатях, глянул навстречу с радостью и гордостью:

- Где ето так засиделся, председатель? - В том, что он назвал его не по

имени, а по должности - председатель, в том, как сказал это, слышалась

тоже гордость за сына.

Мать быстро достала из печи чугун, насыпала в миску картошки, поставила

сковородку с салом. Обычно на ужин подавали огурцы или капусту, и Миканор

это отметил также как свидетельство уважения к сегодняшней его работе.

Может, это сделать посоветовал матери отец...

- Тато, пойдете завтра на конюшню, - сказал озабоченно отцу. - Кормушки

делать и перегородки...

Отец кивнул: "Добре", - послушно, с удовольствием.

Миканор ел охотно, с аппетитом, и причиною этому были не только

самогонка и бедная Хонина закуска, а и радость, что снова переполняла

всего, За этой радостью не видел,

каким грустным взглядом смотрела мать, сидевшая по другую сторону

стола, терпеливо сложив на груди руки.

- Что ж ето будет, Миканорко? - не выдержала, спросила несмело.

- Как - что? - глянул, будто издали, Миканор.

- Голо, пусто в хлеве, как вымерло все. Тоска.

Миканор вытер сковородку кусочком хлеба, доел, спокойно, знающе

посоветовал:

- Забывать надо, мамо, о старом. - Поднявшись из-за стола, добавил: - А

если уж хочется очень в хлев глядеть, то идите глядеть в колхозный. Там не

пусто.

В темноте, на полатях, ему снова припомнилось насмешливое:

"Побогатели!", схватка с Хоней насчет Хадоськи, однако все это скоро

отступило перед широкой, хлопотной радостью, от которой стало тепло,

хорошо. Даже про беду свою, скрытую от людских глаз, от которой ныло и

щемило сердце, про недоступную присуху свою - глинищанскую учительницу,

думал без обычного сожаления о неустроенной жизни. Веселые от ощущения

великих перемен мысли стремительно забегали вперед. "Веялку скорее

привезти бы, что обещали. А еще бы - молотилку добиться! Да и трактор

попробовать бы выхлопотать! Хоть на день, - чтоб показал, что такое

колхоз! Дадут не дадут, а попытаться надо!

А главное, не секрет, - это упорядочить землю скорей!

Чтоб землемера прислали, не затягивая долго! Чтоб с пахотой не

запоздать!.. Упорядочить землю - главное! Самую хорошую землю, ту, что

около цагельни, конечно! Никакую другую! Будет земля хорошая - будет все!

Пусть посмеются тогда всякие Корчи да Игнатихи! Посмотрим, как смеяться

будут!.. И коров породистых добиться надо!.. И строиться, конечно!

Коровник, конюшню, амбар - как положено!.. Но прежде, конечно, с землей

уладить! И конечно, ту, что у ца"

гельни! Земля - главное!"

5

Немало любопытных сходилось на Хведоровом и Хонином дворах и в

последующие дни. Можно было заметить, что более настойчиво собирались те,

чьи коровы да кони стояли в хлевах. Среди собиравшихся особенным

постоянством отличались женщины. Будто помогая кормить, доить, они -

каждая, как могла, - мешали Хведору, дояркам; Хведор нередко ругал женщин,

отгонял, но, упрямые, они шли и шли в хлев. Понемногу привыкали к другим

рукам коровы, и не косились, и молока больше давали, не утаивали, а

женщины все не хотели отвыкать от своих рогатых.

Непривычное постепенно становилось привычным. Управившись с коровами и

лошадьми, доярки и конюхи шли в гумна; Зайчик и Хоня брались за цепы, с

прибаутками и шутками, опережая один другого, били по снопам. Цепы в

колхозных гумнах, как и в гумнах единоличников, стукали с утра до позднего

вечера. Молотили Миканоров отец, Алеша, Хведорова Вольга, сам Миканор,

когда был свободен.

Зайчиха и Алешина сестра веяли. Через день после того, как свели в одно

место скотину, запряг Миканор коней, с отцом покатил в Юровичи. Когда

возвращались, все, кто попадался на дороге, за гумнами, смотрели

удивленно: на телеге, поблескивая окраской, круглясь колесами, стояла

машина. Словно бы отдавая должное уважение ей, Миканор и отец почтительно

шли сбоку; отец осторожно управлял лошадьми, а Миканор поддерживал машину.

Когда сняли веялку, поставили на пригуменье, Миканор сам показал Зайчихе и

Алешиной сестре, как надо обходиться с нею:

показывал с радостью и достоинством, - чуть не пол-Куреней смотрело на

него и на его радость - веялку. С того дня около веялки едва ли не все

время был кто-то из любопытных, и не только дети: многим хотелось взяться

за ручку, покрутить колеса. Миканор и сам нередко подходил к ней, помогал

женщинам веять.

У веялки Миканср особенно жалел, что пока не удалось добиться

молотилки. А как хорошо было бы, чтоб хоть ненадолго прислали трактор

Однако в Миканоровом сожалении была и надежда, - веялка будто подкрепляла

ее: есть веялка, рано или поздно будет и молотилка и, не секрет, -

трактор. Всякая техника будет. Веялка - это начало. Все понимать должны.

Намолоченное и провеянное зерно свозили в Хведоров амбар. Хромой Хведор

взвешгвал все, записывал в книгу, стукая по полу деревянной ногой, помогал

ссыпать в сусеки.

Хведор не только помогал женщинам в сарае, но и был расторопным

кладовщиком. Он и запирал амбар, следил за ним - был, можно сказать, его

сторожем.

Каждое утро, истопив печи, позавтракав, колхозники сходились около

Миканоровой хаты, беседовали, курили.

Здесь узнавали всё: где кому работать, куда кому идти.

В центре группы обычно был Миканор: он приходил почти всегда с готовыми

планами; перед этим, чувствовалось, рассудил, что надо, взвесил про себя.

Было подчас и так, что ему перечили, советовали, особенно Хоня, Хведор